Биография Андрея Александрова не интересовала никого, кроме унылого, близорукого лейтенанта из отдела кадров. И в самом деле, что в ней было интересного? Детство в глухом сибирском селении в семье охотника-промысловика… Солнечные, но такие короткие юношеские годы… Родная на всю жизнь библиотека старинного Томского университета… Лыжные прогулки с девчатами… И сразу — война!

Начал Андрей с сержантов. Служил в полковой разведке (сибиряков в разведку брали с большой охотой). Ходил к немцам в тыл, дослужился до старшины. В одном бою убили командира взвода. Принял командование взводом. Видно, неплохо командовал, потому что и после боя оставили в той же должности, присвоили офицерское звание…

Однажды — это было уже в Германии — разведчики поймали очередного «языка». Но этот был в «цивильной» одежде, солидный мужчина, усатый и нахальный. И не взяли бы его, если бы не спрятался в немецких окопах. Из любопытства лейтенант Александров пришел на заседание трибунала, когда этого усатого судили. О ужас! Подсудимый сам, с усмешечками, с цинизмом припертого к стене негодяя, рассказывал такие вещи о своей «деятельности», что молодой офицер ушам своим не верил. В признаниях шпиона-перебежчика фигурировали и ампулы с ядом, и чистые листы бумаги, на которых при обработке химикатами выступает текст; клички тут переплетались с именами, данными при рождении; убийства соседствовали с кражами… Перед глазами армейского разведчика приподнялась завеса и обнажила такой участок жизни человеческой, о котором даже подумать нельзя было без омерзения. Вернувшись в роту, лейтенант рассказал товарищам о том, что видел и слышал, и добавил, подавив невольный вздох если не зависти, то, во всяком случае, сожаления:

— И что мы за разведчики! Вот шпионов ловить — дело другое! В сотню раз хитрее нашего… Там, братцы, особая подготовочка требуется…

Андрей сумел добиться, что после войны его взяли на службу в органы госбезопасности.

Морской порт был участком, за который отвечал Андрей перед своим начальством. Беспокойный и трудный участок! Морские ворота республики!

Эти ворота, гостеприимно распахнутые для дружески настроенных иностранцев, желающих торговать с нами, в то же время могли служить входом для прячущегося врага.

Нужно было внимательно следить, чтобы враг не проскользнул. Но следить, соблюдая нелегкий церемониал международных отношений, никого не оскорбляя излишними расспросами, назойливыми наблюдениями, сложной системой пропусков…

Естественно, что ни Андрей, ни его товарищи по работе, не смогли бы справиться с этой труднейшей задачей, если бы они не имели надежного помощника.

Таким помощником был сам народ!

Крановщики, грузчики, стивидоры, бригадиры, заведующие складами, водители автопогрузчиков, шоферы, паровозные машинисты, диспетчеры, механики, командиры производственных участков — вся дружная, многочисленная армия портовиков несла неусыпную охрану своего порта. Ни один подозрительный человек не мог бы проскользнуть здесь незамеченным. Только исключительно ловкий и хитрый разведчик дерзнул бы обмануть их.

Каждое незначительное нарушение существующей обстановки, каждая еле заметная диссонирующая нотка в общем стройном ритме — все то, что в любом другом месте прошло бы совершенно незамеченным, — здесь, в порту, и в областях, по работе с ним связанных, немедленно вызывало тревожные сигналы.

Вот почему, поговорив по телефону с начальником смены и узнав о странной радиограмме, Андрей сразу же приехал в радиоцентр пароходства.

— Ну, что у вас тут случилось? — представившись начальнику смены, спросил Андрей. Серафим Васильевич окинул взглядом невысокую, но плотную фигуру пришедшего. Андрей был в штатском: в кремовом плаще и кофейного цвета шляпе, которую снял при входе. Старому радисту понравилась та точность и быстрота, с какой явился сюда этот майор в штатском. Понравилось и то, что майор был спокоен. Радист не догадывался, что спокойствие Андрея было спокойствием врача, не имеющего права волноваться в присутствии пациента, какой бы сложной и страшной ни была болезнь.

Серафим Васильевич протянул расшифрованную радиограмму. Андрей быстро пробежал ее взглядом. Раз, другой…

— А где сейчас Птицын? — спросил он, возвращая радиограмму.

— Дома, — ответил начальник смены. — Кончил дежурство в четыре часа утра… Теперь, видимо, отдыхает.

— Так, так, — проговорил Андрей, что-то соображая. — А как бы нам с ним связаться?

— У Птицына на квартире есть телефон.

— Удобно ли отдыхающего человека поднимать с постели телефонным звонком? — с некоторым сомнением сказал Андрей. Этот вопрос, а главное тон, которым он был произнесен, привели старого радиста в восторг. «Майор госбезопасности… при исполнении служебных обязанностей… Столько власти имеет, и вдруг такой вежливый! Можно сказать, стеснительный…»

— Не сомневайтесь, товарищ майор! Мы подымем! У нас это делается запросто. Сейчас прикажу — моментально прилетит! — И начальник смены с несвойственной его годам резвостью ринулся к городскому телефону.

— Нет, нет… Вы уж не приказывайте, — остановил его Андрей. — И не пугайте его… Пригласите повежливей. А я могу и подождать.

— Так точно, повежливей… Будет сделано! — пробормотал устыдившийся своей прыти радист и засеменил к телефону.

Пока ждали Птицына, Андрей обошел помещение, в котором находился. Большая комната, с двумя окнами на восток. Четыре радиотелеграфных аппарата: один работает, остальные покрыты черными клеенчатыми чехлами. Стены пестрят цветными таблицами служебного характера: тут и флаги международного свода сигналов, и схема приема-передачи, и правила техники безопасности…

Аня не имела возможности ни на минуту оторваться от работы: суда, одно за другим, каждое строго по своему графику, вызывали радиоцентр пароходства. Поэтому, мельком взглянув на Андрея, как только он появился, Аня тут же повернулась к аппарату.

Начальник смены вышел в соседнюю комнату, где помещалась аккумуляторная. Андрей подошел к девушке.

— Я не помешаю вам, если задам один вопрос? — мягко спросил он.

— Нет, нет, ничего, — кокетливо ответила Аня. — Не помешаете нисколечко.

— Вопрос вот какой: вы хорошо знаете Птицына?

— Женьку-то? — встрепенулась радистка. — Еще бы! Пять лет вместе работаем… И потом он аккордеонистом у нас в самодеятельности…

— А не мог ли Птицын сообща с радистом «Орла» устроить какую-нибудь шутку?

— Женька-то? Что вы! Конечно, нет… Он службу знает. Насчет дисциплины — не придерешься! Фронтовик, партизан… И потом, на судне любую шутку радист все равно должен вписать в бортовой журнал… А журнал просматривается самим капитаном.

— Эти порядки я знаю, — протянул Андрей задумчиво. Аня искоса взглянула на гостя. Он ей понравился. Ничего не скажешь, — молодой, интересный. Волосы вьются — позавидовать можно. Продолжая левой рукой пропускать сквозь пальцы бесконечную телеграфную ленту, Аня улучила минуту и потянула Андрея правой рукой за плащ:

— «Балтияс модес»?

— Что? — не понял Андрей.

— В Риге, спрашиваю, шили?

— Нет… В Таллине… готовый купил.

Так завязалось знакомство, которому, возможно, в дальнейшем суждено было стать интересным, если б оно не было прервано появлением вошедшего в комнату степенного медлительного парня в фуражке с морским «крабом» и форменном кителе со старшинскими нашивками на рукавах.

— Что здесь случилось? — звонко спросил вошедший. — Где авария? — Старшина настороженно ощупывал взглядом фигуру незнакомого человека, стоявшего возле Ани.

— Авария ликвидирована, товарищ Птицын, — ответил вдруг за всех незнакомый человек. — А мне вот надо с вами поговорить… Вы откуда родом?

— Я? — удивленно переспросил Птицын.

— Да.

Старшина не понимал, что все это означает. Серафим Васильевич подошел к нему на цыпочках и шепотом разъяснил. Лицо старшины моментально стало очень серьезным.

— Я из Москвы… А что?

— А вот что! Читайте.

С таким же очень серьезным лицом Птицын взял протянутую радиограмму и медленно прочитал ее, старательно шевеля губами.