Он перевернул страницу, открылась новая картина: около зеленой палатки — полевого госпиталя — сидит на пригорочке очень молоденькая девушка в белой косынке, на плечи ее накинута зеленая стеганка. Солнце уже село. Оранжевый свет из палаточного окна освещает ее утомленное лицо. И тут же, у самой палатки, растет ромашка. И девушка смотрит на нее с изумлением и восторгом: как это здесь, на такой выжженной, избитой земле смог уцелеть такой хрупкий глазастенький цветочек — милый житель русских полей?

…Давно ушел Ваоныч, давно уже лежит в своей постели Володя и смотрит, как мерцают зеленоватым светом заиндевевшие стекла в потолке. Это играет луч далекой вечкановской звезды, ободряя Володю: «Не робей, парень, не унывай! Все равно будет по-твоему. Ты — сучок дубовый, от такого и топор отскакивает. Ты своего добьешься…»

И, засыпая, Володя думает: «…ну, конечно, добьюсь. Снежков. Он сильный и смелый должен быть, потому что он лучший художник. Северный город — ох, как это далеко…»

Зима кончается так: утром сквозь проталинку в окне Володя увидел необыкновенный снег, он переливается нежнейшими оттенками — голубым в тени и розовым на солнце.

На снегу у самого забора хлопочут зяблики, выклевывая семечки из сухих стеблей. Тут же на пушистой целине ровная строчка мелких следов: интересно, какой это звереныш пробежал?

Нет, в такое утро дома не усидишь. Наскоро одевшись, Володя выскочил на крыльцо. Солнце уже выглянуло из-за крыш все в розовых туманах, и по небу текут белые и голубые столбы дыма из далеких заводских труб.

И тут, стоя на крыльце, Володя поднял голову и увидел чудо. Березы за сараем, в глубине двора, развесили свои длинные ветви, и сквозь них просвечивает очень голубое небо. За ночь каждая веточка обросла кристалликами инея, который чуть подтаял, и ветви стали похожи на блестящие нити ожерелья. Все березы вдруг засверкали, заискрились, стоят, позванивая от легкого ветра.

Только три-четыре минуты продолжалось это чудесное видение. Поднялось солнце, растопило иней, и березы стряхнули свой блестящий наряд. Ветки выпрямились и поднялись. Володе даже показалось, будто березы легко вздохнули и закачались на ветру. Он все стоял и смотрел, не понимая, что с ним произошло: никогда еще ему не было так легко и вместе с тем отчего-то очень тоскливо. Может быть, оттого, что мама еще не приехала. Очень ему надоела одинокая жизнь, от тоски даже горло вдруг сжалось.

Тут на крыльцо выскочила Тайка и разогнала все настроения и переживания.

— Ох! Вот он где! Пошли завтракать.

Когда дядю арестовали, тетка устроилась в какой-то цех домостроительного комбината уборщицей. Теперь по утрам Тая сама готовила завтрак. А чего там готовить, когда и без нее все приготовлено. Она просто доставала из печки сваренную картошку или кашу да подогревала на плитке чай. Вот и все ее труды. Но она, конечно, задирала нос, вроде она здесь старшая.

— Ты ешь, ешь, поторапливайся! — то и дело приговаривала она, хотя Володя и так даром времени не терял.

— А сама-то что же?

— Я сегодня в школу не пойду.

— С чего это?

Тая прижалась, лбом к столу, и ее тонкие косички задрожали. Она плакала.

— Да что ты?

— Папе сегодня суд, мама велела дома сидеть, дожидаться…

Есть сразу расхотелось. Припомнились все события той страшной ночи: и черный подвал, где при свете фонаря поблескивали какие-то части машин; милиционер; белая собака, набитая сторублевками, и отчаянные слова дяди Гурия. Все это, казалось, произошло так давно, что все об этом забыли и занялись каждый своим делом. А вот, выходит, не забыли.

И Васька сегодня не пришел в школу. Наверное, он тоже сейчас в суде.

Вернувшись из школы, Володя пообедал в одиночестве и вышел во двор.

По тропинке, проложенной в глубоком снегу, он прошел до навеса, заваленного снегом почти по самую крышу, заглянул под навес — там было темно и пахло пылью и кроличьими клетками.

Звонко стукнула калитка, Володя обернулся. Во двор влетел Васька.

— Вовка! — заорал он отчаянным голосом. — Спасай меня, Вовка!

Перемахнув через сугроб, он скрылся под навесом. Когда Володя скатился по сугробу вниз, Васька стоял в самом дальнем углу за пустыми клетками.

— Бежать мне надо, — торопливо проговорил он, — скрываться. Я в суде все рассказал…

В это время кто-то громко завыл на дворе. Выглянув из-за сугроба, Володя увидел тетку. Подняв к сияющему небу свое опухшее от слез лицо, она бежала к дому. Ее руки были подняты, словно она сдавалась в плен. Рядом, с ней бежала Муза и обеими руками держалась за теткину талию. Это она поддерживала тетку, а было похоже, будто они исполняют какой-то бойкий танец.

— Скорей в избу, тетя Муза, ведите.

Они скрылись в доме. Васька прошептал из угла:

— На два года посадили дядьку-то.

— А твоего?

— Вывернулся. Он скользкий. Два года условно.

— Как это условно?

— Да вроде строгого выговора. Теперь он ободрился и так мне задаст…

Володя тяжело задышал в воротник:

— Так уж и даст!

— Не думай, не испугался. Знаю я его, бандита. Жить не позволит.

— Знаешь что, — горячо заговорил Володя, — давай жить вместе. Переходи к нам и живи. Мама ничего, я ее уговорю. Или еще можно тайно на вершице жить. Скрываться. Кормить будем я и Тайка. Она вредная, но никогда не выдаст, хоть ее режь.

Слушая его речь, Васька только всхлипывал и вздыхал. Потом он строго сказал:

— Нет, нажился я в людях.

— Так ведь тайно. Никто и знать не будет.

— Да пойми ты, Вовка, нельзя мне здесь.

— Хочешь, я с тобой?

— Зачем тебе? — рассудительно заметил Васька. — Тебе этого не надо. У тебя жизнь хорошая. Разошлись наши дорожки, разбежались в разные стороны.

Володя подумал и тоже рассудительно пояснил:

— Жизнь у меня одинокая.

В ясном зимнем небе летел самолет. Он забирался все выше и выше, оставляя длинный белый след.

— Хорошо ему, — судорожно вздохнул Васька.

Володя тоже посмотрел, как в необозримой вышине исчезает темная точечка, и согласился:

— Хорошо. Летай себе и летай…

— И бояться никого не надо.

Улетел. Остался только один неторопливо расползающийся белый след.

— Я тебе письмо пришлю, как устроюсь. Тогда ты и приедешь. Знаешь, как заживем. Во! Понял? Выгляни-ка за ворота, Капитон, может быть, там сидит — караулит.

Капитон и в самом деле сидел на скамейке у ворот и смотрел на белый самолетный след. Глаза у него были пустые и скучные. Володя подумал: «А ведь Капитон тоже был мальчишкой, и тоже смотрел, как пролетают самолеты, и, может быть, тоже хотел пойти в летчики». Но он сейчас же отогнал от себя эту явно нелепую мысль.

А Капитон оглянулся с таким видом, словно поджидал Володю, зная, что тот сейчас выйдет. Задыхаясь больше, чем всегда, он спросил:

— Ваську не видел?

— Видел, ну и что?

— Где он?

— А зачем?

— Где видел?

— Видел…

— И больше не увидишь. У нас теперь другая наука начнется. Сам учить буду.

Володе показалось, что сразу потемнело сияющее праздничное небо.

— Только посмей! — выкрикнул он и пошел прямо на Капитона.

А тот, большой, жирный, покачнулся и захрипел:

— Ох, отойди ты сейчас от меня… ох, лучше отойди…

— Как же, — отрывисто дыша, с ненавистью сказал Володя и твердо сел рядом.

— Ух-х ты! — яростно выдохнул Капитон. Он вскочил с места и жирными кулаками сильно ударил по скамейке.

Володя даже не пошевелился. Он сейчас ничего не боялся. Он был полон той победоносной, упрямой решимости, которая всегда помогала ему в трудную минуту.

— Уйди отсюда! — прошептал Володя.

— Убью!

Володя спросил, суживая глаза:

— Кого? Вечканова? Я — сучок дубовый!

— Ух-х ты какой, ух какой! — захрипел Капитон, отступая к своим воротам.

Когда Володя вернулся под навес, там по-прежнему было тихо и особенно темно после ослепительного блеска снега.