Это письмо разминулось с ответом Евы на его первое письмо, которое было переслано на адрес Рингнеса. Мы с мамой уехали на троицу на замечательный хутор Эйлифа Рингнеса, где нас давно уже ждали. У них собралось много веселых гостей. Я вспоминаю эти дни в сиянии весны, праздника, солнца, радости, сердечности и гостеприимства. До сих пор помню, как весела и прекрасна была мама, и теперь я понимаю, каких невероятных усилий ей это стоило.
Ночью она писала Фритьофу:
«Ты просишь не принимать все близко к сердцу, но либо ты не понимаешь, о чем просишь, либо забыл, о чем писал в том письме, из которого я ничего не поняла.
Из всего ясно одно: тебя больше волнует душевный покой той женщины, чем мой.
А для меня все это письмо — какая-то ужасная загадка, я утратила веру во все хорошее в жизни, и мне только хочется теперь спрятаться от людей в темном углу и умереть.
Но ты можешь не волноваться, я умею владеть собой, никто ни о чем не догадается, очень уж только тяжело делать все время веселое лицо. Только почему ты за нее беспокоишься, что она над собою что-то сделает, а за меня нет?
Напоследок ты написал: «Ты ведь знаешь, как я люблю тебя». Да ты с ума сошел! Это после такого письма! Я отправлю тебе его обратно, чтобы ты мог его перечесть».
Фритьоф был вне себя:
«Я был в таком замешательстве, что мне и в голову не пришло, что в моем письме можно что-то понять превратно. Сам я столько об этом передумал, что уже не мог сообразить, насколько для тебя все это неожиданно, и думал, что, когда напишу тебе, ты сразу поймешь, как мало значила для меня та, другая, и как много ты и что волнуюсь я не за нее, а за тебя. Теперь-то я вижу, что ты могла понять все наоборот.
Ты говоришь, что из моих писем ясно, что меня больше волнует ее душевный покой, а не твой.
Нет и нет! Все время я только о твоем спокойствии и думал и, храня его, сделал глупость — молчал. Только чтобы тебе не причинить горя, я хотел помочь той женщине, помешать ей наделать бед которые причинили бы горе тебе и другим. Не ради нее терзался и мучался, а ради тебя. Одна только мысль владела мною — оградить тебя, что бы там ни случилось. А добился я, значит, только того, что все стало еще хуже.
Я не смел искать утешения и совета у тебя, единственной, кто мог бы поддержать меня.
Ты пишешь, что я часто смотрел на тебя нежно — еще бы! Я просто не мог выдержать, чтобы не заглянуть к тебе и не посмотреть на тебя тайком. О, если бы ты знала, как много эти глаза хотели тебе сказать!
Но приходилось запасаться терпением и ждать, а пока я с головой погружался в работу, чтобы забыться, не думать о том, что делается, и переждать, пока не минет черная туча.
Отныне ничто не будет нас разделять. Я буду говорить тебе обо всем, а ты мне, и не будем больше жить каждый сам по себе. Обещай мне это. Только бы знать, что тебе не слишком горько, только бы знать наверняка, что ты понимаешь мое чувство к тебе, что ты не толкуешь его превратно».
Вернувшись в Люсакер, Ева нашла там это новое письмо, а тут появилась и фрекен Моцфельд. Ева немедленно послала в Лондон телеграмму:
«После разговора все поняла. Наверняка поможет. В Тронхейм не поеду».
Конец его огорчил, зато начало сняло с его души большую тяжесть.
«Как мне отблагодарить тебя за телеграмму! Она сделала меня счастливым. Как я понял, ты разговаривала с фрекен Моцфельд, я так и думал, что она тебя успокоит. Я вижу теперь будущее светлым и радостным, вот только надеялся повидаться с тобой в Тронхейме. Но придет время, когда нам сторицею воздастся за все наши мучения. Теперь я знаю, что никакие страдания тебя уже не коснутся, теперь я спокоен».
В ответ Ева написала большое прекрасное письмо:
«Только сейчас получила я письмо из Виндзора, и это первое за долгие годы письмо, по-настоящему проникнутое любовью. Я так счастлива, я прямо точно на небе. А если в моей душе и была когда-то обида и горечь, забудем об этом.
Первым твоим письмом я была раздавлена, повержена в отчаяние. Я послала тебе его обратно, чтобы ты сам увидел и понял, как его необходимо разъяснить. Оно не говорило о единственно важном для меня — любишь ли ты меня или ту, другую.
Неужели ты не понимаешь, что если бы ты сказал: только тебя я люблю и любил всегда, помоги мне, помоги и той несчастной, то я сразу была бы с тобой и была бы терпелива и великодушна с той несчастной? Будь всегда откровенным и, если любишь меня, а я верю в это, не бросай меня одну. У меня много недостатков, я эгоистична и горда, но гордость я не считаю пороком и не вижу преступления в том, чтобы уйти тогда, когда стану лишней. А так мне в последний год и казалось.
И сколько же это еще продлится? За счет нашего с тобою счастья? Да, мне все это непонятно, и твое поведение с ней тоже, но, должно быть, у тебя были серьезные причины. Но все пустяки по сравнению с огромной радостью от того, что ты меня любишь, а не ту, другую. Жизнь снова стала светлой, и я буду молодцом».
Фритьоф отвечал:
«Отель «Ройял Палас». 13.06.06
Любимая моя Ева! Да благословит тебя небо за письмо, которое я получил сегодня утром. Оно наполнило меня несказанным счастьем. Все прочее неважно, раз есть твоя прекрасная любовь.
Я безумно тоскую по тебе. И теперь, мне кажется, ничто уже не сможет сделать тебя по-настоящему несчастной. Но я понимаю, что мое письмо было непростительно дурацким и бестолковым.
Сейчас все позади. Мне только остается просить у тебя прощения за то, что я по недомыслию причинил тебе столько горя и несказанных мук.
Ты спрашиваешь, как я мог смотреть тебе в глаза, разыгрывая такую комедию. Только потому, что хотел сохранить твой покой, потому, что думал, что поступаю правильно и как следует, а иначе не мог, ведь для меня это было вопросом жизни и смерти. Но как я ждал того дня, когда смогу обо всем тебе рассказать! А впредь мы всеми своими заботами будем делиться друг с другом».
Предстоящая коронация ему не казалась уже столь тяжкой обязанностью, а во время плавания по Северному морю он даже отдохнул.
«Яхта Е. К. В. «Виктория и Альберт» Северное море, 17 июня
Жизнь сказочная. Странно, что я не чувствую себя, как Иеппе[134] в господской кровати. Если вспомнить, какие условия были у меня раньше на «Фраме» и в других экспедициях, то здешние удобства должны бы просто поразить меня. Но, по правде говоря, этого нет. Я принимаю все как должное. Может быть, я избаловался? Мне даже кажется, что три каюты и ванна с туалетом — это как раз то, что мне нужно. А когда меня спросили, есть ли у меня камердинер, я чуть было не пожалел, что его у меня нет и приходится самому одеваться.
Грустно мне ехать в Тронхейм, зная, что я не увижу тебя там, и поэтому поездка эта кажется мне страшно нелепой.
Утешаюсь лишь тем, что теперь уже скоро буду в Сёркье. Я, наверное, приеду в первых числах и останусь до октября. А затем ты со мной поедешь в Лондон и проживешь там столько, сколько сама захочешь.
Мы уже подходим к Тронхейму, через несколько минут бросим якорь. Как бы я радовался, если бы ты была здесь. Мне придется жить на яхте, и принц уже несколько раз выражал надежду, что я назад вернусь с ним. По-видимому, так и придется.
Все о тебе справляются, королева в своих письмах тоже о тебе вспоминает. Не скрою, каждый раз, как только я слышу твое имя, я горжусь тобой, моя любимая жена.
Горячо целую».
Фритьоф все время посылал короткие веселые письма о коронации в Тронхейме. Он был очень занят различными официальными приемами, но как только выдавалась свободная минутка, он писал Еве, так же откровенно, как и в юности. Эти письма переполнены радостью оттого, что вновь они обрели друг друга. «И кажется, что впереди открывается новая, солнечная жизнь».
