Все это было передано по радио Афин.

В 13:20 Эссату позвонил вчерашний незнакомец:

— Узнаете меня? Возникла непредусмотренная проблема, — голос звучал спокойно, даже вяло.

— Какая проблема? Где Расмия? Что с ней?

— Связь прервана. Она должна была позвонить мне еще несколько часов назад.

— Что ей помешало, как вы считаете?

— Ее, видимо, держат под наблюдением, охраняют.

— И вам неизвестно местонахождение второй бомбы?

— Вот именно, я очень беспокоюсь. Ситуация крайне опасная, — в голосе говорившего по-прежнему не прозвучало никаких эмоций.

— Понимаю, — Эссад едва перевел дыхание. — Позвоните, если узнаете хоть что-нибудь. Если меня не будет, спросите Бен Това или передайте все, что хотите сказать, дежурному на коммутаторе.

— Хорошо, — трубку на том конце линии положили.

— Где у нас Библия?

Баум неожиданно вскинул голову, оторвав глаза от текста первого ультиматума «Шатилы». Он принес его домой и без конца читал и перечитывал, пытаясь извлечь хоть что-нибудь сверх написанного. В самом конце — ссылка на историю. Почему это, раздумывал он, автор холодного и размеренного текста к концу неожиданно совершил короткую вылазку в совершенно иную область — заговорил поэтическим языком Библии?

Конечно, профессор Ханиф человек ученый, Библию знает досконально, история Палестины, можно сказать, его стихия. Однако зачем демонстрировать свою ученость, когда угрожаешь атомным нападением? Крайне неуместно. Может быть, напоминая израильтянам их собственную историю и ссылаясь на старинные легенды, он рассчитывал заставить их действовать по его предначертанию? На какой же исторический эпизод он тут намекает? «…битва в оный великий день Бога Вседержителя…». Слова знакомые, Баум был абсолютно уверен, что они взяты из Библии. Уж он-то попотел над этой книгой, уча наизусть целые куски, когда целых два года готовился по желанию отца к духовной карьере. Припомнить бы, откуда это.

— Сейчас найду, — сказала жена. Открыв застекленный книжный шкаф, она поискала глазами — у книг был такой вид, будто их тщательно берегут, но никогда не читают — и достала с верхней полки фолиант.

— Давненько ты ее не открывал, — заметила она, протягивая Библию мужу.

— Знаю, знаю. Авось мне это простится — Богу известно, как я занят.

Он раскрыл книгу, не ведая, в какой части искать, ожидая какого-нибудь намека, подсказки. Жена между тем снова взялась за вязанье, поглядывая время от времени, как муж, бормоча что-то и покачивая головой, задумчиво листает страницы.

— Может, я помогу — меня ведь тоже воспитывали в набожности.

— Попробуй вспомнить, откуда такие слова: «Битва в оный великий день Бога Вседержителя, когда низверзнется с небес на людей гнев Божий». Где это может быть, как ты думаешь?

— «Апокалипсис», — произнесла мадам Баум, не отрывая глаз от мелькающих спиц. — Я помню, что там предсказаны всякие ужасы. Мне в детстве даже казалось, будто Бог слишком суров к людям.

Баум отыскал в книге «Апокалипсис» и несколько минут молча читал, потом радостно воскликнул:

— Да вот же! Шестнадцатая глава! — он с трудом разбирал мелкий шрифт, голос его дрожал от возбуждения:

— «Это — бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей Вселенной, чтобы собрать их на битву в оный великий день Бога Вседержителя…» — Он поднял глаза от страницы. — Те самые слова! — и стал читать дальше: «Се, иду как тать: блажен бодрствующий и хранящий одежду свою, чтобы не ходить ему нагим и чтобы не увидели срамоты его. И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон… И произошли молнии, громы и голоса, и сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор как люди на земле. Такое землетрясение! Так велико!.. И всякий остров убежал, и гор не стало. И град, величиною с талант, пал с неба на людей…».

Баум резко захлопнул книгу:

— Знает он библейский текст, этот маньяк! Увидел иронию и историческую логику в зловещих пророчествах. Армагеддон! Чем не атомный взрыв?

— Прости, Альфред, я тебя не совсем понимаю.

— Правильно, милая, ты и не должна понимать. Твоя помощь оказалась просто неоценимой, поверь мне. Я знаю теперь, что делать.

Он выкарабкался из глубокого кресла, прошагал через всю комнату к жене и, склонившись, запечатлел на ее лбу нежный поцелуй. Рассмеявшись, она шутливо оттолкнула его.

— Надо же, какая я умная, а я и не знала.

— Никогда не сомневался в твоем уме. А теперь, извини, мне придется уйти. Скоро вернусь.

В тесной телефонной будке он нетерпеливо ждал, пока его соединят с Тель-Авивом. Было уже около двух.

— Слушаю, — голос Бен Това показался усталым.

— Что нового?

— Плохо все. Девчонка больше на связь не выходит — видно, не может. — Он подробно рассказал о повторном звонке незнакомца.

— Я, кажется, догадался, куда они спрятали вторую бомбу. Слушай внимательно, только не перебивай, — Баум привел свои резоны, прочитал текст из «Апокалипсиса». Бен Тов отозвался без видимого интереса:

— Ну и что тут такого? Про Армагеддон все знают.

— Надеюсь, вы там у себя в Израиле знаете, что древнее еврейское название Армагеддон — это нынешнее Мегиддо. — Баум сделал выразительную паузу. — Конечно, в такое время не стоило бы гонять ребят по ненадежному следу, но попробуйте поискать в Мегиддо и в Иезреельской долине — так мне интуиция подсказывает. Может, от нее больше пользы будет, чем от всего остального. А то нам с тобой в этом деле как-то не везло.

— Психология, — оживился, наконец, Бен Тов. — А что, может быть… Человек высокого интеллекта и к тому же самонадеянный, как этот Ханиф, не устоял перед искушением блеснуть своими познаниями. Решил ткнуть нас, неучей, носом в нашу же собственную культуру — это ему еще дополнительная радость, правда ведь, дорогой мой Баум? — Он засмеялся, и смех прозвучал легко. — Если ты окажешься прав, я беру обет.

— Какой еще обет?

— Курить брошу! — трубка брякнулась, видно, у Бен Това не хватило терпения закончить разговор как подобает.

Любой, кто обратил бы внимание на немолодого грузного человека, который в субботний день бродил по Версалю, принял бы его за полупомешанного, может, даже и бездомного: очень уж медленно он тащится, к тому же без видимой цели. И неустанно бормочет что-то под нос.

— Не нравится мне это. Что-то тут не так. Почему информация от нее поступает так поздно? Как это может быть — она знает, где одна бомба, и не знает, где вторая? Я, человек посторонний, догадался насчет Мегиддо, а она что, не догадалась? Хотя, может, это я сам выдумал — про Мегиддо. А что если Ковач и компания решились, наконец, нарушить неписаный наш закон — друг другу не врать? Придумали миф о девице из КГБ, чтобы через меня дезинформировать израильскую разведку… — Баум ахнул от такого предположения и совсем остановился. На улице было тепло и влажно. Он расстегнул ворот, вытащил из кармана платок и утерся. Снова медленно двинулся вдоль улицы. — Только один фактор в этом деле постоянный — мои ошибки и проколы. Противник меня явно переигрывает. С чего я взял, будто сейчас нашел правильный ход? Просто потому, что пришла и моя очередь делать верные ходы? Что за чушь! Милости Божии не распределяются, как сладости между ребятишками в детском саду — всем поровну. Бог — не нянька. — Он снова постоял, покачивая головой. — Риск, конечно, был с самого начала: ее помощники догадались, на кого она работает, и схватили в тот самый момент, когда она пыталась установить контакт с израильской разведкой. Вполне могло такое случиться. — Он машинально поискал в кармане ключи, повернул к дому. Позвонить, что ли, Ковачу, спросить напрямую? Все равно не признается. Да и кто такой Ковач? Связной. Ничего таким звонком не добьешься, только слабость свою обнаружишь — а это ни к чему, когда имеешь дело с КГБ.

Возможно, все его теперешние страхи — просто паранойя, профессиональное заболевание. В конце концов, девчонка вывела «Моссад» на первую бомбу, нипочем бы им самим ее не найти. Чего ж теперь ее подозревать? Может, ее уже и в живых-то нет. Отважная молодая девушка рискует жизнью, а он, Альфред Баум, благополучно пребывая в Версале, возводит на нее напраслину. Не слишком великодушно — работникам безопасности великодушие вообще не свойственно…