О том случае, слава Богу, никто не узнал. И нынешняя подчеркнутая любезность Луи со слугой наверняка виделась епископу де Нантейлю особенно изощренным оскорблением. И хотя сам Луи вовсе не хотел никого обидеть, Бланка была очень довольна сложившимся впечатлением.

Помолившись, приступили к трапезе. Следующие полчаса прошли в молчании, которое епископ счел напряженным, Луи — благостным, а Бланка — многозначительным, ибо она, пожалуй, была здесь единственной, кто знал, чего следует ждать от этого посещения. Окуней Луи похвалил с той же непосредственностью, которой было проникнуто каждое его слово и каждый взгляд, а пригубливая пиво, скривился и утер губы рукавом, скорчив очень милую гримаску. Порой он вел себя как сущее дитя и был слишком искренним для своих семнадцати лет и, уж тем паче, для своего сана. Бланка перестала сдерживать его в этом, когда поняла — уже после триумфа над пэрами и Моклерком, — что людям это в нем нравится. Все — от нищих, приходивших к стенам Лувра за подаянием, до высшей знати, составлявшей королевский совет, — все любили его. И это было хорошо, это было верно: лишь на любви зиждется истинная власть, и Бланка это знала как никто.

— Осмелюсь ли я спросить, — проговорил наконец епископ, когда основные блюда (блюдо, точнее) были отставлены в сторону, — чем обязан я великой чести, мне нынче оказанной? Что привело в Бовези нашего любимого короля и его высокочтимую матушку?

— Бовези обладает ежегодным правом на королевский постой, — с улыбкой напомнила Бланка.

— О да, и за эту честь мы ежегодно платим в казну сто ливров, — заметил де Нантейль. Скряга. Сто ливров — это было втрое меньше, чем согласилась платить Бретань после заключения мира с Моклерком. — Насколько мне известно, ваши величества нынче возвращаются из похода в Шампань, где король пришел на помощь графу Тибо Шампанскому… триумфальный поход, с которым спешу поздравить ваше величество.

— Да похода почти что и не было, — бесхитростно сказал Луи. — Мы только вошли в Шампань, как бароны, восставшие против графа Тибо, прислали нам парламентеров. Даже и драться-то не пришлось.

Он сказал это без досады, какой можно было ожидать от юноши, наделенного правом вести в бой армии и не сумевшего на сей раз воспользоваться таким правом. У Луи было уже два «настоящих» похода — в Тулузу против альбигойских еретиков и в Бретань против Моклерка. Бланка сопровождала его в обоих, так, как и в этом. Они дали несколько сражений и выиграли все. Луи, конечно, не шел на передовой — Бланка бы просто не пустила его, и отчасти поэтому настояла, чтобы ехать с ним вместе, потому что знала, что, несмотря на всю свою кротость, порой он бывает горяч и может кинуться очертя голову в бой, а он ведь еще дитя. Она думала про него, как про дитя, и считала его за дитя; а пока так, не важно, что он управляется с мечом наравне со взрослыми воинами, — она мать и не позволит ему рисковать головой, на которой едва утвердилась наконец корона.

— Я уверен, у вашего величества впереди еще немало славных битв и не менее славных побед, в том числе и победы за вызволение Гроба Господня, — сказал де Нантейль, и Бланка метнула в него уничтожающий взгляд. Луи в последнее время сильно интересовался историей крестовых походов, в особенности тех, которые совершали его предки, и ей не нравился разгоравшийся в нем по этому поводу романтический пыл.

— И я надеюсь, — улыбнулся Луи, не заметив мимолетного раздражения матери. — Но как бы там ни было, мы возвращаемся назад совсем без потерь, люди и лошади даже не устали, так что вот мы с матушкой подумали: отчего бы не завернуть в Бовези, коль уж все равно едем мимо?

— Мимо? — епископ Бове криво улыбнулся. О, Бланка видела, что от него явно не укрылось это столь невинное на первый взгляд «мы с матушкой». Да, старый интриган, воистину: мы с матушкой принимаем решения в этом королевстве, и только так. — Хорошенькое же «мимо»… Вашим величествам пришлось сделать крюк в добрых четыреста лье.

— На что ни пойдешь, лишь бы навестить старого верного друга, — сладко пропела Бланка, во второй раз за вечер имея удовольствие узреть пунцовый румянец на епископских щеках.

— А кроме того, — как ни в чем ни бывало добавил Луи, — по дороге домой мы услышали, что у вас в Бове возникли какие-то беспорядки. А коль скоро с нами люди и средства, то, может быть, мы сумеем помочь?

Он так открыто, так приветливо улыбался, что епископу понадобилось несколько мгновений, чтоб оправиться от этого сногсшибательного потока неподдельного дружелюбия. «О, Луи, — в который раз подумала Бланка, откинувшись в кресле и любуясь своим сыном. — Если б ты только был чуточку расчетливее и хитрее, если бы была в тебе хоть капля властолюбия и коварства — какие бы горы смог ты сворачивать, какие бы замки ты брал штурмом с помощью этой искренности! Нет стены, которая не пала бы пред твоей открытой улыбкой. Но ты не таков, ты не знаешь уловок и всей невыразимой гнуси понятия „дипломатия“. Не беда, впрочем: для того у тебя есть я».

Де Нантейль, тем временем, наконец-то взял себя в руки. Бланка подумала, что события в Бове и впрямь его подкосили — как-то слишком он легко терялся.

— Благодарю ваше величество за заботу. Однако я более чем уверен, что сам справлюсь с этими… этими небольшими беспорядками.

— Небольшими? — переспросил Луи. — Может быть, мне неверно доложили обстановку, ваше преосвященство? Я слыхал, что добрые горожане Бове взбунтовались настолько, что стали жечь дома друг друга, чинить разбой среди бела дня и довели до того, что вы спешно покинули свой замок и отсиживаетесь здесь, в Бреле. Это была ложь?

— Ннет, — с запинкой проговорил епископ, в тревоге бросая взгляд на Бланку. — Не совсем ложь, сир… скорее, преувеличение… гхм… Сгорела всего пара домов местных менял, так, всякий сброд, а что до разбоя…

— Погромы в домах менял, стало быть, правда, — спокойно сказал Людовик. Он больше не улыбался, вдруг собравшись, став сдержанным и серьезным, каким бывал, сознавая важность обсуждаемого дела. Такие переходы у него бывали мгновенны и почти неуловимы, и Бланка не раз замечала, до чего они смущают тех, с кем он говорит, — они и саму ее порой смущали.

— Да, погромы были, но незначительные, ничего такого, что потребовало бы вмешательства вашего величества. Уверен, что…

— Я так не думаю, — сказал король, переплетая пальцы и кладя сцепленные руки на стол — поза, по которой знавшие его близко мгновенно распознали бы серьезнейшее настроение и готовность идти до конца. — Будьте любезны, мессир де Нантейль, изложите суть дела, приведшего к мятежу жителей Бове. И, окажите мне милость, извольте говорить по существу и кратко.

Епископ слегка опешил от такого напора. Но возражать было поздно, и доказательство его положения было слишком очевидно — ведь ужинали они в Бреле, а не в Бове. Он заговорил, и, на удивление, в самом деле довольно сжато — впрочем, как Бланка подозревала, не оттого, что он уважил приказ короля, но скорее от досады.

— Как вашему величество должно быть известно, до недавнего времени в Бовези действовал эдикт вашего славного деда, Филиппа Августа, согласно которому мэр Бове избирался епископом, то бишь мною, из числа кандидатов, назначенных советом горожан. Совет составляют так называемые populares, то бишь уважаемые ремесленники, и majores, среди которых преимущественно богатые купцы и менялы. Однако с нынешнего года срок эдикта истекает, посему дальнейшая процедура выборов мэра явила некое затруднение…

— Об этом нам известно, — прервала его Бланка, больше для того, чтобы подать собственный голос и не позволить забыть о ее присутствии. — Переходите к сути, мессир.

— Как раз и собираюсь, — огрызнулся тот. — Совет majores, как более сильный и многочисленный, имея большое влияние в городе, решил самолично избрать и провозгласить мэра, не советуясь ни с populares, ни со мною…

— Они не имели на это права, — заметил Луи.

— Целиком согласен с вашим величеством! Но если бы лишь этим ограничились их беззакония. Среди бовезийских менял в последнее время развелось слишком много итальянцев, и они поступили подобно тому, как принято в итальянских коммунах: назначили мэром совершеннейшего чужака, некоего горожанина из Санлиса… не вспомню сейчас его имени…