Торпедолов перевернулся…
Торпедолов перевернулся.
Они собрались в пузыре.
Из них только один
Всплыл.
И не потому, что там десять метров
По затопленным коридорам
Плыть нужно было,
А потому, что сразу для себя решили:
Все!
Ничего нельзя трогать…
Ничего нельзя трогать
Просто так в отсеке.
От этого – взорвешься,
От того – утонешь,
А так?
А так и вовсе сгоришь.
Если смоет в жилете…
Если смоет в жилете,
То чайки все равно нападут
И обклюют череп
До костей.
Может, и врут про это,
Но только чайка-бургомистр
Пакет с мусором здорово разрывает
И крысу убивает
С одного удара.
Я – одиночка…
Я – одиночка.
Мне и одному хорошо.
Я себя так приучил.
Только в драке иногда
Спина холодеет,
И тогда мне бы хоть кого,
Чтоб ее прикрыть.
Иногда, словно заторможенность…
Иногда, словно заторможенность какая-то, сидишь и смотришь на комья каши в тарелке и думаешь: вот она будет кашей и завтра, и послезавтра, так что лучше, наверное, смотреть на вот этого парня напротив, он тоже будет и завтра, и послезавтра, но в отличие от каши тут хоть можно изучать его лицо, что ли, или нос, или кожу на носу, она ноздреватая, и если уменьшиться самому до размеров микроба, то эти поры на коже превратятся в лунные кратеры. Забавно было бы, наверное, скатываться по стенкам этих кратеров.
После этой мысли ты улыбаешься и говоришь этому парню:
– Здравствуй!
Хотя до этого вы с ним год ни о чем не говорили, не знакомились и ты даже не знаешь, как его зовут.
И, о чудо, в ответ он тоже улыбается и тоже говорит тебе:
– Здравствуй!
У нас база лежит между скал…
У нас база лежит между скал, как холодец в тазу, оттого-то все и слышно.
Петров швартовался.
А когда Петров швартуется, тогда деревья гнутся и скалы от мата звенят.
Часа полтора это все происходило, потому что буксиры его совершенно не понимали.
А на пригорке жены и дети стоят, которые пришли своих пап с моря встречать.
Ну и слушают все.
Естественно.
А командующий у нас сам не последний на флоте матерщинник и знает, что к чему.
Ну и заложили ему все это в лучшем виде.
Вызывает он Петрова.
А тот, пока шел, исстрадался весь: «За что? За что?»
Входит, – и командующий ему:
– Владим Семеныч… вы, говорят… материтесь?!!
А тот с порога:
– Пиззздят! Товарищ командующий, пиззздят!..
«– Давай! Полезай!..»
– Давай! Полезай!
– Куда?
– В говно!
– Так просто?
– Нет, туфельки одень!
Это мы цистерну грязной воды чистили.
Голыми руками.
Вы знаете, я послан на эту планету…
Вы знаете, я послан на эту планету в командировку.
Я спросил только: «Надолго?»
И мне сказали: «На одну астрономическую секунду».
Времени, как видите, немного, и поэтому меня здесь все должно радовать: красный цвет, люди ходят не на четвереньках, и едят они, по всей видимости, не целлофановые пакеты.
А воздух-то какой вкусный, Господи! Боже ж ты мой!
Какой тут воздух! Просто бальзам, а не воздух. Уф-а! Уф-а! Хочется все время дышать.
И вода!
Вы видели где-нибудь во Вселенной столько воды?
Нет, вы не видели нигде во Вселенной столько воды, да и не могли видеть.
Можно было бы, конечно, воплотиться в дельфина, и тогда я все время был бы в воде, но в этом случае командировка, я думаю, была бы в пять раз короче и я не смог бы играть с ведущим всей этой затеи в шахматы.
А так мы с ним играем.
– Вам шах, протоплазма! – говорит он мне.
– Ах, – говорю я ему, – ваше Превосходительство, какой ловкий ход!
