Когда командир встал, он вставил всем подряд!
Без разбора!
Чтоб работалось!
И без продыха!
Вот так вот!
А – как – же!..
Свистать всех наверх!
– Свистать всех наверх! Кому сказано?! Чего не ясно?! Ко мне-е!.. Прыжка-ми-и!.. На полу-сог-ну-ты-х!..
– Саня?
– А?
– Ты чего?
– Да так, нужно же себя немного взбодрить. Сейчас утро. Мы с Саней живем в одной каюте. Я еще лежу, а он стоит перед умывальником, бреется и орет, придурок.
Видно, что настроение у него замечательное. Сегодня воскресенье, а вчера у нас Саня по заливу плавал. Я думал, заразу какую-нибудь подхватит, а он ничего, жив, красавец. Вы, конечно, знаете портопункт Змеиный, Это наше место службы. Там ничего нет, кроме причала и двух гнилых корыт – наших катеров. А ночуем мы с противоположной стороны, куда нас доставляет катер.
Катер отходит в 18.00. Опоздаешь – останешься скулить на берегу. Вчера Саня опоздал. Уже концы отдали, как он на горке появился и с быстротой вихря кубарем скатился вниз и с ходу, с пирса, в шинели, в отчаянном прыжке пытался достичь катера. Не долетел метра три, плюхнулся в воду и начал медленно и хладнокровно тонуть. У всех горло перехватило, а потом взметнулись все, как стая фестивальных голубей, и начали кидать в воду все что попало, чтоб этот пришлепнутый за что-нибудь зацепился. Ход сбросили, бомбим его разными предметами, не имеющими ничего общего со средствами спасения, а он молча погружается.
Наконец багром зацепили и подтянули к борту. Потом отпаивали. Словом, ночь прошла чудесно, и вот теперь он веселится, идиот.
Гестапо
И снова завод – вонь – мрак – сварка – резка. Все время что-то вырывают и уносят, вырывают и уносят. Туда-сюда по центральному ходят люди. Работяги, разумеется, в ватниках, шапках, окаменевших сапогах. В центральном бедлам и непрекращающиеся звонки телефона. Только трубку положил – она опять задергалась. Ошалевший дежурный всякий раз хватается за телефон и говорит:
– 424 заказ, дежурный…
Наконец – после трехтысячного звонка – он не выдерживает и рявкает в трубу:
– Гестапо!!!
Центральный онемел, там, в трубке, тоже, потом оттуда раздается несчастненькое такое:
– Извините…
Минут пять не звонит никто, потом робкое – дзинь!
– 424 заказ, дежурный…
– О! – говорят в трубке и, повернувшись к кому-то: – А ты говорил «гестапо»!..
Дайте мне…
– Але… дайте мне крейсер «Киров» в Бискайском заливе……это крейсер «Киров»?
– Да.
– В Бискайском заливе?
– Да.
– Дайте мне начхима… Начхим?.. Але… начхим?! Начхим?! Это начхим?! а?!.
– Это – начхим!
– А-а… наконец-то… Это ты, скотина!!!
Маленькие трагедии (три штуки) и киносценарий (одна штука)
I
Для чего существует флот?
Для инспекции Министра Обороны.
Генерал-инспектор – для флота стихийное бедствие: смерч – самум – ураган – цунами, без штанов можно остаться.
– Всем по казармам и не высовываться! Вахтенных по подъездам расставить не ниже капитана третьего ранга!
Генерал на вертолете. На площадке его ждут. Генерал медленно вышел. Вертолетчики остались на местах с вертолетными лицами. Генерал по тылу.
Растопыренный начальник тыла шагнул к нему с рапортом. Ручки дрожат. Что-то долго докладывает. В это время появляется стая собак. Собаки любят парады, доклады, чувствуют торжественность минуты. Счастливая, улыбающаяся сука расположилась у ног генерала, весело поглядывая на начальника тыла. Ее свита – кобелей пятнадцать – расположилась полукругом, демонстрируя хвостами свое добродушие.
Начальник тыла, с лицом перекошенного страдальца, склонившись вперед, рука к козырьку, едя глазами, пытается ногой незаметно отогнать кобелей. Те весело отпрыгивают и возвращаются.
Замначальпика тыла понимает это движение ляжки начальника как сигнал лично ему, подзывает кого-то:
– Так, дуй на камбуз, и чтоб все там было в ажуре… да, и шампанское… (посмотрел на отчаянно лягающегося начальника) а лучше коньяк… давай…
II
Озверевший комендант врывается под стекло в рубку дежурного по гарнизону и орет:
– Я вам что?! Сколько раз?! Я вас спрашиваю! Хлопоухи! Вы что?!
Дежурный, вскакивая, тут же начинает орать в тон коменданту, но гораздо сильнее его, и орет он, обращаясь куда-то в угол, за шкаф:
– Я посылал?! Я кого посылал?! Я ему приказал что?! Что?! Что вы там сопли жуете?! Что я ему приказал?! ЧТО я ему говорил?! Где этот недоносок, мама его партизанская?! Сюда его!!! Сейчас я из него буду пищевод добывать!!!
Комендант, несколько ошалевший, пораженный тем, что у кого-то голос сильнее, чем у него, прислушивается с тем уважением, с каким один барбос слушает другого, успокаивается и говорит:
– Ладно, разберитесь… я у себя буду… – и уходит. Тишина. Дежурный смотрит хитро и говорит мичману, стоящему за шкафом:
– Никитич, пойди узнай, чего он хотел…
Мичман, принявший к этому времени окончательно форму табурета, осатаневший, вздернутый, застывший в икоте, ослабевает, выдыхая:
– Фу… ты… черт… Вот и дослужи так до пенсии… здоровым… суки… – и идет разбираться.
III
Лучший штурман флота на карачках у бордюра с гвоздем в руках.
Матросы рвут траву и подносят ему.
Он делает в песке дырку и втыкает пучок – получается ковер травяной.
Здесь утром проехал командующий, и командующий увидел, что везде растет трава, а здесь она не растет, и место от этого какое-то лысое. Крайним оказался штурман, вот поэтому он и втыкает теперь траву. Мимо едет комдив. Увидев штурмана, он тормозит.
– Что вы делаете?
Штурман на карачках:
– Траву сажаю.
– А если б вам рожи приказали на лопухах рисовать?
– Стал бы рисовать рожи,
Вскоре этот штурман был назначен флагманским штурманом.
Киносценарий
Братья надводники
Длинный, метров пятнадцать, железный трап закинут на противолодочный корабль. Трап стоит под 60о к планете. Он скользкий-прескользкий. Влезть невозможно… У трапа вахтенный.
Развевается флаг.
По трапу пытаются подняться слушатели Академии тыла и транспорта. Они прибыли на экскурсию. Полковник и два майора. В сапогах. Залезть можно, лишь хватаясь руками за леера и втягиваясь. Полковник и майоры ползут. Несколько раз оступившись, повисают, потом опять ползут. Доползли.
Развевается флаг.
Самый верхний, полковник, вдруг вспоминает, что нужно отдать честь флагу, отпускает руки от лееров и вытягивается (лапа к уху), какое-то время отдает честь, потом, поскользнувшись, (портретом о железо) падает, и, увлекая за собой остальных, с грохотом сапог все это несется к земле: трах-тарарах-тах-тах (последние «тах-тах» – два майора).
Ужасно.
Все это лежит, отчего пирс зеленеет.
Развевается флаг.
На звуки выбегает старпом.
– Так, – говорит он двум матросам, кивая на полковника, – вон тот мешок с сапогами втащить сюда, – думает секунду: – остальным бросить шкерт.
Остальные влезли по шкерту.
Нет, ребята!
Замов не истребить! Это такая медуза, что режь ее хоть на миллион частей, а она все равно жива, да еще и дополнительные щупальца выпустила.
Были у меня, конечно, разные там мечтанья, что на заре перестройки им все-таки головки-то отвинтят. Особенно я эту замечательную возможность почувствовал тогда, когда они наверх стали подавать по своему обыкновению бумаги о комплексных планах перестройки и докладывать ежедневно о количествах перестроившихся. Но быстро те мысли меня оставили, хоть я и видел, что политотдел переживает непростые дни, и длительное время считал, что скоро они будут зарабатывать на жизнь тем, что начнут продавать за рубеж недоношенных младенцев, Я даже на стенде наглядной агитации – том, что в штабе дивизии висит, – наблюдал начавшиеся у них содрогания. Там была фотография – «Михаил Сергеич и Раиса Максимовна посещают корабли», – так вот, показалось мне, что Раиса Максимовна горько плачет. Придвинулся поближе, а это ей глазки кто-то аккуратненько иголочкой выколол.
