– Варенька! А вот сальца передай бабуленьке! – совал мне в руки сверток мужик из мясных рядов.

– А ну-ка творожка возьми! – схватила меня за руку деревенская молочница – конкурентка матери Володьки Страшного.

– Не серчайте – все могут обознаться!

Но больше всех бросались на меня овощеводы и садоводы. Наши, дачные. Еще бы – ведь именно они считали меня угрозой своим урожаям. А теперь...

– Варя, а ты знаешь, что Парасоловы сегодня уехали? – сказал вдруг один дедуля. – Да, закрыли дом на ключ и в Москву подались. Я с ними утром на остановке стоял. Разговаривать особо не стали. Дела, говорят, внезапные появились, надо съездить в Москву. Сели в автобус – и укатили. Вещей при них много было.

– Насовсем уехали?

Я этого не ожидала.

Выходит, вот она, шапка на воре! Горит! Весь сезон Парасолы не уезжали никуда из Листвянки, а тут – на тебе! В Москву! Это, конечно, неспроста. Придется денек подождать, не бросать им дрожжи, а то, если они не вернутся, тем соседям, которых из их сортира запрудит, придется самим со всем этим возиться. А такое не входило в мои планы. Так что дрожжи, которые я уже купила, придется пока засунуть в морозилку. Чтобы, как только Парасоловы вернутся в Листвянку, – хоп, плюх, бульк! – и совершить задуманное.

– Кто их знает, может, и насовсем, – пока я размышляла, произнес дедуля. Погладил меня по голове, подвел к помидорам, которые были разложены на прилавке, велел выбирать, сколько захочу.

Чтобы не обидеть деда, я взяла один, поменьше. Большие пусть продает. Уж кто-кто, а я знала цену и помидорчикам, и огурчикам, и тому, как они нашим доставались.

Взяла и тут же вонзила в помидор зубы – очень хотелось есть после недавних сладчайших угощений.

– Спасибо.

У меня набралась целая сумка подарков. Все дарители, да и остальные, велели кланяться бабушке. Уверена, что, когда она тут появится, ее то же самое ждет. Не зря, получается, она меня лупила. Да, жизнь такая: белая полоса – черная, белая – черная. Так я думала, пытаясь оправдать синяки, спрятанные под надежной футболкой Володькиного брата.

Да, я эту футболку не стала снимать, когда домой пришла. История с Володькой и его братом каким-то глупым образом грела мне сердце. И хоть на улице было по-прежнему жарко – длинная широченная футболка-платье все равно оставалась на мне. Она по-другому грела.

Так я в ней весь день и ходила.

Вернулась с огорода бабка. Мы с ней снова успели поругаться, потом помириться, вымыть как следует сауну, подстричь газон и приготовить ужин. За это время я умудрилась даже минут пять мило поболтать с Русланом – словно ничего и не было.

А ведь и не было. Что было-то? Просто дело, на которое я отправилась с человеком. Который, кстати, и довел это дело до конца. В отличие от меня. Фотографии распечатал. И не побоялся своей серьезной матери обо всем рассказать. Поэтому хорошо я относилась к Руслану, очень хорошо. Не было ни любви, ни ревности. У него, наверное, тоже. Да и бывает ли все это? Фиг его знает...

Мне было нормально. Да, нормально совсем. Но обидно, что я какая-то такая... невлюбляющаяся. Я пыталась разозлить себя тем, что отдыхающий Русланчик сейчас миленько с Лизхен беседует, она ему глазки строит, и прочее. А нужной злости все равно не возникало.

Приходила ко мне наша поселковая тусовка. Пришлось выйти за загородку. Я стояла с ребятами и девчонками на дороге, слушала, как они мною восхищаются, как обещают, что теперь тоже будут за всеми следить – чтобы нового дачного вора не допустить на грядки трудолюбивых соседей.

Натаха и девчонки интересовались про меня и Русланчика. Я что-то такое равнодушно-невнятное ответила. Они, кажется, успокоились и даже обрадовались.

А ушли – и я затосковала. Забралась на лиственницу, устроилась в своей смотровой башне, оглядела в бинокль округу. Жалко, что не весь поселок был виден. Но сколько возможно, мы просканируем.

Вот опять Борюсик по кустам чистотела шарит, выбирает стебли помоложе, посочнее. Намажется, будет прекрасен. Хоть он Машке Кафтановой и с прыщами нравится...

Вот Натаха куда-то по дороге нарезает. Останавливается, в зеркальце себя рассматривает. Только мне, видимо, по барабану собственная внешность. А остальные вон как ею озабочены...

Мелочь детская туда-сюда на площадке мотается – хорошая в поселке площадка, до ночи можно на ней барахтаться. Я тоже тут все детство провела – бессмысленное которое, песочно-куличковое имеется в виду...

Вот ребята тусуются, что-то мутят. Жалко, не слышно, что они говорят. Надо бы какими-нибудь подслушивающими устройствами запастись. А то обидно даже...

Взрослые дачники. Что с них взять – дачники как дачники. Копошатся-стараются...

Я наблюдала за дальними рубежами, поэтому не заметила, как возле нашей калитки появился Володька Страшный.

В смысле просто Володька.

– Варя! Эй, ты где? – закричал он.

Я его голос, конечно, сразу узнала. Вот ведь! Придется у него на глазах с дерева спускаться. Можно, конечно, не откликаться – так я свой наблюдательный пункт не выдам. Но ведь тогда Володька покричит-покричит и уйдет. Этого совсем не хотелось.

Но и сдавать домик на дереве не хотелось тоже. Кто мне Володька, чтобы вот так вот ему сразу все свои секреты вываливать?

Я сидела и думала. Хотелось рычать – потому что я не знала, что делать.

Володька покричал-покричал и, как я предполагала, ушел... Ох, какая же я глупая, какая бестолковая девушка! Почему я все себе порчу, все разрушаю? Кому он нужен, этот домик? Все равно Страшный, в смысле Володька, на дерево, которое возле нашей дачи, прямо на участке растет, не полезет. Так что какая это тайна?

Я безумной белкой слетела с лиственницы, выскочила за калитку. А нету Володьки, ушел. Я пробежала по дороге вправо до самого поворота, потом влево. Его нигде не было. И я плюхнулась на деревянный ящик, который с незапамятных времен прижился возле нашей калитки. Бабка моя на нем любила посидеть в свои редкие минуты отдыха. Посидеть, на прохожих поглазеть и с ними же поболтать, если удастся привлечь. А я сейчас плюхнулась, сжала руками бессмысленную свою головенку. Даже завыла.

А потом опомнилась – блин, да что ж я, как на арене цирка, тут на виду у всех убиваюсь? И отправилась грустить домой.

Стукнула дверь – это появилась бабуля, которая в большом доме что-то начищала. Села, включила телевизор. Вместе мы стали смотреть сериал. Время шло очень весело.

И в тот момент, когда я уже даже готова была начать сочувствовать какой-то совершенно несчастной парочке, угнетаемой всеми, кому было только не лень их помучить, кто-то постучался к нам в окно. Слепив на лице суровое выражение, бабуля выглянула.

– Варьк, это к тебе, – усмехнулась она.

Но ничего не добавила. Не до меня ей было – в телевизоре страдали люди.

Я, конечно, очень хотела, чтобы за окном оказался Володька. Хотя зачем он мне нужен? Дрожжи бросать мы сегодня не будем – этот вопрос я уже решила. И поняла, зачем: чтобы просто вернулся. Он вернется – и покажет этим, что очень ценит мое общество. Вот как я подумала. А это эгоизм, вот что. Я все умею анализировать. И саму себя обманывать не хочу.

И вот я иду к окну. От телевизора до него недалеко – всего три шага. Сейчас я увижу, кто там пришел. Да что же это такое у меня с сердцем – как только я начинаю волноваться, оно бьется, как ненормальное?! В апреле в нашу школу проверяющая здоровье бригада приезжала, там врачи всех мастей были. Так вот меня проверяли-проверяли, сказали, что я здорова, как корова, проблем нет. Тогда что со мной? Почему сердце колошматится, как сумасшедшее? Вот сейчас кажется, что оно уже в голове бьется. Жуть.

В книгах обычно пишут: у томных барышень чуть какие чувства – так сразу «часто-часто забилось сердце». И чего только сердце у них ни вытворяло! В книжках у барышень, я имею в виду. И погружалось в тоску, и ныло, и пламенело, и замирало. Но там еще обмороки имели место, так что я, к счастью, в категорию томных барышень не попадаю. Не припадочная. И то слава богу.