— Вот и тебе, я вижу, нравится? Это потому, что ты ничего еще не понимаешь. А ты приглядись: сделано под старину, форма соблюдена, а раскрашено, как модная тряпка. Отдать их Капитошке на потеху. Ему в самый раз по его разумению.

На темных щеках Елении вспыхнули пятна злого румянца, глаза ее сверкнули, она так раздула ноздри, что Володе показалось, будто из них повалил дым, как у настоящего Змея Горыныча. Володя даже попятился к двери на всякий случай. А в это время без стука вошел Ваоныч.

— Что тут у вас?

Елена Карповна замахала на него руками:

— Иди к себе, иди!

— Что случилось-то?

— Кому ты этот мусор привез?

— Не нравится?

— Нет. Подделка. Модерн.

— А по-моему, интересно, новое осмысливание старой формы…

Но Елена Карповна грозно прикрикнула на него:

— Да замолчи ты, замолчи! Болтать-то от пигалицы своей как выучился. Раньше ты проще был и оттого много талантливее…

— Трудно мне с тобой спорить, — отмахнулся Ваоныч.

— А и не надо. О старинном, о русском, со мной тебе не под силу спорить. Ох, как портят некоторые старое-то мастерство. До чего додумались: на лаковых шкатулках копии с картин малевать начали. Даже портреты! Вот что получается, когда ум убог, а рука блудлива. Русское мастерство — гордость наша, пример красоты. Хранить его надо в чистоте, как святыню.

— Все совершенствуется…

— Слушать-то тебя не хочется. Как ты, например, станешь совершенствовать Репина? Или Голикова? Их искусство оберегать надо от этого твоего совершенствования. В искусстве, запомни, каждый мастер все начинает сызнова, на новом месте, будто до него ничего и не было. Он зачинатель неповторимого. Тогда он мастер.

— Значит, ты против современности?

— А ты словами не разбрасывайся. Сейчас надо новые свойства вещей открывать, а не старые раскрашивать. Ну, а теперь иди.

— А я пришел рассказать тебе про выставку. Думал, тебе интересно послушать. Тем более, там открывали новые свойства вещей.

Ваоныч только что вернулся из Северного города. Он ездил туда на открытие областной выставки картин.

Еления сказала:

— Если так, то рассказывай. — Посмотрев на Володю, добавила: — А ты иди, сложи книги да спать.

Уложив книги в портфель, Володя решил еще немного почитать перед сном, но тут пришел Ваоныч и спросил:

— Что у вас произошло? Мать жалуется на Гурия. Он тебя на какую-то диверсию подбивает?

Поглаживая небритые с дороги щеки, художник слушал Володины объяснения и посмеивался:

— Здорово, значит, его припекло. Гурия-то. Если он так ожесточился. Он ведь трус, как и всякий жулик.

Володя спросил:

— А может быть, она и сама боится.

— Кого? Гурия-то? Нет…

— А Тайка сказала, как будто это она меня боится, — сказал Володя и засмеялся, чтобы Ваоныч не подумал, будто он верит в эту девчоночью болтовню. Но Ваоныч даже не улыбнулся. Это удивило и насторожило Володю.

— Боится? Нет. Она, знаешь, любит тебя.

Любит! Всего Володя ожидал от Елении, только не любви. Никогда он не замечал никакой любви. Она даже внимания на него не обращала. Это Ваоныч, должно быть, выдумал, чтобы посмеяться.

Но художник очень серьезно сказал:

— Не веришь? А ведь она добрая. Только характер у нее тяжелый. Она, если в чем уверена, будет стоять железно. Знаешь, как она зовет тебя? Лебеденочек. Редко, правда, раз в год.

А ведь и верно, зовет. И даже совсем недавно называла, сегодня. Но он не обратил на это никакого внимания.

Ваоныч продолжал:

— И любит она тебя тоже скуповато. Раз в год. Себя любит чаще, а свой музей всегда. Так что ты очень-то не переживай.

— Да я нисколько.

— И не надо. Будь ты постарше, она бы тебя на одно дело подбила. Уж она бы уговорила. Я знаю.

— Какое дело? — спросил Володя.

И Ваоныч снова ошеломил его новым сообщением:

— Хлопочет она, чтобы в этом доме музей открыть.

— Какой музей?

— Музей народного искусства. Хорошо придумала?

— Очень хорошо, — согласился Володя.

— А мама? Она что скажет?

— Я ее уговорю…

Похаживая по комнате, Ваоныч говорил, что это было бы замечательно: в таком красивом доме, который уже сам по себе является чудесным изделием русского мастерства, открыть музей. Все, что накопила Елена Карповна за свою жизнь, все свои драгоценные коллекции она согласна передать в новый музей, и все будут приходить, все будут любоваться на красоту и говорить: «Вот что могут золотые руки великого мастера — русского народа!» Надо так и назвать: «Музей Великого Мастера»!

— Вот это здорово! — согласился Володя. — «Музей Великого Мастера». Так и на вывеске написать.

Ваоныч спросил:

— А нарисовать, на вывеске знаешь что?

— Знаю! — восторженно подхватил Володя.

— Что?

— Лебеденочка!

— Ага. Раскинул крылья широко, широко. Сейчас полетит…

— А за ним солнце, — продолжал Володя.

Ваоныч, как песню, подхватил:

— Алое, горячее. А лучи золотые.

Володя снова повторил:

— Это очень хорошо! Это просто здорово!

Ваоныч сказал:

— Но это очень трудно.

— А если все возьмутся?

— Тогда легче. Но все равно трудно.

И он начал перечислять все, что надо проделать для открытия музея. Надо решение городского Совета, квартиры всем, кто живет в доме, деньги на ремонт, постройка выставочного помещения, очень много всего надо. А Володя слушал его и думал, что взрослые так умеют усложнять простые, хорошие и всем понятные вещи, что о них делается даже скучно мечтать.

А Ваоныч все ходил по комнате и говорил о том, как трудно открыть «Музей Великого Мастера», что за это дело взялась пока одна Елена Карповна, но даже и она со своим железным характером вряд ли добьется успеха, если ни от кого не будет поддержки.

Володя спросил:

— А вы?

— И я, конечно. Хотя у меня и своих дел в Союзе художников хватает. Вот был я в Северном городе на выставке. Это не простая выставка всяких картин. Это, как тебе объяснить… Ну, в общем, все художники собрались и решили нарисовать картины про богатства северной природы. И чтобы эти богатства сохранить и умножить. Два года работали, и у некоторых замечательные получились картины. Самые лучшие у Снежкова…

— Михаил Снежков? — спросил Володя.

До него словно издалека донесся удивленный голос Ваоныча:

— А ты его знаешь?

Володя твердо ответил:

— Да. А он хороший художник?

— Ого! Художник — дай бог! А ты откуда его знаешь?

— Он, когда в госпитале лежал, нарисовал мамин портрет.

Володя повел Ваоныча в спальню. Включил свет. Далекая, далекая мама посмотрела на него со старого рисунка.

— Любимая сестра Валя! — удивленно воскликнул Ваоныч.

Володя спросил:

— А вы разве знаете?

— Знаю. Снежков недавно картину написал и назвал ее «Любимая сестра Валя». И лицо там вот это. Точь-в-точь. А я думал, мне показалось… Подожди, я сейчас тебе покажу.

Он принес журнал, где были напечатаны две картины художника Снежкова. На первой нарисованы сосны, а среди них широкая такая поляна, вся засаженная маленькими зелененькими и пушистыми, елочками, сразу заметно, что они не сами выросли, что их тут посадили правильными рядами. Стоят, как пионеры на линейке. А день разыгрался солнечный, горячий: каждая веточка сверкает, как свечка, и старые сосны вдали вскинули под самые облака свои золотистые ветки. И все так удивительно нарисовано, что кажется даже, кругом запахло нагретой смолой. Среди молоденьких елочек по рядкам идут двое: маленькая скуластенькая женщина в красном платочке и высокий рыжебородый мужчина. Наверное, это они насадили эти елочки, вон как внимательно их осматривают и, наверное, радуются.

— «Художники», — прочитал Володя подпись под картиной и спросил: — Почему «Художники»? Они же ничего не рисуют.

Ваоныч сказал:

— А как думаешь, почему?

— Наверное, потому, что красиво насадили, как на картинке.

— В общем верно, — согласился Ваоныч. — Человек своим трудом украшает жизнь.