Лампа все еще горела перед образом богини милосердия. Рядом лежали рисовальные принадлежности Отоми. Превозмогая слабость, Акитада схватился за столб и посмотрел в непроницаемое лицо на иконе. Черты его вдруг расплылись, все закачалось перед глазами, и вместо лика богини милосердия он видел лицо Аяко. Сияющие глаза смотрели на него с холодным отчуждением, на нежных губах застыла презрительная усмешка.

Он повернулся и нетвердой походкой вышел из храма в сизую мглу ночи.

В губернаторском паланкине было приятно и уютно, но на крутой горной дороге он начал трястись и крениться. Акитада пожалел, что не предпочел лошадиное седло. Он приподнял бамбуковую шторку и выглянул наружу.

Они ехали по густому сосновому лесу, покрывавшему горные склоны. Яркое солнце щедро заливало своими лучами и лес и дорогу, только это буйство красок и света не вязалось с его мрачным настроением. Их сопровождала личная охрана губернатора в пышном блеске отполированных доспехов. На ветру развевались алые полотнища, породистые кони грациозно перебирали копытами, колыхался красный шелк кисточек. Безотчетным движением Акитада тронул свое старенькое придворное платье, надеясь, что не будет выглядеть совсем уж убогим рядом со все затмевающим великолепием парадного наряда Мотосукэ. Губернатор сидел напротив, облаченный в новое шуршащее кимоно из зеленой узорчатой парчи и пурпурные шелковые штаны.

Он тоже выглянул в окно.

— О, да мы почти приехали! Я уже различаю верхушку пагоды. Силы небесные! Вы видели когда-нибудь столько народу?

Чем ближе они подъезжали к конечной цели своего пути, тем больше зевак глазело на них с обочин дороги и устремлялось вслед за губернаторским кортежем, чтобы слиться с толпой, ожидавшей в монастыре начала торжественной церемонии. Акитада и Мотосукэ озабоченно переглянулись. Какое скопление людей! Какая ответственность! Ведь что-то может сорваться в их тщательно продуманном плане.

По правде говоря, Акитада не сомневался, что так оно и будет. Ведь все, к чему он прикасался в последнее время, оборачивалось бедой. Куда бы ни ступила его нога, везде он сеял смерть. Мысли о погибшем Хигэкуро преследовали его постоянно. Кровь отважного борца пятном легла на его нынешнюю жизнь. Исключением были только воспоминания об Аяко — их он решительно гнал от себя прочь.

Словно прочитав его мысли, Мотосукэ произнес:

— Никогда не забуду того жуткого кровавого зрелища в школе боевых искусств. Этот Хигэкуро, вероятно, был удивительным, выдающимся человеком.

Акитада кивнул

— Какое счастье, что девушки остались живы… Эта глухонемая художница очень талантлива.

Акитада снова кивнул. Будет ли Аяко в безопасности с таким человеком, как Хидэсато? Займет ли он место ее отца в боевой школе… как он заменил Акитаду в ее объятиях? Но вслух он сказал:

— К счастью, я лежат без сознания в храме, когда Тора и Хидэсато сражались с людьми Дзоте. Тот сбежавший, монах мог бы разрушить все наши планы, если бы узнал меня.

Потирая пухлые руки, Мотосукэ улыбался.

— Да, это доброе предзнаменование. Богиня милосердия на нашей стороне.

«Да где уж там!» — с горечью подумал Акитада, вспоминая презрительную усмешку Каннон.

— А что-то вид у вас унылый, дорогой старший братец? — поинтересовался Мотосукэ. — Голова еще болит?

— Нет. — И это, как ни странно, было правдой. Акитада вполне оправился от своей болезни и от того мощного удара Хидэсато и был в прекрасной физической форме. Но настроение оставляло желать лучшего. — Завидую вашей бодрости, — нахмурился он. — Ведь в этом монастыре мы будем просто как мишени.

— Не волнуйтесь. Все пройдет отлично. Нас охраняют мои люди и воины Юкинари. И солдаты во дворе и в храме Будды целиком и полностью нам преданы.

Акитада примолк, устыдившись своих слов, которые могли показаться словами труса.

— Вы только представьте, что в этот момент Акинобу со своими полицейскими обыскивает владения и склады того торговца шелком, — продолжал между тем Мотосукэ. — Только представьте, что к вечеру в наших руках будут и улики, и преступники, и все, что ими награблено. — Мотосукэ потирал руки и улыбался. — Только вообразите, как удивятся в столице, получив три каравана, которые давно списали как утраченные!

— Ну, все-то вернуть уже не удастся, — мрачно заметил Акитада.

В этот момент окрестности огласились колокольным звоном. Паланкин свернул направо. В оконце со стороны Мотосукэ показались ворота монастыря Четырехкратной Мудрости, поблескивавшие на солнце голубой черепицей. По обе стороны входа стояли монахи в шафраново-желтых одеяниях.

— Интересно, Икэда здесь? — спросил Мотосукэ.

— А мне интересно, жив ли он вообще. Для Дзото это теперь опасная помеха.

Акитада посмотрелся в висевшее на крючке серебряное зеркальце, поправил шляпу. Паланкин наконец перестал качаться и трястись.

— Нам следует сойти здесь?

Мотосукэ раздвинул бамбуковую шторку пошире.

— Нет. Это просто официальное приветствие. Ну вот, уже поехали дальше. — Паланкин дернулся, и обоим седокам пришлось схватиться за шляпы. Мотосукэ пристально вглядывался наружу. — Я вижу, Юкинари расставил своих людей у ворот. Умный малый. По-моему, эта история с госпожой Татибана его многому научила.

— А я чуть не арестовал его. Ведь и служанка Татибаны, и нищий утверждали, что на убийце был военный шлем.

— Ой-ей! — сокрушенно воскликнул Мотосукэ. — Я ведь хотел сообщить вам, да только из-за вашей болезни и Дзото эта мелочь выскочила у меня из головы. Молодой дурень признался — дама так буйствовала в день их окончательной размолвки, что он удрал из ее дома, оставив там свой шлем.

Паланкин резко накренился назад — носильщики понесли его по ступенькам к воротам монастыря.

— Тогда все понятно, — сказал Акитада, придерживая проклятую шляпу, чтобы та не свалилась с головы. — Видимо, Икэда воспользовался шлемом. Я подумал об этом, услышав, что на том человеке было синее официальное кимоно. Ведь ни один офицер не наденет шлем без остальных доспехов. — Теперь паланкин накренился вперед, поскольку носильщики спускались по ступенькам с другой стороны ворог. Когда он наконец выровнялся, Акитада перестал держать шляпу и продолжил: — Мне следовало догадаться насчет Икэды — ведь он был как раз в таком синем кимоно у вас на ужине.

Теперь отовсюду слышался гул, напоминавший жужжание гигантского улья. Акитада поднял шторку со своей стороны. Огромный монастырский двор был заполнен людьми, теснившимися, освобождая проход к центру. В передних рядах монахи в желтых одеяниях размахивали кадильницами, распевая себе под нос молитвы. Оживленная толпа за их спинами пыталась хоть краем глаза увидеть редкое зрелище — приезд высоких сановников.

Носильщики под множеством устремленных на них взоров проворно поднесли паланкин к ступенькам главного храма Будды и опустили наземь так эффектно, что у пассажиров лязгнули зубы.

Выбраться из паланкина оказалось непросто — одежда сбилась и липла к телу, шляпы съехали набекрень.

Не менее сложным было подняться на крыльцо, не запутавшись в полах пышного наряда. Акитада успел вспотеть, пока достиг верхней ступеньки. Благодаря своему невысокому рангу он не участвовал в подобных мероприятиях в столице. Зато Мотосукэ, как он заметил, легко справлялся с этой задачей, несмотря на возраст и комплекцию.

На крыльце их встречала целая делегация священнослужителей, возглавлял которую монах средних лет с бледным лицом и запавшими глазами. Мотосукэ, обращаясь к нему, назвал его Кукаи. Так вот каков, значит, этот помощник Дзото, его правая рука, получивший задание исповедать в тюрьме госпожу Татибана. Испытывая почти физическое отвращение, Акитада отвернулся, окинув взором широкий двор внизу.

А тот до отказа был забит гостями, монахами и солдатами. Перед новым храмом соорудили деревянные помосты, у дальних галерей выстроились в ряд экипажи и повозки сановной знати. Богатых дам и их служанок скрывали от любопытных глаз шелковые ширмы. Повсюду в толпе сверкали доспехами воины. Вдоль галерей, у ворот и у главного храма Будды чинно выстроились солдаты Юкинари.