— А что же, я один ее уговаривать буду? — рассмеялся Автандил, показывая пальцем на бутылку. — Моего здоровья не жалеете, Александр Яковлевич. А у меня недавно внук родился. От дочки. Хороший джигит будет. Весь в деда. За внука моего вы просто обязаны выпить еще одну. Иначе обижаться буду.
— Ну, ладно, — решил уступить Тыковлев. — За внука — это дело святое. Но на этом конец. Чайку и потом спать. Завтра день тяжелый. Мне выступать. И у вас, как я слышал, дела есть.
— Какие там дела? — подмигнул грузин. — Отдам кейс и назад. Вот и все дела.
Под стук вагонных колес Тыковлеву все же пришлось засидеться с Автандилом. Тот пил коньяк, читал стихи Шота Руставели, пытался философствовать. Потом рассказывал о семье, родственниках в Поти, ругал нещадно Шеварднадзе, хвалил Гамсахурдию. О себе, правда, говорил мало. Тыковлев и не спрашивал, про себя решив, что и неудобно, и наврет ему грузин обязательно, если спросить. Кейс везет. В Мюнхен тоже чемоданчик вез. Ясно, что в чемоданчике и в чем его работа.
Спать лег поздно, часа в два ночи. В купе было душно, но Автандил двери держать открытыми не позволял. Сквозняка боялся. Недавно грипп перенес. Для вящей убедительности подкашливал. Так и остался сидеть всю ночь, положив руку на чемоданчик и попивая свой коньяк.
Проснувшись утром, Тыковлев изумился, встретив взгляд налитых кровью глаз Автандила. Парню было явно плохо.
— Что с вами? — поинтересовался Тыковлев. — На вас лица нет.
— Не знаю, — через силу улыбнулся грузин. — Тут болит, — похлопал он себя по пояснице. — Писать хочется, а не могу.
— Почечная колика, наверное, — предположил Тыковлев. — Вам надо немедленно к врачу. Сейчас прямо с вокзала на “скорую помощь”.
— Не могу я в больницу. Какая “скорая помощь”? — вздохнул Автандил. — Сначала кейс...
— К черту кейс, — запротестовал Тыковлев. — Здоровье дороже.
— Без кейса мне здоровье уже не понадобится, — криво ухмыльнулся Автандил. — Там деньги. Большие деньги. Я их должен доставить. Все остальное потом. Я вас об одном попрошу. Если можно, сначала поедем по одному адресу. Я от чемоданчика там избавлюсь, а потом уже вас на Васильевский, а меня в больницу. Простите, что так получилось, но очень болит. Боюсь потерять сознание.
— Автандил, вы делаете глупость, — изрек Тыковлев. — Из-за этого дурацкого чемоданчика останетесь инвалидом или, еще хуже того, богу душу отдадите. Никуда ваш кейс не денется. На худой конец, я присмотрю, позвоню Губерману, объясню.
— Не надо звонить, — запротестовал Автандил. — Мы через минут сорок на проспекте Тореза будем. Я эти сорок минут продержусь. Иначе он меня выгонит.
Машина понеслась по городу на предельной скорости. Проехали площадь Мужества, завод “Светлана” и, наконец, выбрались на проспект Тореза. Справа замелькали деревья Сосновского парка, слева за высокими сугробами стояли новые дома из серого силикатного кирпича.
— Остановись, — хлопнул по плечу водителя Автандил, — я сейчас.
Открыв дверцу “Волги”, он с трудом вышел из машины, сделал несколько шагов, скрючился и упал в снег.
— Что с вами? — выскочил вслед ему Тыковлев. — Говорил же я вам, что “скорую” вызвать надо. Не послушались. Все кейс! Ну, что мне теперь делать с вами и с вашим кейсом?
— Вон тот дом, — махнул рукой Автандил. — Третий этаж, 32-я квартира. Позвоните и спросите Владислава Ивановича. Он такой среднего роста, с русой бородкой. Кейс ему отдайте. Он ждет. Скажите, я не смог... Приступ...
Подхватив злополучный кейс, Тыковлев захромал через проспект к девятиэтажному серому дому с невысоким каменным крыльцом. Вокруг было тихо и пусто. Над подъездом тускло горела электрическая лампочка. У двери мерз полосатый кот, терпеливо ожидая возможности войти в теплоту дома. Трудно было сказать, сколько он так сидел. Похоже, долго, поскольку появление Тыковлева встретил с явным воодушевлением.
Тыковлев потянул на себя покрашенную в неприветливый кирпичный цвет входную дверь и пропустил вперед кота. Потом вошел сам. В подъезде было темновато. Вверх вела темно-серая бетонная лестница, в конце которой на площадке одиноко горела лампочка. Такая же лестница вела вниз вдоль лифтовой клетки в подвал. Там господствовал черный мрак.
— Что он сказал? — стал вспоминать Тыковлев. — Ах да, третий этаж. Поеду лучше на лифте. Наверно, работает. Дом вроде чистый, приличный.
Поискал глазами кнопку вызова, нажал. Что-то щелкнуло, в шахте загрохотало. Значит, кабина начала спускаться вниз. Облегченно вздохнув, Тыковлев поправил шапку и стал напряженно смотреть наверх в ожидании лифта. В этот момент ему показалось, что кто-то зашевелился там, внизу, на темной лестнице. Тыковлев повернулся и в тот же момент ощутил резкий удар сзади по голове. В глазах вспыхнули красные и зеленые сполохи. Потом наступила тьма.
* * *
Покрашенный светло-голубой краской КамАЗ неуклюже вывернул с Профсоюзной на улицу Гарибальди и, проехав с десяток метров, со вздохом остановился. Опустив подбородок на баранку руля, шофер вперил скучающий взгляд не то в стекло машины, не то в группу бездомных собак, вальяжно разлегшихся на бывшей детской площадке, окруженной толпой ларьков с разноцветными бутылками и импортной снедью и украшенных для какой-то неведомой цели надписями на английском языке.
Следом за КамАЗом из-за угла вышли двое. Мужики лет за тридцать. Оба в камуфляже с непременной тельняшкой, проглядывающей сквозь открытый ворот. Обветренные, загорелые лица. Похмельные глаза. Непрерывно жующие челюсти. Неторопливые, как бы выполняемые через силу движения. Один тянул за собой по асфальту большую совковую лопату. Она то скрипела и стонала, то издавала на неровностях почти мелодичный звон. Другой с достоинством нес обтрепанную метлу, вскинув ее на плечо, как винтовку.
— Приступаем, бляха-муха, — со значительностью на лице и в голосе произнес первый с лопатой, останавливаясь неподалеку от заднего борта КамАЗа. — Давай, Миша!
Вздохнув, Миша деловито начал мести мусор, скопившийся между бордюром тротуара и проезжей частью. Было его там немного. Едва на пол-лопаты наберется.
— Ты где метешь-то? — оживилась стоящая на автобусной остановке бабка в видавших виды трениках фирмы “Адидас”. — Не видишь, что ли, сор где? Вон вокруг сколько! — Бабка укоризненно повела рукой, указывая на набитые пластиковыми стаканчиками и цветными упаковками лунки чахлых деревьев, торчащих из асфальта. Потом ткнула пальцем в сторону бывшей детской площадки, занятой ларьками и бездомными собаками: — Туда вон и иди. Тебе Лужков за это деньги платит.
Лопата с мусором вознеслась вверх и, описав дугу, в очередной раз вывалила в кузов КамАЗа несколько щепоток мусора. Застывший в немом созерцании шофер пришел в себя и оторвал подбородок от руля. Взревел мотор, протаскивая грузовик еще двадцать метров, и вновь со вздохом остановился. Мастер совковой лопаты важно проследовал за грузовиком мимо скандальной бабки в трениках.
— Не мешай работать, бля старая, — бросил он на ходу. — Привыкла при коммуняках ко всем вязаться. Мы частное предприятие. На что нанялись, то и делаем.
— Да что ты делаешь-то? Ведь ничего не делаешь! Улица как была, так и осталась грязная. А он, вишь ты, нанялся. Частный предприниматель! А вы чего молчите? — вдруг ожесточилась бабка на молчаливо стоящих вместе с ней на остановке. — Ждете, когда все разворуют? — И, не встретив поддержки, всплеснула руками: — Ой, да что же это делается! Куда же мы идем?
Голос бабки постепенно становился неуверенным. Она ловила и никак не могла поймать глаза стоящих. Ускользали они в сторону или опускались в пол. Молчание сокрушало бабку. Махнув рукой, она отвернулась в сторону.
Тем временем совковая лопата опять наполнилась. Привычным движением взлетела вверх. Фыркнул мотор. Грузовик проехал очередные двадцать метров. В одном из ларьков на полную громкость врубили музыку: “Воруй, воруй, Россия, всего не украдешь!” — понеслось по улице.
