– Иоанна убили.

Нехама прижала ладонь ко рту, чтоб не сорваться в крик – дикий, звериный. Сдержалась, слава богу…

В полном молчании сидели сестры, обнявшись, в слезах.

Вот Нехама сказала тихо:

– Почему, Ели, так тяжела наша жизнь? За что нам эти мучения? Видно, Бог не любит нас… Или нет его вообще… Так говорил мой Рови… Наверное, он прав?

И тут Елишеба принялась рассказывать о своем горе:

– Его схватили, когда он говорил людям о приближении мешиаха к Хеврону. Связали и повезли в Ершалаим, где царь. Посадили в ту самую яму. Сказали, будто он бродяга, вор и смутьян. Сказали, что он накликал приход нового мешиаха, объявил будто бы его царем Иудейским… Морили голодом. Потом привели и к царю…

Елишеба заплакала и никак не могла успокоиться.

– …наш царь, – продолжила наконец с усилием, – не пастырь народа, а тиран. Так все говорят. Он боится за свой трон и за богатство. Боится, что у него все отнимут… А мешиаха… твоего Рови народ называет новым царем Иудейским, как называли и того, кто явился народу, когда мы с тобой еще маленькие были… давно еще, в детстве нашем… – Елишеба всхлипывала, утирала слезы платком. – Моего Иоанна считали пособником твоего Рови… Вот и взяли его в оковы, моего сыночка… Царь, когда привели Иоанна, узнал его, вспомнил и не стал даже допрашивать. Подал знак… и все… Потом голову Иоанна поднесли царю… на блюде. Так хотела та блудница Шаломе, дочь вельможи царского… Иоанн мне рассказывал… Он, кажется, любил ее… Только теперь так велел царь… чтобы на блюде… Моего Иоанна больше нет… Ничего больше нет… И меня уже нет, сестренка… Даже тела его мне не отдали на погребение. Должно быть, бросили собакам…

Елишеба забормотала что-то совсем невнятное, легла на циновку прямо на пол. Через несколько мгновений она уже крепко спала. Нехама накрыла ее одеялом. Сама вышла во двор и села на скамейку. Мысли ее устремились к сыночку Рови.

Шел первый весенний месяц нисан. До начала праздника Песах оставалось несколько дней.

Ах, этот Песах – лучший из всех праздников! Нехама старалась изо всех сил, готовилась. Дочиста выметен пол, не найдешь даже маленькой хлебной крошечки. Так нужно, так полагается. И ларь для муки должен быть пуст. Зато испечена маца, приготовлена горькая трава марор. И сладкая кашица харосет удалась. Нехама умеет ее готовить, умеет положить корицы, миндаля, фруктов ровно столько, сколько нужно. Так ее учила родная мать… Только вот с кем же Нехама встретит праздник? Этот самый главный праздник, в память об исходе народа из Египта… Она хорошо помнит исход… Конечно, не тот исход, когда всех людей повел за собой Моше Рабейну, а свой, вместе с Ровоамом и младенцем Рови на руках… Да не младенцем уж – совсем забыла Нехама, – а вполне взрослым мальчиком, и не на руках, а верхом на ослице, за спиной… Они все на несколько лет отправились на заработки в Египет и вот возвращались на родину, в свой Назарет… Но кто же все-таки придет к ней на праздник Песах в этот раз? Соседи – Дебора и Рувим? Нет, они в Ершалаиме, у родственников. Хорошо было бы увидеть сестру…

И вдруг – это же чудо какое-то! – Нехама увидела сестру. Только подумала о ней и вот – увидела. Елишеба и в самом деле пришла, проделав знакомый путь из Хеврона. Ах, Нехама! Не праздновать пришла сестра Елишеба, а с дурной вестью, с очень дурной вестью…

– Собирайся, Неха, – сказала Елишеба, едва войдя в дом и забыв произнести привычное «Мир дому твоему». – Очень плохо, девочка моя. Напрягись, возьми в кулачок всю свою волю, все мужество.

– А что? – Нехама похолодела, противно задрожали колени, незнакомая боль пронзила грудь. – Куда, Ели? Зачем? Посмотри на меня… Не прячь глаза. Что случилось?

– Мы идем в Ершалаим. Может быть, нас кто-нибудь возьмет на повозку. Многие сейчас туда едут. Я видела. Собирайся, сестричка.

– Да что же там? Скажи, не томи… Ах, я догадалась: что-то с моим Рови?

– Да, он схвачен. Его держат под стражей. Будут судить. Об этом уже все говорят. У вас здесь, может быть, еще никто не знает. А в Хевроне знают…

Нехама присела:

– Ноги ослабели. Совсем не могу стоять, Ели.

– Крепись, девочка. Нужно идти. Вдруг опоздаем?

– Ах, сынок, сынок! – запричитала Нехама, суетясь, наспех засовывая в торбу то еду, то какие-то тряпки, уж сама не зная, что же понадобится в дороге.

Елишеба торопила:

– Возьми деньги, если есть. Бери все.

Денег-то было всего чуть-чуть – несколько сиклей. В последнюю минуту Нехама вспомнила о свадебном подарке Ровоама – ожерелье из серебряных римских динариев. Взяла и ожерелье.

Все. Заперли дом, привалили камень к двери – и… в дорогу. Никто брать их в повозку бесплатно не соглашался. А деньги Нехама решила сберечь: вдруг понадобятся там, в Ершалаиме? Определенно понадобятся – заплатить за ночлег, купить еды, а может быть, и подкупить стражника, чиновника… или еще кого-нибудь. Так что шли пешком почти весь путь. Даже ночью шли, при луне. Только уж когда утром с холма женщины увидели раскинувшийся город с возвышавшимся над плоскими крышами домов куполом величественного храма, их взяли в повозку, запряженную ослом. Какой-то горшечник вез в город свой товар.

– Смотрите, осторожнее, – предупредил он, – не перебейте мои кувшины.

Они сказали, что могут заплатить.

– Ладно, не надо платить. Я же сам предложил вас подвезти. Сегодня в повозке есть свободное место. Вот в прошлом месяце у меня было куда больше товара. Тогда я вас не взял бы. А сегодня – пожалуйста. Мой ослик вынослив и силен, хотя и невелик… А вообще нисан – счастливый месяц, скажу я вам…

Разговорчивый попался человек, думали Нехама и Елишеба. А это значило, что им можно помолчать. Он и не ждал от женщин ответного разговора, видать, им было не до того.

– …вот, слышал я, – продолжал хозяин кувшинов, – будто прокуратор велел поймать одного человека, который объявил себя новым Спасителем. Интересно, схватили его уже или нет?.. По моему-то разумению, будут у нас появляться и другие, кто назовет себя так. Говорят, было уже явление Спасителя, но он вознесся на небо…

И тут Елишеба приказала:

– Останови осла немедленно! Дальше мы пойдем пешком. Моя сестра не выносит тряской дороги.

– Уж как хотите, женщины. Мне-то что? – Горшечник остановился.

Город Ершалаим был совсем близко.

Они сразу поняли: здесь что-то должно случиться. Что-то очень важное, большое, неизвестное. На улицах – толпы, люди возбуждены. Обычно не так бывает перед праздником. Неспокоен сегодня народ. Может быть, оттого, что с востока, издали, надвигается гроза? Идет темная туча, в ней уже сверкают молнии. Туча пока еще далеко, над горами. Но явно идет сюда, к городу.

– А может быть, пронесет?

– Нет, на нас движется.

– Смотри, смотри, как сверкает.

– Грома не слышно. Может, и пронесет.

– Пусть идет сюда. Нужен дождь. Жара стоит уж много дней. В минувшем году такого не было… Дождя бы, дождя.

Люди ждут, надеются. И не только на погоду. Нет, они идут ко дворцу наместника совсем не за этим. Они ждут… правосудия. Вот уж несколько дней, как заточен в темницу человек, объявленный мешиахом. Того, кто объявил его Спасителем, уже нет. Он обезглавлен по приказу царя. Все знают это. А теперь и мешиах схвачен. За что? Он учил людей праведной жизни, заповедям Моше Рабейну, призывал любить друг друга… Как и тот, несправедливо обреченный на распятие, – старики еще помнят его. Тот вознесся на небо, оставив людей страдать здесь, на земле. И вот схвачен другой, новый мешиах, идущий вслед. И он тоже говорил богатым: делитесь с бедными – и тогда спасетесь. Бедным внушал: только вам, неимущим, суждена райская жизнь. Трудитесь, учил он, сейте хлеб, множьте скот, растите детей в любви и почитании взрослых – и тогда будет мир на земле.

За что же взяли его в оковы? Говорят, злые языки нашептали царю, будто этот мешиах вовсе не новый Спаситель, а обыкновенный бродяга, собравший ватагу бездельников и тоже объявивший себя потомком царя Давида, а значит, претендующим на трон царя нынешнего. Царь-то, говорят, не очень-то поверил таким наветам. Так ведь не он же велел схватить этого человека, а римский наместник. Ну да, еще бы не так, когда на самом-то деле властвует в Ершалаиме вовсе и не царь, а римлянин. Царь же только знай себе пирует да развлекается. Вот в чем дело. Ну а разве этот новый мешиах – помеха власти? Не помеха. Но тут вот какая загвоздка. Есть вокруг римлянина очень влиятельные и сильные люди, без которых сам он тоже никто, и вот им-то, влиятельным да сильным, и мешал пришедший вновь спасти души людские. Они, эти сильные мира сего, хотят сами управлять душами людей. А тут, пожалуйста, извольте: отшатнулись от них простые люди, опять, как в прошлом, к мешиаху обратили лица, ему верят, за ним идут… Ну а наместнику тоже, знать, интересно поиграть жизнью невинного человека. И он, как и тот, прошлый, приснопамятный Понтий Пилат, тоже любит пофилософствовать, поупражняться в любомудрии и словоблудии: что, мол, есть истина? То же самое спросил, как и Понтий спрашивал у того, истерзанного стражниками, избитого, мучимого жаждой и голодом. Тот и не стал отвечать – как помнит народ, – сказал только, что он есть сын человеческий и Сын Божий. Большое скопление народа было тогда. Кричали, чтоб отпустил его наместник, безвинного-то агнца. Другие же кричали: распни его! Было то давно, более полувека назад. Но многие старики помнят, как было. Вот и теперь так же кричали и требовали: распни! Крикуны эти подкуплены сильными и богатыми. Вот и добились – тут, конечно, и деньги сыграли свою роль, – добились, что наместник, несмотря на протесты людей, не помиловал нового мешиаха. Перед праздником Песах обязательно надо миловать приговоренных. Таков обычай. И не пришельцам-римлянам его нарушать… Ну вот, теперь его и казнят, нового Спасителя народного казнят, да еще и двух людишек никудышных, имен которых никто не знает и знать не хочет. Распнут всех троих на крестах… Народ туда и идет теперь, на ту гору Голгофу. Там всегда, сколько помнят люди, и совершались казни…