Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Андрюша, ну наконец! Я места не нахожу, к каждой электричке выскакиваю... Куда ты ездил?

— Да так, проветрился немного, — Андрей, широко улыбаясь, взял девушку под руку.

— Ты не злишься на меня? Я маме уже все высказала... Ведь ты из такого ада вернулся, тебе же отойти, отдохнуть надо... А она... И я тоже хороша, как затмение какое нашло, прямо язык отнялся... Ты уж прости меня, Андрюшенька, — на глазах Тани появились слезы, и она доверительно привалилась своей русой головой к его плечу, готовая разрыдаться.

— Ты что, Тань? Успокойся... Люди же смотрят.

— А ты простишь меня?

— Да не за что... Ни в чем ты не виновата, и мать твоя тоже права.

— То есть как права? — Таня недоуменно смотрела на Андрея,

— Ну, в общем... Я тут подумал, время было... Действительно, работу искать надо.

— Ой, да не спеши ты... Я училище заканчиваю, в больницу работать пойду, проживем.

— Никуда ты не пойдешь, — словно отрубил Андрей.

— Как это? — еще больше удивилась Таня. — Зачем же училась? Я же медик.

— Это пригодится, а работать не будешь... Ну разве что сначала, год... может два, не больше.

— А потом? — Таня совсем не понимала Андрея.

— А потом мы поженимся.

— Ну и что... разве я не буду работать?

— Не будешь, — вновь резко ответил Андрей. — Я с завтрашнего дня начинаю искать работу, такую, чтобы зарабатывать нормально... Москва вон рядом, там с подмосковной пропиской устроиться всегда можно... и без черных обойтись, — последнюю фразу Андрей произнес чуть слышно себе под нос.

— Что? — не расслышала Таня.

— Да так, ерунда, — не стал уточнять Андрей.

— А что же я буду делать, если не работать? Мама, сколько помню, только и говорит: самое страшное остаться без пенсии.

— Самое страшное остаться без детей... Дома сидеть будешь.

— Это как? Ты, значит, на работе, а я дома сиди. Что делать-то буду?

— Ох, Тань... вроде умная, а не поймешь... Детей наших воспитывать будешь.

— Это все можно совместить, все так делают. Работать, а ребенка в ясли, потом в сад. Ты что, маленький, не знаешь? — улыбалась Таня.

— Это ты как маленькая. Я тебе говорю — не ребенка, а детей... Иначе... Ишь чего удумали, без войны... Нет, без третьей мировой это вряд ли выйдет, — закончил Андрей.

— Что “иначе”?

— Иначе паранджу на старости лет оденешь, — зло ответил Андрей.

Таня смотрела на Андрея, не понимая, шутит он или говорит всерьез...

Виктор Лихоносов • Записи перед сном (окончание) (Наш современник N12 2002)

Виктор ЛИХОНОСОВ

Записи перед сном

 

1995

... а чудесной была сама эта наивность: все было больше, выше тебя — артист ли Большого театра, журналист, писатель в Москве, директор музея. Когда повзрослел, закончил школу, побольше читал книг — все равно чудеса еще множились. Потом порасскажут тебе всяких сплетен, анекдотов, замажут бытом и слабостями всех кумиров и на какое-то время убьют твое светлое чувство, восхищение, но к тому году, когда начнется первая тоска по жизни прошедшей, опять по утрам, как запах весны после стужи, повеет началом, вернешься сам к себе, и воскреснут боги детства и юности. Правда горькая, плебейское счастье приближаться к величинам (из-за того, что те тоже с людскими пороками) проклинаются твоей душой в каждое мгновение, когда вспомнишь, какая радость была связана с легендами и преклонением. И станет грустно, жалко, что нельзя переставить назад бытие и пожить в один день с теми, кого унесло ветром навсегда. Много людей, прозябавших в провинции, не испортили свое впечатление тесным знакомством с кумирами своего времени, а так и жили до старости.

 

7 апреля. ...Там, в Иерусалиме, когда завезли нас в поздний час посмотреть на город с другого краю, пожалел я о том, что мало путешествовал по чужому свету. Нe дали! Узнать что-то утробное за короткий срок в новой жизни невозможно, достаточно и легкого, в тумане прелестных сновидений созерцания. В такой миг глядел я на Иерусалим ли, на Сан-Франциско как будто из своей Пересыпи, где так я прочно застрял и сузился.

 

В писательской среде случилось невиданное воровство: трое обворовали всю писательскую организацию, увели в частные руки издательство и 360 тонн бумаги. Самое страшное в том, что то общество в городе, которое претендует зваться культурным, пресса, которая объявила себя независимой и народной, власть, которая уже поздравляет кубанцев с праздником Св. Пасхи, не испытывают никакого сочувствия к пострадавшим и не возмущаются воровством хотя бы формально. Теперь, пожалуй, можно открывать дискуссию: хорошо это — воровать или... плохо?

 

17 июня. Возраст, помехи в здоровье, старость матери, все большая тяга к уединению затолкали меня в пересыпский двор, куда жизнь доходит от разговоров с соседями, из очереди в магазинах за хлебом да от моих редких гостей. Телевидение, газеты разносят каждый день что-то чрезвычайное: везде потери, тревога, несчастья, смерть. Иду за хлебом, а на конце переулка третий день мажет забор чем-то деготным, едко пахучим сосед, сидит на скамеечке и натирает с усладой щеткой планочки — уж это будет навеки. Вчера показывали разрушенные дома на Сахалине, спасателей, самолеты над Чечней, врачей в полевых госпиталях, трупы в Буденновске и чеченца Шамиля Басаева, бункер Джохара, погрозившего спалить “всю Россию”, — вот жизнь, которая нас, слава Богу, не затронула в монастырском поселке. Но вдруг чувствую: писать мне стыдно. Как-то неловко “подводить итоги”. Даже героические богатыри-казаки, которых я по сию пору не бросил, отступили еще раз в вечный покой перед скачущим смерчем, который захватил Россию. Опять как бы и не до них, не до старины и традиций. Идет бой! Некогда читать “Записки” А. Смирновой-Россет, “Евгения Онегина” Пушкина и “Первую любовь” Тургенева. Что-то праздное есть в таком чтении. Так кажется. И уж тем более странно тащиться вслед за “музыкальными обозами” (с их шумом и треском), сплетаться в тайном сговоре с фирмачами, скупающими наши здания, и говорить в интервью о “нравственных подвигах души”.

 

24 июня (Пересыпь). Утром стоял в очереди беснующихся и толкающих друг друга пересыпцев, забывающих о соседстве и прочем, — хлеба привезли мало! И это так напомнило Кривощеково после войны. Пришел — дверь в хату закрыта, ключ положен на водосток. Матушка ушла за молоком к Клаве. Я встретил ее за воротами — с палочкой, шурша мелкими шажками, с трудом удерживая сумку, добирается назад, а и прошла-то всего сто метров. Это ли она, спозаранок и до ночи не утомлявшаяся в делах и заботах? Прилегла у себя и заснула. Уже не накапливаются за ночь силы, клонит немощь к земле. Неоткрытые двери в кухне, курятник, двор, сад сразу как-то сиротеют без хозяйки. Жизнь застывает. О Боже, что будет?!

 

У часовни, поставленной недавно в сквере за фонтаном, нелепым и грязным, была панихида по убиенному три года назад в Приднестровье казаку А. Берлизову. Стояла маленькая кучка казаков во главе с атаманом Екатеринодарского отдела А. Аникиным. Атамана войска не было.

Помолились и поехали в штаб, в кабинете Аникина устроили поминки. Присутствовал о. Николай Щербаков (настоятель Ильинского храма). Повспоминали Приднестровье. Курил в коридоре с Михаилом Вараввой, и он рассказал мне о том, что все время скрывал его дядя Иван (поэт) о родственниках за границей. Где-то лежат еще на дне колодца рукоятка кинжала и клад под домом. Я вновь долбил им о казаках, покинувших Кубань в 1920 году. Навсегда. Ни одна газета не отметила эту дату. И казаки — тоже. О каком возрождении мечтать?

 

Август. Ночь. Что я? Уже утро, 5 часов. Не спал. Как всегда, вспомнишь какую-нибудь книгу, начнешь искать, лезешь наверх, книги падают... Читал, читал, отложил, вспомнил Тивериаду. Как жаль, что это не повторится. Огромные камни на берегу, мы на них обедали сухим пайком, а вода тихая, как слова в Евангелии, а вдали горы Иордании... “Дорога из Магдалы в Тивериаду идет вдоль берега. По ней часто ходил Христос в Назарет. Черные козы” (И. Бунин, 1907 год). Никогда больше не буду там. С этим чувством и пролежал в темноте минут пяток... Встал, полез искать вырезки из старинной “Нивы”, паломник пишет о Тивериаде.

6
{"b":"135094","o":1}