— Папа! — прошептала Агата. — Папа! — повторила она громче.

Эриксон открыл глаза и с удивлением посмотрел на взволнованное лицо дочери.

— Что с тобой?

— Папа! Я хочу тебе помогать… В ближайшие дни я начну изучать стенографию… Погоди, погоди, — быстро проговорила Агата и прикрыла отцу рот рукой, не давая возразить, — это еще не все… Я изучу машинопись и… и английский язык. Ты мне поможешь? Да? Ты ведь хорошо знаешь английский! Каждый раз, вернувшись с моря, будешь проверять мои успехи…

Якоб-Иоганн не торопился отнимать от своего лица свежую и мягкую руку дочери. Прищурив глаза, как в солнечный день на море, он с нежностью рассматривал Агату. «Фрекен, настоящая фрекен, — думал он, — беленькая, хрупкая девушка из богатой семьи… И глаза совсем как у фрекен, цвета северных вод».

У отца с дочерью была одна очень похожая черточка: и у него и у нее одинаково непослушно падала на лоб прядь волос. Конечно, волосы можно было причесать, но стоило во время разговора слегка тряхнуть головой, как непослушная прядка падала снова…

— Ну как, папа? — откинув со лба свою солнечную прядь, спросила Агата. Отец не сразу ответил. Он отвернулся было к стене, но тут же встал, тяжело, вразвалку прошелся по комнате, подошел к окну. Постоял некоторое время в раздумье, обернулся.

— Всему виной я. Это я не сумел в свое время скопить столько денег, сколько требуется, чтобы дочь не работала до замужества. Теперь этим заниматься поздно: хозяйка «Агнессы» платит меньше, чем другие, но к другим я не пойду. Это было бы предательством по отношению не только к людям, но и к судну. «Агнесса» в чужих руках развалится в первый же рейс.

Капитан не привык говорить длинными периодами. Он остановился, откашлялся, вытащил из брючного кармана маленькую изогнутую трубочку, примял ногтем остатки табака, которые были в ней, чиркнул спичкой, затянулся несколько раз и только после этого продолжал:

— На грубую работу я тебя никогда не пущу… Пускай я не такой счастливчик, как другие, но я все же капитан, черт возьми! А вот английский, стенография, — это мне нравится, я не против этого… Только давай прежде потолкуем с Акселем!

Аксель был другом семьи Эриксонов. Летом 1940 года Якоб-Иоганн подобрал его на борт своего судна в Ирбенском проливе, недалеко от берегов Латвии. Небольшая рыбацкая лодка с нефтяным, мотором, заметив «Агнессу», пошла ей наперерез. Сидевший в лодке огненно-рыжий крупный мужчина, сорвав с головы шляпу, отчаянно размахивал ею, стараясь привлечь внимание. Погода была штилевая. Вахтенный помощник спросил в мегафон, чего хочет господин, едущий в лодке, и в ответ услышал просьбу взять на судно. Помощник засмеялся и отошел от борта. Тогда странный пассажир, круто развернув моторку на обратный курс, закрепил руль намертво и, как был, в одежде, прыгнул в воду. Моторка быстро удалялась. Вахтенный побежал к Эриксону. «Агнессу» остановили, бросили плывущему конец, и рыжий, с ловкостью, удивительной для его крупного тела, поднялся на палубу. Он вытянулся перед капитаном, пузатый, круглоголовый дядя лет около сорока.

— Прошу убежища у нейтральной державы, — сказал беглец по-шведски с ужасным акцентом. — В Латвии — большевистский переворот!

Эриксон с легким недоумением пожал плечами. Из газет он уже знал кое-что о событиях в Прибалтике. Но в Швеции известие о так называемом «большевистском перевороте» вызвало волну радости среди довольно многочисленной колонии литовских, эстонских и латышских эмигрантов. Многие возвращались на родину. А этот вдруг решил бежать… Ну что ж… Вольному воля, спасенному рай… Власти разберутся.

В Стокгольме Эриксон сдал беглеца портовой полиции и забыл о нем. Но тот через несколько дней сам напомнил о себе. Разыскал дом капитана, пришел к нему в гости. С той поры и возникла эта странная дружба между беглецом из Латвии и шведским капитаном, у которого с Латвией были связаны самые дорогие воспоминания молодых лет.

Аксель быстро приобрел в Стокгольме влиятельных друзей, устроился куда-то комиссионером, потолстел, подобрел, редко вспоминал о Латвии. К Эриксонам привязался искренне, приносил Агате подарки, помогал по дому, вплоть до того, что однажды привез даже тонну антрацита для зимы. В дни отлучек капитана приходил наведываться: может быть, девочка в чем-нибудь нуждается?

Аксель был почти одних лет с Эриксоном. Вероятно, и это обстоятельство как-то связало их. Агату называл дочкой, — и это было трогательно…

За годы второй мировой войны Аксель разбогател. И на чем?! На лезвиях для безопасной бритвы!

— Солдатам обеих сторон надо было бриться одинаково часто, — добродушно улыбаясь, однажды признался этот коммерсант. — Фирма, которую я представлял, продавала бритвенные лезвия и тем, и другим… Двойной барыш!

— Ох, ну и шутник! — рассмеялся капитан Эриксон. — Так я и поверил, что ты торговал только лезвиями!

— Ну и что тут плохого, папа? — заметила Агата. — Разве плохо, если дядя Аксель кроме лезвий продавал, допустим, и шведский трикотаж?

— Что, дочка? — вытаращив глаза, сказал Аксель. — Ты говоришь, трикотаж? Ха-ха-ха! Попала в самую точку! Провалиться мне на этом месте, если это не был трикотаж!

Акселя нельзя было назвать неприятным. Это был полный мужчина с широким лицом и прищуренными глазами. Когда он разговаривал с Агатой, в этих прищуренных глазах бегали веселые искорки. Не нравилось Агате только, что дядя Аксель — рыжий, как пират. Почему пират должен непременно быть рыжим, Агата не смогла бы объяснить. Вероятно потому, что один из героев романа Луи Жаколио «Грабители морей» — книги, очень запомнившейся девушке, — был рыжим.

И вот теперь Эриксон обратился к этому человеку за помощью. Обратился, но втайне надеялся, что Аксель отговорит Агату, придумает что-нибудь более подходящее. Неудобно все же дочери капитана идти работать по найму. У других — женское потомство воспитывается в английских колледжах, а потом сложа руки сидит, ждет женихов. Знакомые капитана не поверят, что Эриксоны боятся за будущее, хотя знакомые-то как раз поверят, — они знают, что у хозяйки «Агнессы» капиталов не наживешь: не та хозяйка, не то судно, не те рейсы…

А незнакомые не поверят — и черт с ними! Эх, Аксель, Аксель, а все-таки придумал бы ты что-нибудь…

Но Аксель, узнав о решении Агаты, одобрил его почти сразу же. В последнее время этот подвижной толстяк развил какую-то бурную деятельность, о характере которой Эриксон не мог догадаться, как ни старался.

Запустив обе пятнистые от веснушек пятерни в свою огненную шевелюру, Аксель остановился возле Агаты, сидевшей в это время за вышиванием. Поглядел на нее изучающе.

— Уравновешенная… Серьезная… Умеет молчать… — бормотал он, словно для себя перечисляя достоинства девушки. В заключение сказал громко, уже обращаясь к ее отцу, который задумчиво стоял на своем любимом месте, у окна:

— Я не понимаю, что тут стыдного? Пусть пока изучает язык, стенографию; пусть учится печатать на машинке. Все это очень хорошо! Ты, Агата, в школе учила немецкий, — займись и им, пригодится… Других палкой не заставишь учиться, а эта сама рвется — золото, а не дочь. — Взгляд Акселя то и дело перебегал с капитана на Агату. — А насчет работы видно будет… Мне кажется, я смогу устроить Агату в одно очень приличное место.

Эриксон, слушая эти слова, постепенно успокаивался. В следующий рейс ушел умиротворенным: «Рукою Акселя моей семье помогает Всевышний».

Два раза в неделю девушка занималась стенографией и машинописью, два — языками. Аксель нашел хороших преподавателей — они не зря брали деньги, вели занятия по уплотненной программе.

У Агаты почти не оставалось свободного времени. Зато учеба шла успешно. Волевой характер, старание, цепкая память… Настолько цепкая, что из нее никак не изгладить тех грустных минут, когда отец задремал и Агата словно впервые его увидела…