— Я-то знаю, а тебе зачем знать?
— Куда же меня теперь?
— Вот я и сам думаю: куда же тебя теперь? — вздохнул Василий Андреевич. Он сел на стул против Васьки и, пристально глядя на него, спросил: — Куда тебя?
Васька растерялся. Еще ни один человек на свете никогда не раздумывал, куда бы его пристроить.
— А мне это все едино.
— Дома у тебя плохо… — продолжал Василий Андреевич.
— Сами знаете.
— Не все я еще знаю, вот беда.
Оба они задумались. Василий Андреевич безнадежно спросил:
— А в школе у тебя как?
— В школе! — Васька просиял и неожиданно для себя и для своего собеседника с откровенной гордостью проговорил: — Хорошо у меня в школе.
На одно только мгновение блеснула улыбка на измученном Васькином лице. И все его веснушки, и покрасневший от слез носик-репка, и глаза, и следы слез на щеках — все вдруг расцвело и заликовало.
И этого мгновения было довольно, чтобы заметить, как вдруг открылось в человеке все, что в нем есть самого лучшего.
Спрашивая о школе, по правде говоря, Василий Андреевич и не надеялся услыхать ничего сколько-нибудь утешительного. Ведь даже не зная Ваську, по одному только его виду каждый бы определил: да, мальчик этот не из первых учеников, школа для него тяжелая обязанность, и ходит он в школу только потому, что его посылает отец, а отец посылает, потому что нельзя не посылать. Попробуй-ка не пошли — неприятностей не оберешься, а их у базарного завсегдатая и без того хватает.
Васькино признание очень удивило Василия Андреевича. Он начал было расспрашивать, но Васька не мастер был объяснять тонкости своего душевного состояния, тем более, что и увлечение театром, и связанные с этим увлечением успехи свалились на его рыжую голову как снег с крыши.
Поэтому допрос несколько затянулся, пока выяснилось, что школа для Васьки с некоторых пор перестала быть обузой. Скорее наоборот, именно в школе нашлось для Васьки живое дело.
— А теперь я что-то тебя совсем не понимаю, — сказал Василий Андреевич.
— Все, по-моему, понятно.
— Это по-твоему.
— А по-вашему?
— А по-моему, заврался ты окончательно.
— Я вам всю чистую правду…
— Где же тут правда: хочешь стать актером, а таскаешь какие-то запасные части. Зачем они тебе? Вот если бы ты техникой увлекался, тогда бы я тебе поверил… Ну, чего притих? Наверное, говорить нечего.
— А если мне от вас доверия нет.
— Доверие, тезка, заслужить надо.
Спрятав нос в свой лохматый воротник, Васька тихо сказал:
— Убьет он меня, вот что.
— Отец?
— Он. Убьет.
— За что? Ты же еще ничего не сказал.
— Потому и не сказал.
— Отца прикрываешь? А я и без тебя все знаю. Хочешь, скажу? У вас там целая компания работала: одни воровали, другие продавали, а третьи прикрывали. Верно? Я вот не знаю только, чем ты занимался.
— Ничего я не делал.
— Правильно. Ты воров прикрывал. А это, знаешь, самое последнее дело. Молчишь. Тебе отец велел всю вину на себя принять, с маленького спросу меньше. Им — тюрьма, а тебе ничего не будет. Вот они тобой и прикрылись. Так ведь дело-то было?
— Так, — с отчаянием признался Васька. — Все так и было. А теперь мне что?
— А теперь иди домой и молчи. Спросят, говори, что никого не выдал. И никого не бойся.
СОБАЧЬЕ БОГАТСТВО
Входная дверь скрипнула и захлопнулась. В дядиной комнате все притихли, прислушиваясь, но никто не вошел, ничьи шаги не прозвучали в сенях.
— Боитесь, — злобно прошептала тетка.
Муза тихонько заныла, заскулила, но тетка замахала на нее рукой, и она притихла.
Володя отодвинулся от двери. Хотя, как всем известно, человек он был не робкий, однако сейчас бы не решился один выйти в сени — неизвестно еще, кто там притаился в темноте и для чего притаился.
— Ага. А говоришь — нет бога, — прошептала Тая. — А сам боишься.
— Дура. Я жуликов боюсь. А вовсе не вашего бога.
Снова громко хлопнула входная дверь, но на этот раз послышались торопливые тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в комнату, трудно и часто сопя, вбежал дядя. Он так резво вбежал, что всем показалось, будто он с разгона не смог остановиться, и дал еще два круга по комнате. В самом деле, он бегал по комнате, осматривая вещи. Володе показалось, что он даже обнюхивает их, как большая собака. После такого беглого осмотра он повалился на стул и снял шапку.
— Что нашли? — хриплым шепотом спросил он.
— Да чего у нас-то искать? — ответила тетка. — Ничего и не нашли. Вот у соседа…
— А собака где? — перебил ее дядя.
Тая сказала:
— Я ее к Володе унесла. Сейчас привесу.
— Не надо. Пусть там постоит. Ты не возражаешь? — спросил он у Володи.
— А мне что? Пусть стоит, — согласился Володя.
Разматывая шарф, дядя посоветовал Музе:
— Шла бы домой. Капитон ждет.
— Пришел? — засуетилась Муза.
— Ступай, говорю, ступай, дожидается.
Заохав, Муза убежала домой.
— Намаялся я на сегодняшний день, — прогудел дядя и спросил у Володи: — Ваську не видал?
— В милицию увели.
— Убьет его Капитон.
— Ах, тошно мае, — прошептала Тая, прикладывая ладони к щекам.
Володя спросил:
— Как это убьет?
Не отвечая, дядя; сказал:
— Дураки. Воровать, берутся, а сами не умеют. Ну, ступай, Володька, домой.
В столовой ярко светила лампочка над столом. На сундуке стояла белая собака и удивленно посматривала на Володю. Он вздохнул.
— Эх ты, собака!
Плохо, когда человеку в одиночку приходится переживать такие невероятные неприятности. Плохо, и как-то труднее делается жизнь и без того сложная и во многом непонятная.
— Эх ты, собака, — повторил, он вслух. — Была бы ты живая, так хотя бы полаяла, и то веселее.
И вдруг раздался тяжкий, всхлипывающий вздох. Володе показалось, что это собака так вздохнула и даже издала короткий скулеж.
Он оглянулся. Собака по-прежнему смотрела на него пустыми черными глазами, недоуменно подняв бровь. Но Володе показалось, что концы желтого банта на собачьей шее легонько шевельнулись.
— Ты что? — спросил он.
Собака снова всхлипнула и вдруг человеческим голосом проговорила:
— Вовка, это я.
Володя вздрогнул и обернулся. На пороге спальни стоял Васька в своей мохнатой, облезлой куртке, растрепанный, опухший, от слез и, видать, очень обозленный.
— Это я, Вовка, — повторил он, судорожно вздыхая. — Я к тебе ночевать пришел. Ты меня не выдавай.
— Васька! Клянусь!
— Ворюга Капитон меня убить хочет.
— Это я знаю…
— Кто сказал?
— Дядя.
— Запри дверь, Вовка, — шепотом сказал Васька.
— Давай выключим свет, — тоже прошептал Володя.
В полной темноте они прошли в спальню. Васька снял свою куртку и бросил ее на пол. Они уселись тут же, на мягкой куртке. Неизвестно почему, но им казалось, что на полу они будут в большей безопасности.
Над ними слабо светился прямоугольник фонаря. Васька посмотрел на него и вздохнул так тяжело, как и полагается вволю настрадавшемуся человеку.
— Окно, чтоб на небо лазить, — сказал он.
— Звезды видно, — ответил Володя. — Вот лежу и будто надо мной небо. Всякие звезды…
— Здорово для тебя дед придумал. Вот оттого ты и растешь такой положительный.
— От звезд?
— Звезды. И обедаешь ты каждый день.
— Слушай, Васька, — предложил Володя, — ты знаешь что: переходи жить ко мне… Все равно я один.
— Так я бы с радостью.
— Давай. Места хватит.
— А что кусать будем? Тебя тетка накормит, а меня?
— Чего-нибудь сообразим. Ты не тушуйся.
— Я не тушуюсь. Мне домой все равно нельзя.
— Убьет?
— Убьет не убьет, а жить не даст…
— А за что?
Тогда Васька, уже не таясь, рассказал все, что он делал и что с ним произошло в милиции.
— Ну, сюда Капитон не сунется, — сказал Володя. — Не посмеет.
— А мне все равно. Я бы его сам убил, да силы мало.