Когда сообщили о прибытии Ноэля, Бек с противогазом через плечо поднялся из бомбоубежища.

– Господин Бонне поручил мне срочно информировать его в отношении позиции Польши в связи с итальянской инициативой.

Бек с удивлением слушал французского посла. Он ничего не знал о предложенной Муссолини конференции, и сама мысль о каких-либо переговорах с Гитлером, когда уже полыхала война, не укладывалась в голове. Может быть, именно в ту минуту и возникла у него догадка: не оказался ли он сам игрушкой в руках Англии и Франции, «не использовали ли они его в качестве детонатора для развязывания войны, поскольку не желали брать на себя подобную инициативу»?

Тем временем Ноэль в округлых выражениях пояснил, что «дуче» предложил созвать конференцию 5 сентября, что французское правительство придает этой идее большое значение. Не в интересах Польши, мягко подчеркнул посол, отвергать подобное предложение. Беседу прервал телефонный звонок. Министру сообщили: только что гитлеровцы сбросили поблизости парашютный десант.

Бек подошел к окну и указал Ноэлю на небо, где за минуту до этого кружили фашистские самолеты.

– Налицо неспровоцированная агрессия Германии, – заявил он послу. – Вопрос теперь не в созыве конференции, а в совместных действиях союзников для ее отражения!

«Обстановка уже не подходит для улаживания», – сообщил Ноэль в Париж. Это нисколько не беспокоило, однако, англо-французских «умиротворителей».

Несмотря на вторжение гитлеровцев в Польшу, 1 сентября в Рим поступили положительные ответы Лондона и Парижа на предложение Муссолини относительно конференции. Франция приняла итальянский проект «с благодарностью», подсказав целесообразность приглашения Польши. Галифакс передал согласие Англии, но, опасаясь возмущения общественности, считал необходимым предварительный вывод германских войск из Польши. По предложению Чиано французское правительство запросило Бека о согласии Польши.

Не дожидаясь ответа Варшавы, Бонне через французского посла в Риме Франсуа-Понсе настаивает, чтобы Муссолини сообщил о своем предложении Гитлеру. «Уступая настояниям Франции, – записал Чиано в дневнике, – мы зондируем Берлин о возможности созыва конференции». Легко заметить, что предложение о подготовке «второго Мюнхена» уже после начала военных действий, по существу, было инициативой Франции.

В 10 часов утра 2 сентября Аттолико явился на Вильгельмштрассе. В связи с тем что Риббентроп, как ему сказали, был нездоров, посол вручил документ Вайцзекеру.

Италия, сообщал Муссолини, имеет возможность получить согласие Англии, Франции и Польши на такие условия:

«1. Армии останутся там, где находятся в настоящее время.

2. Созыв конференции в течение двух-трех дней.

3. Разрешение польско-германского конфликта, которое, учитывая положение дел на сегодня, будет, безусловно, благоприятным для Германии».

К удивлению итальянского дипломата, через два часа Риббентроп «выздоровел» и срочно пригласил к себе.

– Предложение дуче опоздало, – заявил он, – поскольку английский и французский послы вчера вручили ультиматум!

Аттолико, проявляя непостижимую наивность, видит в этом заявлении готовность рейха на переговоры.

– Врученные ноты не являются ультиматумом!– возражает он. Риббентроп, однако, «не убежден». (Два танковых клина – один с юго-запада, из Силезии, другой – с севера, из Восточной Пруссии, в те часы быстро двигались к Варшаве. Это было два кратчайших расстояния от границы рейха до польской столицы, в первом случае менее 250, во втором – чуть больше 100 км. В таких условиях каждый день – важный выигрыш для агрессора, и германская дипломатия решает использовать разговоры о конференции в качестве соски для «умиротворителей».) Рейхсминистр соглашается с предложением итальянского дипломата быстро повидать Гендерсона и Кулондра – пусть они скажут, являются ли ультиматумом врученные ими ноты! Аттолико исчезает, как школьник сбегая по лестнице. Через полчаса, запыхавшись, он возвращается. «Ноты были лишь „предупреждением“!» – сообщает он. Риббентроп еще «сомневается» и просит, чтобы этот факт был подтвержден Римом. Ответ германского правительства будет сообщен через один-два дня!

Узнав о результатах переговоров Аттолико в Берлине, Чиано немедленно связывается по телефону с Кэ д’Орсэ. Рядом с ним в кабинете находятся Лорен и Франсуа-Понсе. Услышав, что Германия «почти согласна», Бонне в восторге. – Нет, нота не является ультиматумом! – с жаром заявляет он. Чиано полон оптимизма – вырисовывается второй Мюнхен. Только пусть на этот раз конференция состоится не в Германии, думает он, а в Италии. В ожидании, пока соединят с Лондоном, он обсуждает с послами возможность проведения встречи в Сан-Ремо.

У аппарата в Лондоне Галифакс. Чиано плохо владеет английским, и трубку берет Лорен. Министр тоже готов поддержать предложение Муссолини, но выражает опасение, что британский кабинет вынужден будет поставить условием вывод германских войск из Польши.

Оговорка о выводе войск не имела ничего общего с заботой об интересах Польши. Английским и французским капитулянтам приходилось учитывать растущее возмущение широких слоев населения их подозрительными маневрами. «Мне кажется, – сообщал Буллит вечером 2 сентября из Парижа, – что оба, Даладье и Чемберлен, стремятся не объявлять войны, пока не будет сделано новое итальянское предложение, но я не верю, чтобы общественное мнение обеих стран разрешило им дать согласие на его обсуждение до тех пор, пока германские армии не покинут польские земли».

Во второй половине дня Галифакс по телефону обсуждал вопрос о конференции с Бонне. Французский министр при этом не скрыл, что уже дал согласие Чиано на ее созыв. Галифакс, зная обстановку в парламенте, повторил, что вывод войск является необходимым условием проведения конференции. Бонне уклонялся от четкой формулировки.

– Похоже, вы верите, – заметил ему набожный лорд, – что святой водой можно оживить повешенного!

Развитие событий устраивало Галифакса. Англии прежде всего нужен был разгром Польши фашистским рейхом, чтобы гитлеровские полчища вышли к границам Советского Союза.

Густой черный дым широким столбом поднимался все выше и выше) медленно расползаясь в воздухе. Он отражался в воде, и данцигская бухта, вчера еще голубая как небо, вдруг стала черной. Горел Вестерплятте.

Прекрасные здесь были места для купания! Небольшой полуостров, очертаниями похожий на огурец, километра на полтора вдается в море. Редкий сосновый лесок, волны мягко набегают на песчаную кромку берега. Лежи и загорай! Пока не начали стрелять…

Целую неделю 280-миллиметровые орудийные жерла «Шлезвиг-Голштейна» высматривали среди деревьев и летних дачных построек небольшой польский укрепленный форт – Вестерплятте. Когда-то на этом месте стояла древняя крепость. Время давно обрушило ее башни и стены. Остался лишь едва выступающий из земли фундамент, засыпанный песком и поросший травой. В 1928 г. Лига наций предоставила Польше право содержать тут военный склад и 88 солдат для его охраны.

Сооружение на полуострове совершенно изолированного форта с малочисленной охраной не имело в военном отношении смысла. Даже при благоприятном для Польши развертывании операций по обороне Данцига он мало чем мог быть полезен. При более трезвой оценке реального соотношения сил с фашистской Германией, сложившегося к 1939 г., было ясно, что в случае войны крепость будет обречена. Но именно в связи с обострением германо-польских отношений форт укрепили: установлены прочные железобетонные перекрытия, оборудованы подземные казематы, завезены боеприпасы. Численность гарнизона увеличили почти вдвое.

Вестерплятте суждено принять на себя первые снаряды второй мировой войны. «С 4 часов 50 минут „Шлезвиг-Голштейн“ открыл огонь из всех орудий, – сообщил по радио в Варшаву через Гдыню утром 1 сентября комендант крепости. – Обстрел продолжается». Варшава, однако, ничем не смогла помочь. Отрезанный от основных сил польской армии, лишенный какой-либо поддержки, Вестерплятте воевал один на один с фашистским рейхом.