Он ушел не слишком далеко. Люди видели его то тут, то там, угрюмо шагавшего с длинным посохом в руке. Люди передавали Нехаме, что видели ее Ровоама. Некоторые спрашивали, в чем дело, что произошло между ними. Ведь они – такая хорошая пара. Нехама отмалчивалась либо вздыхала, скромно опустив глаза. Затворившись дома, она тихонько плакала.

Вернувшись, Ровоам почти перестал разговаривать с женой, хотя ему и было жалко ее. Она тоже не заговаривала с ним, ничего у него не просила и жила себе как хотела. Впрочем, при всем том свои обязанности по хозяйству она выполняла.

Так и шло до рождения младенца, которого они, к тому времени как бы помирившись, нарекли тоже именем Ровоам. Произошло это в малом городке Вифлееме, куда они зачем-то отправились. Кстати, – ему сейчас это пришло в голову, – когда-то в этот самый городок, по приказу тогдашнего кесаря, велено было сойтись всем людям Иудеи. Говорили, будто кесарь вздумал переписать поименно всех своих подданных. Там-то, рассказывали, и родился святой младенец, в котором увидели будущего Спасителя… Да, да, вспоминал Ровоам, тогда пошла именно такая молва в народе… И сколько уж лет прошло с той поры? Пожалуй, это было во времена его, Ровоама, молодости. Нет, как ни напрягал он свою память, а припомнить не мог…

И надо же было произойти такому совпадению: Нехама разрешилась от бремени в том же самом городишке… Но только не в хлеву, как мать того младенца, а на вполне приличном постоялом дворе. Это Ровоам помнит. Были тогда заплачены за постой хорошие деньги. И совсем чужие люди приходили к ним с подарками, посмотреть новорожденного. Кто еду какую-либо приносил, кто – что-то из одежды или посуду, кто – украшения или амулеты. Такой, видно, обычай был в городе. Впрочем, новорожденным всегда несут подарки, что ж тут удивительного?

В ответ на поздравления с первенцем Ровоам только пожимал плечами: все-таки он считал, что совсем тут ни при чем. Но тогда получалось из объяснений Нехамы, что зачатие было «божественным». В такое зачатие – ни с того ни с сего! – он все-таки не верил. Никак не верил! Ладно бы с тем, другим, со святым младенцем. Это еще куда ни шло. Но чтоб у его Нехамы такое… Нет и нет!.. Так и укрепилось в нем подозрение: Нехама изменила ему с неизвестным мужчиной. А что ж тут поделаешь, думал при этом старый Ровоам и… сочувствовал Нехаме – сам-то он не может быть супругом своей жене и, значит, обделяет ее тем необходимым, чего ждет и получает всякая жена от своего мужа. Правда, совесть тут же подсказывала ему, что измена, возможно, произошла на самом деле совсем незадолго до их брака, а значит, не могла считаться изменой. Однако обида и ревность все-таки не давали Ровоаму покоя. Он внимательно присматривался ко всякому мужчине из приходивших к ним за какой-нибудь надобностью. Наблюдал он и за Нехамой, надеясь, желая и страшась, что она каким-нибудь жестом, взглядом или действием себя выдаст. Ничего не удалось тогда выведать Ровоаму…

Теперь, у костра, мысли Ровоама устремились в ином направлении. Он вспоминал услышанное им от людей. Касалось оно того чудесного младенца, тоже родившегося в Вифлееме. Тогда будто бы прошел такой слух: царь Ирод заподозрил, что среди недавно родившихся в Вифлееме мальчиков есть его будущий соперник, претендент на трон. Кто-то, должно быть, нашептал царю такую нелепость. Правитель хотел жить и царствовать вечно и не собирался никому уступать власть, ибо в свое правление предавался наслаждениям, а человек не хочет расставаться с жизнью, потому что знает, что смерть отнимет у него наслаждения. И вот царь приказал отыскивать и умерщвлять всех новорожденных мальчиков. Наверняка среди убиенных будет и тот будущий претендент, рассуждал царь. Вот уж пришлось хлебнуть горя их родителям, думал Ровоам, глядя на огонь костра. И совсем забыл старый Ровоам, что вскоре они с Нехамой сильно обеднели и им пришлось из своей страны податься на заработки – и тоже, как и тому семейству, в Египет! С той лишь разницей, правда, что их с Нехамой никто не преследовал, как это было с тем несчастным святым семейством.

Под грузом хлопот по устройству далекого путешествия Ровоаму стало не до подозрений в неверности Нехамы. Да и уже в Египте, и позже, спустя несколько лет, когда Ровоам-младший, подрастая, радовал всех своей красотой, кротким нравом и смышленостью, Ровоам-старший будто забыл о прежней ревности. Вернее сказать, не то чтобы забыл совсем, окончательно. Нет, человек не может окончательно забыть подобные важные вещи. Просто переживания будто бы опустились на дно души и пребывали там до поры до времени, непотревоженные.

Мальчик Ровоам – мать звала его Рови, – заметно выросший, с людьми всегда бывал приветлив и добродушен. Но, случалось, и резко осуждал людей за их проступки или неблаговидные дела. Такое странно было слышать от мальчика, казавшегося беззаботным и даже легкомысленным. Взрослым не нравилось его «умничанье», они смеялись над Рови, порицали его. Он же оставался тверд в оценках того дурного, что находил в людях, например лукавства, склонности к стяжательству, воровству, просто непорядочности и прочего. И был-то он на самом деле еще ребенком, но уже нажил себе недоброжелателей. А уж те постарались – заронили в сердце мальчика сомнения в своих родителях.

Вот Рови исполнилось четырнадцать лет. Семейство вернулось из Египта на родину. Мальчик посещал школу при храме – иошиву. Учился он жадно. Многое узнал из древних книг и преданий о Сотворении мира, о заповедях праотцов, о пророках, о правилах служения единому Богу – вездесущему и всевидящему, которого никто из смертных никогда не мог видеть и которого запрещалось называть по имени. Это не значило, что у Бога не было имени. Было. Учителя иногда шепотом и на ухо Рови произносили имя, опасливо озираясь по сторонам. Мальчик запомнил имя – Элоим. И тоже шепотом повторял его, вслушиваясь в странные звуки. При этом он тоже оглядывался: не услышал ли кто-нибудь запретное, а самое страшное – не услышал ли свое имя грозный и беспощадный Бог? То, что Бог был беспощаден и жестоко наказывал за проступки, Рови знал из рассказов учителей. Очень редко, говорили они, Бога удавалось задобрить жертвой или подношениями. И получалось тогда, думал Рови по простоте своей, что этот Бог совсем не любит людей. Зачем же тогда, возникал у мальчика естественный вопрос, Бог создал этот мир и всех людей?

Скоро Рови сам для себя подверг сомнению как запрет произносить Божье имя, так и вообще все, связанное с Богом. Пытливость и любознательность мальчика не знали границ. И учителя теряли терпение, растолковывая ему что-то, отвечая на вопросы, следовавшие один за другим. Узнавая о происхождении всего сущего на Земле, он попутно заинтересовался и своим собственным происхождением. Ему захотелось все разузнать об отце с матерью.

Пришел час, когда мальчик приступил к матери с расспросами. Как-то раз Нехама готовила тесто для лепешек. Молодыми, сильными руками месила она в широкой глиняной миске. Рови любовался движениями красивых материнских рук с закатанными выше локтя рукавами и вдруг сказал:

– Мать, я слышал от людей, будто старый Ровоам мне не отец.

Нехама замерла, руки остановились.

– Кто говорит такое?

– Ну… соседи, дядя Рувим, тетя Дебора… и другие.

– Отец он тебе, и все! – твердо сказала Нехама, и руки ее снова задвигались. – Не слушай никого, Рови. Врут они.

Мальчика не так-то просто сбить с толку. Он привык подвергать сомнению многое из того, что слышал от людей, в том числе и слово родительское.

– Дыма без огня не бывает, – совсем по-взрослому заявил мальчишка.

Мать удивилась:

– Что ты знаешь? – И прибавила, яростно терзая тесто: – Твой отец – Ровоам.

Но голос ее был совсем тихим.

– А тот ангел, что явился тебе во сне? – не унимался Рови.

– Кто сказал тебе про ангела? – возмутилась Нехама.

– Не сердись, мама… – Мальчик подошел ближе и тронул мать за плечо. – Ты же сама рассказывала про ангела: он явился к тебе во сне и объявил, что ты родишь меня… Так ведь?