– И ты решил вернуться сюда? Значит, тебе было лучше здесь, чем в твоей стране? Тебя там казнили… безвинного. А здесь люди тебя слушались. И ты можешь продолжать свое учение.

– И здесь меня преследовали. Помнишь, Виш? Или нет, ты был еще мал тогда. Не понимал… Меня преследовали брахманы. Мои друзья Наан и Наль предупредили, что меня разыскивали брахманы. Тогда я и отправился на родину… Но если я и продолжу учить людей и открывать им истину, то опять навлеку на себя гнев, буду схвачен. Мне этого не надо, с меня довольно… А скажи-ка, не встречал ли ты Наана и Наля?

– Никогда не встречал. Как расстались, так и не встречал больше.

Ровоам вспомнил Ситу. Захотелось поспрашивать Виша о ней. Должно быть, Виш что-то знал. Но Ровоам сдержался, заставил себя, как много раз заставлял, не давать хода воспоминаниям. Самому потом будет хуже – разбередишь прошлое и долго не сможешь унять тоску.

Мысли о Сите все-таки не отпускали его. Он поспешно распрощался с Вишем и пошел своей дорогой. Долго и с недоумением глядел Виш ему вслед. Когда фигура удалявшегося превратилась в еле видимую точку, а затем исчезла, Виш вернулся к своей канаве, поплевал на ладони и принялся за работу.

Как ни гнал от себя прошлое Ровоам, оно оставалось с ним, неотвязно терзая его. Многое вспоминалось – и важное, и совсем уж пустячное. Долго не давал покоя и даже смешил образ старого брахмана Нилакантхи. Высохшая рука жреца так и маячила перед глазами.

– Фу ты, напасть какая, – сказал он вслух.

Сказал и тут же, к удивлению своему, понял, что если будет говорить что-то вслух, то навязчивые воспоминания поблекнут. И он начал произносить вслух свои мысли, о чем бы они ни были. Он даже привык говорить сам с собой обо всем, что видел на своем пути.

Сколько дней он прошагал так, Ровоам не знал. Все дни одинаковы, и он не считал их. Вот счастье-то – не считать дни! Когда-то он вел счет дням по римскому календарю, и ему казалось, что он в согласии со временем. Оно как бы двигалось вместе с ним. Или это он шел вместе со временем. Неважно. Теперь же время явно остановилось. «Время – это изменение вокруг меня и во мне самом», – решил Ровоам. А раз нет изменений – ему так казалось, – то и времени нет. Смена дня и ночи была так регулярна, как дыхание. Но дыхание с его ритмом – это никакое не изменение, оно постоянно, а значит, не время. Так же смена дня ночью и ночи – днем… Итак, времени не стало.

Так и шел Ровоам по стране, рассуждая вслух.

Однажды, когда он шел вдоль реки – а это снова был великий Инд, спокойно и с достоинством двигавшийся к океану, – он увидел мальчика лет семи-восьми. Потом он понял, что мальчик не один, а с матерью. Она полоскала в реке белье и не могла видеть, как сын пошел навстречу Ровоаму, заметив его еще издали. Смелый мальчуган заступил ему дорогу.

– Ты кто? – требовательно спросил мальчик и подозрительно сощурился.

– …красивый ты мальчик, – Ровоам продолжал говорить вслух, ведь у него вошло в привычку все виденное обговаривать.

«Вот лежит камень, он большой и серый, и тяжелый, его не поднять, не сдвинуть с места…» Такие вот речи вел странствующий Ровоам…

Он остановился перед мальчиком, погладил его по голове.

– Красивый ты мальчик, – повторил Ровоам.

– Ты тоже красивый, – сказал мальчик. – Кто ты?

Ровоам негромко рассмеялся:

– Вот уж не думал о себе так, будто я красивый.

Женщина сидела на корточках и занималась бельем. Не оборачиваясь, она спросила сына, с кем он там разговаривает. Не получив ответа, рассердилась:

– Разве я не запретила тебе разговаривать с чужими людьми? Ты забыл, Рови?

«Ослышался я или она в самом деле произнесла это имя»? – подумал Ровоам в смятении. И он спросил:

– Как твое имя, красивый мальчик?

– Меня зовут Рови, – охотно ответил он. – А мою маму – Сита.

Ровоам словно окаменел. Противный холодок пробежал по спине снизу вверх, в затылок.

– Сита, – едва слышно произнес он, для себя.

Тут женщина обернулась. Оставила белье. Услышала ли она свое имя, произнесенное ребенком, или просто решила вмешаться? Едва ли услышала. А Ровоам уже сам шел ей навстречу. В двух шагах друг от друга оба остановились.

– Сита, – просто сказал Ровоам, – я вижу, это – ты…

Больше он ничего не сказал. Голос изменил ему. Пропал голос.

– Кто ты? – еще не понимала женщина, всматриваясь в незнакомые черты. Чье это лицо, сильно заросшее черными волосами?

И тут мальчик сказал:

– Мама, он красивый, этот человек.

Сита очень долго глядела в лицо Ровоама и наконец тихо сказала сыну:

– Это твой отец, сынок. Он тоже носит имя Рови.

– Почему же ты говорила, что он умер? Мама, вот же он, живой. Я знал, что он жив и когда-нибудь придет к нам.

Ровоам снова обрел голос и сказал:

– Вот я и пришел. Вернулся, мой маленький Рови.

Странник земли Ровоам бен Ровоам, потом Рови, Рови-Натха и снова просто Рови-старший обрел семейное счастье. Быстро привык он к укладу простой семейной жизни. Работал на земле как истинный крестьянин. Сита, его первая любовь, очень похорошела – и лицом, и телом. Мальчик Рови – подумать только, их сын! – был веселого и приветливого нрава, с другими детьми не ссорился, с матерью и отцом был дружен.

Прошло немало дней, прежде чем Ровоам рассказал Сите о годах после расставания, когда он во мраке ночи просто исчез, не оставив никаких надежд на возвращение. И так, наверное, было и лучше. Ведь Сита ждала бы, страдая понапрасну… Рассказал он о себе не за один присест – построил многодневное повествование о «жизни распятого на кресте проповедника Ровоама бен Ровоама из города Назарета». Вечерами садились они втроем на скамеечку возле дома – слева от рассказчика Сита, справа маленький Рови, – и начиналась занимательная история.

Зачем Ровоам так устроил? Конечно же не из тщеславия, которое всегда считал грехом. Так, может быть, в назидание? Кому же? Что почерпнет в рассказе отца мальчик Рови? Для него это – лишь интересное времяпрепровождение, причем вместе с папой и мамой, которых он любит и в которых видит опору и защиту.

И все-таки присутствовали в неспешном повествовании Ровоама и небольшая доля тщеславия, и назидательная нотка, и желание сплотить семью, укрепить тройственный союз дружбы и любви в маленьком своем царстве, ну и еще, может быть, стремление выразить собственные литературные склонности. Он же был творец – этот Ровоам. И, рассказывая, творил мир собственных ощущений, собственных воззрений и представлений о жизни в прошлом, настоящем и будущем.

После рассказа, ужина и прогулки отправлялись спать. Дождавшись, когда сын крепко уснет, сладко посапывая за перегородкой, Сита и Ровоам заключали друг друга в объятия. Утомившись взаимными проявлениями любви, засыпали и видели сны, каждый – свои.

Сите почему-то снились плывущие по реке лебеди. Они превращались в белье, которое крутилось в воде перед ней, сидящей на корточках, и каждая вещь словно требовала: возьми меня, прополощи и выжми. Однажды Сите приснился отец. Он что-то строго говорил ей, тряся перед лицом немощным кулаком, а что говорил – не могла она понять. Потом отец сам взошел на кучу хвороста, приготовленную для погребального костра, и велел развести под собой огонь. Сита закричала – ведь он еще живой, но отец ответил, что он мертв и пусть люди делают то, что полагается по обычаю.

Ровоам часто видел во сне первых своих настоящих друзей Наана и Наля, потом брата Иоанна, на поверку все-таки сыгравшего с ним злую шутку. Иногда он видел тех, кто был с ним, когда он проповедовал в Иудее. А однажды, после особенно горячих ласк Ситы, Ровоам почему-то увидел мать, да так, будто она была рядом и во плоти. Он даже приподнялся с постели и позвал ее. Никто не ответил. Он снова лег, заснул и увидел другую женщину, Мелхолу, свою жену, с которой, как она считала, жил во грехе. Она будто бы снова шла по дороге. Он догнал ее, хотел остановить за плечо, но ему никак не удавалось дотянуться до нее. Каждый раз, как он протягивал руку, она уходила вперед… Так и не догнал он Мелхолу.