При этом будет уместно упомянуть о выходке двух купцов с ярмарки, которые в споре начали хвастаться своею любовью к актерам.
— Я больше тебя актеров обожаю.
— Ну, врешь! Я больше…
— Ан нет — я…
— Нет — я…
На другой день один, из купцов идет в театр и спрашивает, много ли продано билетов на бенефис такого-то.
— Еще не было почину, — отвечает кассир, — потому что рано: бенефис будет только через четыре дня.
— Что стоят все билеты?
Кассир сказал цифру полного сбора.
— На, вот получи за весь театр, а билеты подавай сюда.
Забрал купец все бенефисные билеты и роздал их бесплатно знакомым и незнакомым на ярмарке.
Когда это дошло до другого купца, он с усмешкой сказал:
— Экая важность — откупить бенефис да потом устроить даровую раздачу билетов. Это не похвальба!
Дождался он следующего бенефиса, который выпал на долю местной премьерши. Он точно таким же образом является в театр и заявляет кассиру:
— Билеты на этот бенефис все за мной! Сколько нужно за них уплатить?
Кассир сказал сумму.
Купец отдал за весь театр и к этому прибавил еще пятьсот рублей, каковые и приказал передать бенефициантке в виде подарка. Выданные же ему из кассы билеты он разорвал на клочки и на прощанье сказал кассиру:
— А теперь продавай снова!
Вот в старину были какие своеобразные меценаты.
L
Еще из своих и чужих воспоминаний. — Д. Т. Ленский. — Н. К. Милославский. — Свидание с ним в Одессе.
Говоря о московских артистах, нельзя не вспомнить об известном водевилисте и актере Дмитрии Тимофеевиче Ленском, снискавшем себе славу острым языком и большим литературным дарованием.
Ленский был один из самых близких друзей моего отца и во время моего раннего детства бывал постоянно, чуть не ежедневно, в нашем доме. Я был тогда очень юным, а потому не могу, конечно, передать того, что в моем присутствии говорилось и читалось Ленским, но более или менее интересные подробности и анекдоты из жизни Дмитрия Тимофеевича я слышал впоследствии от его знакомых и сослуживцев.
Ленский был весьма посредственный актер и в то же время самый остроумнейший и талантливый переводчик и переделыватель французских пьес. Кроме того, он писал прекрасные стихи и чрезвычайно злые эпиграммы.
Не один раз в нашем доме он на пари переводил экспромптом a livre ouvert известнейшие французские стихотворения на не менее прекрасные русские стихи. Считаю излишним говорить о достоинстве переведенных им пьес и куплетов: они хорошо известны. Кто видел его переделку французской комедии «Le pere de la debutante» на водевиль «Лев Гурыч Синичкин», не поверит, чтобы эта шутка не была чисто русскою, из нашей провинциальной жизни. Все куплеты его отличаются грандиозным сарказмом, точно так же, как переводы Беранже — близостью к подлиннику и блеском стиха.
По свойству своего характера Дмитрий Тимофеевич был оригинальным человеком. Например, он не придавал почти никакого значения своему литературному таланту и наоборот о своем сомнительном сценическом даровании был высокого мнения. За чересчур строгую критическую оценку своих сочинений он никогда особенно не обижался, зато сказанное о нем, как об актере, непохвальное слово приводило его в бешенство. Доказательством этого может служить один из его куплетов в водевиле «Лев Гурыч Синичкин»:
«Он не для славы, говорят,
А для товарищей трудится.
Когда за дело побранят,
Смешно бы Ленскому сердиться.
Когда же стая пачкунов
По пустякам браниться станут,
Он вспомнит, что сказал Крылов:
Полают, да отстанут».
Это всецело относится к Ленскому-писателю, и это действительно взгляд самого Ленскаго-писателя.
В эпиграммах своих он был резок и зол. Самые лучшие из них, к сожалению, не могут быть преданы гласности по нецензурности их.
Дмитрий Тимофеевич был очень нервный, взбалмошный и вспыльчивый; переход от гнева к шутке и наоборот совершался в нем моментально. Одевался всегда изысканно франтовски и очень любил шампанское. Был весьма некрасив, хотя подвизался в ролях любовников и молодых людей. Первосюжетным актером он сделался исключительно благодаря только своим литературным способностям. Переделывая пьесы для бенефисов товарищей, он обставлял их лучшими артистами и по праву автора требовал и назначал себе одну из видных ролей.
Ленский, как я уже говорил был резок и зол в своих эпиграммах и насмешках; в доказательство можно привести несколько заключительных строк одного его стихотворения на некоего театрального московского начальника, который не брезгал, по его словам, взятками и для спасения своей души:
«……… ездит даже
На богомолье о грехах
Всегда в казенном экипаже
И на казенных лошадях».
На одного из своих сослуживцев, известного актера N., ученика еще более известного артиста, которых обоих недолюбливал Ленский, он написал в уборной экспромптом:
«Достойный ученик мошенника издревле,
Слеза которого …… дешевле,
Он в гроб Рязанцева, Мочалова низвел…
Но ты ведь и его в интриге превзошел.
Фамилия твоя хотя и в русском духе,
Но ты спроси у матери старухи,
Не согрешила ли, несчастная, с жидком:
Ты смотришь, говоришь израильским сынком.
Такая бестия — наплюй тебе в глаза,
Утрешься и кричишь, что Божия роса».
На одного из товарищей, у которого отец был из простых лакеев, Ленский, чем-то недовольный, написал такую эпиграмму:
«Меня он подлостью не может удивить:
На сплетни, на донос довольно в нем таланта,
Порядочных людей привык он обносить
Что ж тут мудреного? — Он сын официанта».
Про актрису Л-вину, жившую в Москве близ церкви Рождества, в Столешниковом переулке, он как-то сказал:
«У Рождества, в Столешниках,
Мадонна Л-вина
Все молится о грешниках
И все грешит сама».
В Москве проживал поэт во вкусе Баркова, некто Дьяков. Его вдруг с чего-то стали беспокоить успехи и лавры трагика Мочалова. Он стал выпрашивать себе дебюта на сцене Императорского театра. После продолжительных хлопот, наконец это ему удалось. Он выступил в бенефис Л. Л. Леонидова, в мелодраме «Жизнь игрока». На репетициях Дьяков был очень смел и развязен, а на спектакле до того оробел, что перед выходом на сцену чуть не убежал из театра. Играл он, разумеется, из рук вон плохо и портил сцены всем остальным участвующим. Ленский был за кулисами. К нему подходит актриса, игравшая жену Дьякова, Амалию, и пожаловалась, что дебютант мешает ей играть. На это Дмитрий Тимофеевич ответил ей:
«Терзайся, плачь, Амалия,
Покорствуя судьбе,
Какая же ракалия
Достался муж тебе».
Однажды на репетиции, во время перерыва, актеры собрались группой и завели разговор относительно того, как, кто и что чувствует перед выходом на сцену в новой роли. Примеры были чрезвычайно разнообразны. Когда по этому поводу высказались первачи, вступает в разговор весьма посредственный актер Мих. Петр. Соколов.
