А про одного автора, сочинившего комедию «Новейший Митрофан», ошиканную при представлении, несмотря на одобрение театрально-литературного комитета, он сказал:
«Новейший Митрофан, как прежний, так же груб,
Неугомонен и капризен,
А автор нынешний на столько ж вышел глуп,
На сколько был умен Фонвизин».
Более всех драматических писателей Федоров любил покойных К. А. Тарновского и В. И. Родиславского. Он им безгранично симпатизировал и оказывал немаловажную протекцию по постановке их пьес на казенной сцене. Павел Степанович постоянно с удовольствием заявлял в комитете, что им получена из Москвы пьеса того или другого из них.
Идея поспектакльной авторской платы принадлежит всецело Федорову. Он выхлопотал гонорар за представление драматических произведений на казенной сцене, до него же драматурги работали «из любви к искусству» или «для славы». Благодаря его инициативе, авторы стали пользоваться весьма приличным вознаграждением, сам же он, написавший семьдесят пьес, никогда до этой платы не касался. И только с образованием в Москве, по мысли Родиславского, «Общества русских драматических писателей», он начал пользоваться скудным вознаграждением с провинциальных театров. Впрочем, я в это-то общество он вступил против желания, по настоянию учредителя.
Родиславский, навещавший Петербург частенько, всегда лично привозил Павлу Степановичу деньги, собранные за исполнение его пьес в провинции, и аккуратнейшим образом вручал их ему. Являясь к начальнику репертуара, он почтительнейшим тоном говорил:
— А я, ваше превосходительство, захватил с собой причитающиеся за ваш авторский труд гонорар.
— Напрасно беспокоились, ваше превосходительство, — с тем же чинопочитанием обыкновенно отвечал Федоров.
— За последние три месяца — все до копеечки… Не угодно ли вашему превосходительству получить, проверить и расписаться!
— Очень вам благодарен, ваше превосходительство.
— Вот тут ровно 68 рублей и 84 копейки с денежкой… Вот вам и денежка…
— От души благодарю ваше превосходительство и завидую вашей аккуратности.
— Денежка счет любит, ваше превосходительство! И ее извольте прибрать.
В давно прошедшие годы В. И. Родиславский служил небольшим театральным чиновником при московской дирекции и был страстный любитель драматического искусства. В свободное от занятий время он усердно сочинял и переводил пьесы, которые в большинстве случаев пользовались успехом и до сих пор не сходят с репертуара. Главной же его заслугой является, однако, основанное им общество драматических писателей, которое в настоящее время находится в полном развитии и служит единственным охранителем авторских прав.
При воспоминании о Родиславском кстати приходит на память и один эпизод с ним, имевший место за кулисами Александринского театра. На другой день по приезде из Москвы отправляется он созерцать драматический спектакль, в котором, между прочим, шел и один из переводных его водевилей. В нем главную роль играла покойная Е. М. Левкеева. Должно заметить, что это происходило одновременно с дебютами провинциального артиста Н. К. Милославского, который дня за три перед этим представлением выступил в роли Гамлета.
Родиславский, просмотрев свой водевиль, пожелал поблагодарить Левкееву за ее талантливое исполнение и отправился на сцену. Подойдя к ее уборной, когда она уже начала переодеваться, он приказал горничной передать артистке:
— Скажите Елизавете Матвеевне, что ее покорнейше просит увидеть Родиславский.
Не разобрав хорошо фамилии, Левкеева быстро накинула на плечи платок и торопливо вышла из уборной за кулисы. где было уже довольно темно. Оглядывается она по сторонам и спрашивает:
— Кто меня желает видеть?
— Это я-с, многоуважаемая Елизавета Матвеевна, — откликнулся Родиславский. — Считаю своим долгом выразить вам свою благодарность за то высокое наслаждение, которое вы доставили мне своею художественною игрою. Нет слов для выражения моего восторга!
Польщенная Левкеева хотела отблагодарить любезного поклонника и, мило улыбаясь, ответила:
— Вы слишком внимательны, я, право, не заслуживаю такой похвалы. тем более, что эта пьеса… такая дрянная… такая глупая… Ей-Богу, не стоит и говорить.
И вдруг, почему-то вспомнив дебютанта Милославского, которого она никогда не видала, прибавила:
— А вот мне… позвольте, в свою очередь, поблагодарить вас… за истинное удовольствие, которое я испытывала при вашем артистическом исполнении Гамлета… Вы играли удивительно…
— Я?… В Гамлете? — изумился Родиславский, отодвигаясь от собеседницы. Помилуйте, я… никогда в жизни… не играл… Вы, кажется, принимаете меня за другого?!
— Как за другого? Ведь мне сказали, что вы г. Милославский?!
— Извините-с, я не актер… Я не Милославский, а Родиславский, автор того водевиля, который сейчас вами так прекрасно был сыгран.
Артистка сконфузилась и поспешила удалиться в уборную.
Переводная драма Родиславского «Сумасшествие от любви», игранная у нас впервые в бенефис Елены Павловны Струйской 1-й, до сих пор не сходит с репертуара и пользуется неувядаемым успехом. Припоминаю кем-то написанную тогда эпиграмму на бенефициантку, которая после этой драмы поставила еще одноактную комедию «Три пощечины»;
«Елена Струйская три чуда совершила:
В свой бенефис с ума сошла,
Три плюхи публике дала
И полный сбор за это получила».
Е. П. Струйская долгое время была первой актрисой Александринского театра. Она несла на себе все сильно драматические роли и, между прочим, участвовала в «Грозе», известной пьесе A. Н. Островского. По этому поводу И. И. Монахов сказал экспромптом на сцене во время представления;
«Мне летом не страшна гроза,
Она зимой меня пугает,
Когда Елена стрекоза
В „Грозе“ Островского играет».
XI
Оседлость Федорова. — Его вдовство. — Эгоизм. — Его болезнь. — Каменноостровская дача и театр. — Смерть Федорова. — Ложный взгляд на Федорова, как на деятеля.
П. С. Федоров почти всю свою жизнь безвыездно прожил в Петербурге, с которым он расставался только два раза, и то на непродолжительное время, а именно: один раз в Москву по делам службы и по поручению министра для ревизии дел московской театральной конторы, которой тогда управлял Львов, и в другой раз за границу для лечения своей дочери, где она и умерла после сделанной ей операции.
Прасковья Сергеевна умерла незадолго до этого. Павел Степанович с большим мужеством перенес утрату близких людей. Первое время он сильно горевал, а потом снова воспрянул духом и опять широко распахнул свои гостеприимные двери для друзей и знакомых, которые по прежнему стали навещать его и составлять ему партию в лото.
По характеру своему Федоров был величайшим эгоистом: более всего на свете он любил самого себя, почему и потеря жены с дочерью не оставила в нем глубоких следов. Однажды, еще при жизни жены, он опасно заболел. Его лечили многие доктора, но на выздоровление его надежды были весьма смутные. Мнительный от природы, он мучился мыслью, что может умереть. В конце концов, когда приступы болезни стали едва переносимы, он вспомнил знаменитого профессора доктора Экка, которого немедленно призвали к постели больного. Опытный врач сделал правильный диагноз и принялся его лечить своими излюбленными сильными средствами, которые всегда прописывались им в громадной дозе. Павел Степанович с его помощью вскоре поднялся на ноги, но лекарства Экка подействовали на его слабый организм так неблагоприятно, что Федоров долгое время после выздоровления не мог ни пить, ни есть. Все это вызывало мучительные боли при глотаньи. Павел Степанович поневоле питался одним молоком. Зато и доставалось же Экку при всяком удобном и неудобном случае. Федоров всегда его бранил и при разговоре о докторах постоянно вставлял замечание
