«Упрямый характер» советского наркома отражал, таким образом, последовательную и настойчивую деятельность Коммунистической партии и правительства СССР по созданию прочного барьера против дальнейшего расширения агрессии, для предотвращения новой мировой войны.

Около полудня 23 августа два тяжелых самолета «Фокке-Вульф-200» приземлились на московском аэродроме. Прибывшего из Берлина Риббентропа встречали заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин, заведующий протокольным отделом НКИД, другие официальные лица. Обращало внимание отсутствие народного комиссара иностранных дел.

Мировая пресса подала визит Риббентропа в Москву как крупную сенсацию. Неожиданной явилась новость и для советских людей. Это было вполне естественным, ведь на протяжении длительного времени Советское правительство ориентировалось на совершенно иную перспективу. Характерна такая деталь. Официальные визиты имеют свои установленные каноны. Протокол их проведения предусматривает, в частности, обязательное вывешивание на аэродроме государственных флагов обеих сторон. Члены делегации рейха, спустившись по трапу, были удивлены видом германского флага: лапы у свастики завернуты в обратную сторону. Дело в том, что в протокольном отделе НКИД не оказалось государственного флага Германии и его пришлось мастерить наспех в последнюю минуту, используя нашивки. Согласие на прибытие Риббентропа в Москву было дано Советским правительством в критических обстоятельствах, уже не оставлявших иного выбора.

Ломая голову над тем, как завязать политические переговоры, Шулленбург предложил дипломатический ход: «оживить» договор о нейтралитете, подписанный СССР и Германией в 1926 г. Договор, получивший наименование Берлинского, исходил из того, что основой взаимоотношений двух стран остается Рапалльский договор (1922 г.), под которым стояла подпись еще Чичерина. К рассматриваемому времени Берлинский договор, заключенный на пять лет, фактически был предан забвению германо-фашистской дипломатией.

Изучая текст документа, посол обратил внимание на статью, предусматривавшую обязательство сторон не вступать в группировки, направленные против другой стороны. Нельзя ли, подумал Шулленбург, использовать ее, чтобы помешать заключению Советским Союзом пакта с западными державами? Получив санкцию Гитлера, он осуществил зондаж в беседе с Молотовым 28 июня.

– В Берлине приветствовали бы нормализацию отношений с Советским Союзом, – заявил он. – Корректный тон германской печати в отношении СССР, заключение Германией пакта о не нападении со странами Прибалтики и, наконец, готовность к возобновлению германо-советских экономических переговоров – все это говорит об отсутствии каких-либо враждебных СССР намерений.

Тонкий дипломат, он лишь в самом конце беседы затронул вопрос о договоре 1926 г.

– Опыт Польши заставляет сомневаться в прочности заключаемых Германией пактов о не нападении, – иронически заметил Молотов.

Что касается Берлинского договора, то нарком выразил удивление – действительно ли посол считает, что пакт еще находится в силе, а не перечеркнут другими, более поздними акциями германского правительства? На попытки Шулленбурга углубиться в обсуждение политических аспектов советско-германских отношений он ответил лаконичной фразой: СССР стремится к нормальным отношениям со всеми странами.

Гитлеровской дипломатии пришлось бить отбой. Риббентроп скептически оценивал возможность воспрепятствовать заключению англо-франко-советского пакта и в то же время опасался, что информация о германских демаршах в Москве может отрицательно сказаться на взаимоотношениях с Японией, привлечение которой к фашистскому блоку оставалось желанной целью министра. Шулленбург получил указание строго выдержать паузу: «…в сфере политики было сказано уже достаточно… на этом этапе мы не должны выступать инициаторами таких разговоров».

Вскоре, однако, в плохо замаскированном виде германская сторона предприняла новый шаг. Итальянский посол в Москве Россо, действуя по поручению Чиано, в беседе с заместителем наркома В.П. Потемкиным 4 июля 1939 г. заметил, что, по имеющимся у него «сведениям из Рима», германское правительство «искренне стремится к улучшению отношений с Советским Союзом». Как и в приведенном выше случае, В.П. Потемкин лаконично ответил: нормальные отношения между Германией и СССР отвечали бы интересам мира.

10 июля Хильгер, встретившись с наркомом внешней торговли А.И. Микояном, передал ему полученные из Берлина предложения о возобновлении экономических переговоров, содержавшие ряд уступок по интересовавшим СССР вопросам. Советское правительство не спешило с ответом. Оно добивалось достижения договоренности в переговорах с Англией и Францией на основе врученных их представителям 3 июля советских предложений.

Напомним, что в середине июля переговоры по вине западных держав зашли в тупик. 17 июля, в соответствии с выдвинутым в начале переговоров условием об одновременном подписании военной конвенции как составной части пакта, Советское правительство поставило вопрос, согласны ли западные державы приступить к военным переговорам. Французский посол дал положительный ответ, представитель Англии заявил, что необходимо предварительно достичь договоренности по тем вопросам, по которым Лондон и Париж вели уже долгие препирательства. Нежелание англо-французской дипломатии пойти на подписание эффективного и честного договора с СССР становилось все более очевидным. Между тем 17 июля в Лондон на «китобойную конференцию» прибыл Вольтат, секретные переговоры которого с официальными представителями британского правительства были описаны выше. 18 июля он имел встречу с Г. Вильсоном, 20-го – беседу с Хадсоном, сведения о которой в сенсационной форме просочились в печать. Нет необходимости подробно излагать, какую серьезную угрозу представляло бы создание в Европе в результате англо-германского сговора единого антисоветского фронта.

22 июля в советской прессе было опубликовано сообщение Наркомвнешторга, где говорилось о возобновлении экономических переговоров с Германией. Этот шаг правительства СССР был важным и своевременным. Он активизировал общественное мнение в странах Запада в пользу скорейшего заключения англо-франко-советского договора о взаимопомощи и вместе с тем содержал серьезное предупреждение хитроумным политиканам в Лондоне и Париже, всячески саботировавшим его подписание.

25 июля западные державы сообщили о своем согласии начать переговоры по военным вопросам и направить в этих целях в Москву свои миссии.

Известный западногерманский автор М. Фрёунд, издавший три тома документов, посвященных истории возникновения второй мировой войны и не побрезговавший включить туда самую низкопробную антисоветскую стряпню, следующим образом характеризует оценку Германией сложившейся в тот момент обстановки: «Посылка западных военных придала переговорам между Москвой и Западом реальный и угрожающий характер. С другой стороны, противоречия между западными державами и Кремлем были достаточно очевидными, чтобы рейх мог не сомневаться в наличии у него шансов».

То, что Фрёунд называет «противоречиями», в действительности было нежеланием западных держав пойти на подписание честного договора.

Германская дипломатия начала проявлять нервозность. 1 августа Шулленбург запрашивает прием у наркома и получает согласие на 3 августа. Но Риббентроп пытается воспользоваться сверхъестественной медлительностью, с которой военные миссии Англии и Франции двигались по водам Северного моря и Балтики. И, не дожидаясь встречи германского посла с В.М. Молотовым, он приглашает на беседу советского временного поверенного в делах в Германии Г. Астахова. Между двумя странами, заявил он, нет неразрешимых вопросов «на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского». Не скрывая, что рейх ведет тайные переговоры с Англией и Францией, Риббентроп дал понять: Германия готова договориться с СССР. Коснувшись вопроса о приглашении английской и французской военных миссий в Москву, министр осмелился пойти на недвусмысленные угрозы. Те же аргументы привел Молотову и Шулленбург 3 августа. В своем усердии убедить СССР, будто у Германии нет враждебных намерений, он заявил, что антикомиитерновский пакт якобы не был направлен против нашей страны.