Исходя из каких-то соображений, часть публицистов откровенно преуве­личивает те гонения, которым подвергались евреи при Сталине чуть ли не с 1922 года, и пытается представить антисемитизм столь же органичной характерис­тикой советского строя, как и германского национал-социализма. Иногда, напротив, полностью отрицается какое-либо ущемление евреев как евреев, а не как оппозиционных политиков или (в понимании того времени) “буржуазных националистов”, или просто цеха театральных критиков, отклонившихся от “линии партии”, оказавшихся по своей национальности почти целиком евреями. Г. В. Костырченко показывает, что иногда принимались решения по снижению доли евреев (независимо от их политических или профессиональных характе­ристик) в той или иной структуре: действительно, 49% евреев от общего числа сотрудников Радиотелеграфного агентства Украины в 1950 году было признано чрезмерным. Правда, считать ли это “ущемлением прав” — вопрос, на мой взгляд, находящийся вне пределов исторической науки. Для Г. В. Костырченко характерно открытое стремление к “демифологизации”, стремление излагать историю евреев в СССР как обычный раздел историографии, “без гнева и пристрастия”, что очень важно, так как исторические мифы проникли даже в такие солидные издания, как “Британская энциклопедия”, уверяющая своих читателей, что Сталин готовил массовую депортацию евреев в Сибирь. Возможно, в очередное издание энциклопедии теперь будут внесены изменения: рецензи­руемое исследование полностью прояснило этот вопрос, часто использо­вавшийся для политических спекуляций.

Автор изучил колоссальный объем информации, в том числе практически все доступные материалы Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) по избранной теме, большая часть которых впервые вводится в научный оборот. Вместе с тем Г. В. Костырченко прекрасно знаком с российской и зарубежной историографией, уже опубликованными документами, мемуарами, периодикой 1920 — начала 1950-х годов. Многочислен­ные беседы автора с современниками событий дали материал для оживления научного труда бытовавшими в исследуемый период шутками, присловьями, крылатыми выражениями (такими, например, как: “Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом”). Монография снабжена необходимым справочно-научным аппаратом. Так, составленный автором “Именной указатель” насчитывает более двух тысяч имен.

Автор не считает, что в первые годы советской власти в политике больше­вистского руководства можно было бы обнаружить какие-то элементы антисеми­тизма, но чтобы понятнее были предпосылки национальной политики в 1930 — 1950-е годы, начинает свой анализ даже не с 20-х годов, а с дореволюционной эпохи. Первая из пяти глав называется “Решение “еврейского вопроса” при царях и большевиках”.

Следует отметить, что исследование Г. В. Костырченко вышло почти одно­временно с первым томом книги А. И. Солженицына “Двести лет вместе (1795—1995)”, посвященным русско-еврейским отношениям в дореволюционной России. Подход, методы сбора и анализа материала у писателя совсем не такие, как у профессионального историка. Что же касается выводов, то в чем-то они совпадают, но в одном важном пункте расходятся: в отличие от Г. В. Костырченко, А. И. Солженицын не считает, что царское правительство проводило политику государственного антисемитизма. Для Г. В. Костырченко тезис о государственном антисемитизме царского правительства самоочевиден, не требует особых доказательств; можно было бы с ним поспорить, хотя сложная и дискуссионная проблема оценки политики по отношению к евреям, проводившейся в России до 1917 года, находится вне пределов хронологических рамок исследования. Хотелось бы отметить, что сам автор определяет антисемитизм как “комплекс убеждений и действий, направленных против евреев как этноса”. В Российской же империи все существовавшие ограничения (вроде “черты оседлости”) распространялись только на иудеев, переход в православие автоматически полностью уравнивал евреев с другими подданными. Поэтому, на мой взгляд, точнее было бы назвать политику, проводившуюся в России в XIX — начале XX вв., не антисемитской, а антииудаистской; такая поправка представляется весьма существенной. Хочется отметить, что по всему тексту книги разбросана масса замечаний, свидетельствующих о прекрасном знании Г. В. Костырченко различных аспектов “еврейского вопроса” на протяжении всей истории пребывания этого народа в России; так, мне показалось любопытной ссылка автора на то, что в 1850 году Николаем I действительно была введена должность “ученого еврея при губернаторе”.

Касаясь самых первых лет власти большевиков, историк обоснованно пишет, что эта власть руками “маргинальных местечковых жителей”, “порвавших с еврейством ради химеры пролетарского интернационализма”, “чуждых русской культуре, языку, национальному быту”, “бесцеремонно расправлялась с ... национальными святынями и традициями”. Надо сказать, что на особом положении в годы революции и гражданской войны находились не только евреи, но и, скажем, латыши и китайцы.

Г. В. Костырченко приводит весьма интересные данные, свидетельствующие о чрезвычайно высокой социальной мобильности евреев сразу после революции; например, среди слушателей Коммунистического университета им. Артёма в тогдашней столице Украины в 1923 году насчитывалось евреев — 41%, украинцев — 23%. Естественно, это не могло не вызвать вполне определенных настроений у населения, поэтому с середины 1920-х годов на Украине стала проводиться политика “украинизации”. Сходные процессы возникали и на других территориях страны. Однако вплоть до середины 1930-х годов попытки “коренизации кадров” оставались эпизодическими и мало что меняли.

В ряде отношений проводившаяся в 1920 — начале 1930-х годов политика была направлена против национальной культуры всех народов СССР, включая еврейский. Синагоги закрывались так же, как и православные храмы, мечети, костелы, молельные дома. Предпринималась попытка создать нового человека, лишенного любых национальных корней; участвовавшие в ее проведении — и русские, и евреи, и латыши, и украинцы — отказывались от собственной нацио­нальной культуры, пытаясь создать взамен некую вненациональную. Случилось так, что такая политика связывалась, прежде всего, с именем Л. Троцкого, хотя, скажем, для разрушения исторической памяти русского народа историк М. Н. Покровский сделал отнюдь не меньше любого латыша или еврея.

Бесспорен имевший место в 1930-е годы отказ от идеологии, ставившей во главу угла “мировую революцию” и революционный космополитизм, тогда постепенно осуществлялся переход к новой идеологии, шла идеологическая мутация режима. Ее характерной чертой стало использование традиционной знаково-символической системы народов СССР, прежде всего — русского. Время, когда слова “родина”, “отечество” и “патриотизм” подвергались револю­цион­ному остракизму, завершилось не позднее 1934 года. Те, кто отказывался признавать историческое величие России, объявлялись врагами — независимо от их национальной принадлежности. Так, в “глумлении над русским народом” был обвинен Н. И. Бухарин; аналогичные обвинения предъявлялись Д. Бедному. Должны были пострадать и не успевшие перестроиться евреи — “проводники троцкистско-бухаринской линии”. Те же, кто безоговорочно стал на сторону Сталина (взять хотя бы столь разные фигуры, как Л. Каганович и И. Эренбург), продолжали пользоваться всеми милостями власти; политика “кнута и пряника” была строго селективна, причем отбор шел по идеологическому, а не нацио­нальному признаку.

Достоинство автора книги — в умении ставить вопросы, видеть проблемы и парадоксы. Одна из таких проблем — очевидное отсутствие предпосылок анти­семи­тизма в идеологии марксизма (в любой его интерпретации). Это принци­пиально отличало СССР от нацистской Германии.

Peпpeccиям в СССР подвергались все, причем, как пишет Г. В. Костырченко, в 1937—1939 годах из арестованных чаще других казнили не евреев, а греков и финнов. И далее автор продолжает: “В трагической череде уничтожавшихся нацменьшинств евреи занимали тогда одно из последних мест. Всего в 1937—1938 годах их было арестовано НКВД 29 тысяч, что составляло прибли­зительно 1% от общей численности этого нацменьшинства (такой же процент репрессиро­ванных был характерен для русских, украинцев и других основных народов СССР)”.