Ему очень хотелось убежать подальше, но теперь, когда только что начиналась новая жизнь, он решил все перетерпеть.

— Да, — проговорил муж, — биография для актера, прямо скажем, самая подходящая. Слушай, а ты не врешь?

— Провалиться мне…

Тот подождал немного, с интересом поглядывая на Ваську, словно ждал — провалится он или нет.

— Не провалился, — серьезно отметил он. — Значит, надо бы тебе помочь…

— Надо, надо! — горячо воскликнула женщина. — Я очень хочу ему помочь.

Он ласково взглянул на нее и восторженно улыбнулся:

— Если королева хочет… Ладно, билет я тебе возьму, но только, — он погрозил Ваське пальцем, — только уговор: ты меня не выдавай. А то что же у нас получается: ты сбежал из дома, а я тебе помог. Меня привлекут за соучастие. Тебе ничего не будет, потому ты — несовершеннолетний. А меня так припекут…

— А я как раз вас и не знаю, — заторопился Васька, опасаясь, как бы неожиданный его благодетель не передумал. — Никого не знаю, никогда не видел, ничего не слышал…

— Ну, я вижу, с тобой не пропадешь. А тебя-то мы запомним. Вот если задуманное сбудется и ты станешь артистом, мы придем к тебе и скажем…

Она перебила мужа:

— Мы скажем: «Здравствуй, Вася!..» — заливисто засмеялась и замахала руками — ну совсем как девчонка. А он говорил: королева!

Провожая Ваську до вагона, «куклин» муж так сказал молоденькой проводнице:

— Вот этот мальчишка отстал от мамы. Мы тут собрались и купили ему билет, а вы уж присмотрите, чтобы все было в полном порядке. Едет он до Теплого города. Смотри, Вася, нигде больше не выходи из вагона.

— Беда с этими мальчишками, — сказала проводница и покраснела.

— А что, донимают?

— Да уж… — Она взмахнула фонарем и, строго сдвинув подрисованные бровки, приказала: — Полезай, парень, в вагон. Да чтоб у меня не баловаться! — И добавила: — С мальчишками беда.

Мужчина рассмеялся и добрым голосом заверил:

— Замуж выйдете, все пройдет.

— Посватайтесь.

— Уже женат! — воскликнул он так ликующе, что проводница очень расстроилась.

— Все, кого не встретишь, женаты…

— Вас как зовут?

— Нюра. А что? Да вы не беспокойтесь, доставлю в целости.

— Вот что, Нюра. Это не простой мальчик. Его мать в цирке дрессировщица.

— Ну!! Со зверями?

— Звери у нее всякие, а главное, обезьяны…

— О, господи! — воскликнула Нюра. — Зверей подчиняет, а собственного сына что же?..

— Да так получилось. Вы уж присмотрите. Ну, Вася, будь здоров.

Он подмигнул Ваське и ушел. Нюра посмотрела вслед, потом осветила Ваську своим фонарем и, вздыхая, приказала:

— Иди в вагон. Седьмое купе…

Васька сообразил, что у молоденькой проводницы что-то там не заладилось с личной жизнью, но долго думать ему было некогда — сон мгновенно его свалил. Так намаялся за день, что не слыхал даже обычных поездных шумов, а проснувшись, не сразу сообразил, куда это его занесло. А когда разобрался, то слегка загрустил: один ведь он теперь на всем белом свете! Один, и никому до него дела нет.

Поезд бежит, вагон покачивается, стучат колеса. Пассажиры внизу пьют чай, о чем-то разговаривают и, конечно, не думают о нем. Но это, пожалуй, даже и лучше, что не думают. Не замечают. А то начнутся допросы да соболезнования — этого он хотя и не очень опасался, но не хотел.

И зачем это «куклин» муж сказал, что Васька отстал от матери-дрессировщицы?.. Теперь придется изображать «циркового мальчика».

А может быть, это даже и лучше — ничего не надо придумывать самому, хотя придумывать придется. Не станешь же всем рассказывать о своем бегстве.

Какая же это новая жизнь, если все еще надо изворачиваться и врать? И, как бы отвечая на его мысли, внизу басовито сказали:

— Хватит тебе врать-то.

Осторожно заглянув вниз, Васька увидел немолодого тощего и толстоносого мужчину. Рядом с ним сидела большая, полная женщина с таким белым лицом, словно непропеченный калач, густо обсыпанный мукой. И полные ее руки, обнаженные до локтей, тоже были белые и непропеченные.

Тощий мужчина басовито проговорил:

— Довольно врать-то. Вчерашняя выручка сто двадцать, а ты нам по десятке сунул. А где остальные?

Белотелая лениво ела булку, запивая чаем. Она равнодушно сказала:

— За десятку, Гуталин, сам аккомпанируй и сам пой цыганские романсы.

Гуталин — необыкновенное какое имя! На верхней полке напротив лежал совсем молодой парень, черноволосый и смуглый. Он только что проснулся и, потягиваясь, зевал во весь рот, вздрагивая при этом, как собака. У него было такое нечистое лицо, будто по нему и в самом деле прошлись сапожной щеткой. Он долго зевал, широко разевая большую розовую пасть с мелкими нездоровыми зубами. Кончив зевать, он сказал:

— Будете спорить — и этого не получите. — Улыбка вспыхнула и погасла на его темном лице.

— Мы больше не будем выступать, если так, — пригрозил тощий.

— Да, — подтвердила белотелая. — Такого нахальства мы не ожидали.

Гуталин пошевелил пальцами в продранных носках.

— Бунт? Смешно. Надоело мне с вами… Можете возвращаться в свой Дом культуры, выступать бесплатно, раз десятки вам мало.

Из дальнейшего разговора Васька понял, что эти двое — муж и жена. Он — баянист, она певица, исполнительница цыганских и русских романсов. А Гуталин у них главный. Он и администратор, и кассир, и конферансье. И, кроме того, он — главный жулик. Это Васька сразу определил. Насмотрелся на таких нахальных.

Белотелая допила чай и, облизывая ложку, неторопливо проговорила:

— В Доме культуры мы, по крайности, жили спокойно, как птички в клетке. Уговорил ты нас, завлек. Гуталин ты и есть. И душа у тебя гуталиновая.

Снова мгновенная улыбка пробежала по лицу жуликоватого администратора.

— Птички… — Увидев, что Васька поднял свою вихрастую голову, он спросил: — Видал канареек? А ты откуда взялся?

— Из цирка, — ответил тощий баянист. — Проводница ночью сказывала. От своих отстал.

Это сообщение почему-то очень заинтересовало Гуталина.

— Нет, правда? — спросил он. — Ты не акробат?

— Укротитель, — ответил Васька.

— Ну это ты, скорей всего, заливаешь.

— Слушать не заставляю.

— Ого! Самостоятельный, — проговорил Гуталин и глаза его переливчато блеснули. — Кого же ты укрощаешь, тигров?

— Обезьян. — Зная, что с таким по-хорошему нельзя, Васька грубо сказал: — Отожмись, дай человеку сойти. Высунулся, как змей…

Внизу хихикнули и притихли. Притаились. Ждут, что будет.

Гуталин засмеялся, ловко спрыгнул на пол.

— Вот, птички-канарейки, как настоящие-то люди разговаривают. Слыхали? А тебя, молодчик, как звать?

— А это тебе не надо знать.

— Законно. Занимательный ты парень. Жрать хочешь?

От еды Васька еще никогда не отказывался. Тогда Гуталин предложил:

— Ресторан тут есть. Живопырка. Но жрать можно, если, конечно, при деньгах.

Ну, это и младенцу ясно — прощупывает он Ваську, под его деньги подкапывается.

— Нет, — сказал он, — ресторан твой, живопырка, не по нашим деньгам.

— Ну, тогда давай чай с ситником пить… — Гуталин приказал белотелой певице: — Мадам, можно вас попросить…

На это Васька согласился и отправился умываться. По пути его перехватила проводница, не та, что дежурила вечером, а другая, постарше.

— Это ты цирковой мальчик? — спросила она.

— Я. А где тетя Нюра?

— Отдыхает твоя тетя. Накормить тебя велела.

— А чего меня кормить? У меня свои деньги есть.

— Деньги свои держи при себе. Вот тебе полотенце, умойся да заходи сюда.

Проводница накормила его вареной картошкой с огурцами, дала чаю и очень вкусную булку.

Аппетит у Васьки всегда был хороший, а за весь вчерашний день ему удалось наскоро проглотить лишь пару бутербродов на вокзале. Глядя, как он ест, проводница — женщина, видать, нежалостливая — расспрашивала Ваську про маму. Как это она не боится зверей. Васька и сам этого не знал и потому старался отвечать как можно туманнее.