А обратно я бежала бегом, чтобы до возвращения родителей быть уже в постели.

Дважды в год бывали при жизни мамы обязательные семей­ные праздники. Во-первых, мы принимали семейство Сарсов и, во-вторых,— Беллингов и Нансенов. Отец всегда радовался приходу тети Иды, да и мы любили ее и ее дочерей Адду и Эббу.

Гораздо менее радовался отец, если ждали тетю Сигрид, но мама очень ее любила и уважала за «гордость» и за то, что тетя Сигрид при всей своей бедности старается жить самостоятельно на заработки от своих картин.

Родственники матери из Бестума были нам всего ближе, но тяжелы на подъем. «У меня трое мужчин»,— обычно говорила тетя Малли. Ведь на втором этаже дома жили ее братья Эрнст и Оссиан, а на первом — дорогой ее Торвальд. Она заботилась о них, как прежде заботилась бабушка, да так, что они и не замечали раз­ницы. Она продолжала устраивать воскресные приемы, которые по-прежнему бывали раз в две недели.

Мама очень любила встречи с родными и друзьями и терпеть не могла официальные приемы. Помню, как-то отец сказал маме: «Мне придется пойти, но ты, дружочек, можешь и не ходить туда».

Впрочем, и отцу чаще всего что-нибудь мешало ходить на прие­мы. И многие из этих приемов он не считал нужным посещать. Мои родители держались в стороне и от так называемой «христианийской богемы», которая возникла в восьмидесятые годы, а в послед­нее время расцвела и пополнилась новыми приверженцами. Некоторые ее представители бывали в Люсакере и, несомненно, были знакомы между собой, но, по-моему, они совсем не гармо­нировали друг с другом.

Отцу спиртные напитки не доставляли никакого удовольствия, а самые яркие представления богемы совершенно не понимали от­ца — его любви к природе, к спорту и к практической деятельности.

Он даже не смотрел на окна ресторана, где они обычно сидели за бокалами шампанского с сельтерской, а проходил мимо быстрым шагом в своем плотно облегающем фигуру спортивном костюме.

«Кому что нравится»,— вероятно, думали сидящие в ресторане. То же самое, наверное, думал и отец.

Политиком Нансена сделали время и обстоятельства. Сам он предпочел бы целиком посвятить себя научной работе, и от­нюдь не честолюбивые помыслы заставили его принять деятель­ное участие в борьбе за расторжение унии, а затем в созда­нии первой конституции независимой Норвегии. (20)

Еще с юных лет он горячо сочувствовал борьбе своей страны и народа за полную самостоятельность и, больше всего ценя в чело­веке характер и способность к активной деятельности, считал, что личный деятельный вклад отдельного человека имеет значение для всей нации, поскольку он способствует укреплению самосозна­ния народа и поднимает авторитет Норвегии в глазах других наций.

Основываясь на этих принципах, Нансен в письме, относя­щемся к 1897 году, взывает к национальным чувствам Юнаса Ли:

«Я пишу несколько строк с убедительной просьбой не от­казать Рольфсену, который хочет предложить Вам принять участие в книге «Норвегия в 19 столетии». Полагаю, что книга будет иметь большое значение для нашей национальной борьбы, для нашего национального самосознания, а за рубежом вызо­вет сочувствие к нашей борьбе за независимость. Поэтому книга должна быть хорошей и мы должны привлечь к ней все наши лучшие силы. Вы ведь понимаете, что без Вас нам не обойтись, и я верю, что и Вы отнесетесь к этой книге как к задаче патриоти­ческой».     

В письме Эрику Вереншельду, написанном Нансеном после смерти Ибсена, он в первую очередь подчеркивает значение Ибсена для становления норвежского общества. В один из юби­леев писателя отец послал Ибсену телеграмму, в которой объяс­нил, чем он сам ему обязан:

«Человеку, который оставил след в моей юности, который пред­определил все мое дальнейшее развитие, указал, какое значение имеет призвание в жизни, и научил уважать волю, посылаю се­годня горячую благодарность и почтительный привет».

Больше всего он увлекался в юности «Брандом», и то безуслов­ное требование правды, которым была проникнута эта драма, на­всегда определило его собственное поведение. Так было и в 1905 году. Оценивая свою собственную работу, он всегда исхо­дил из того, насколько она важна для его народа, и стремился сделать ее как можно лучше.

Еще в 1889 году он писал Бьёрнсону:

«Если мне удастся сделать что-нибудь, пусть даже самое ма­лое, чтобы укрепить веру нашего народа в себя и освободить его от духовного рабства, буду считать, что достиг главной цели моей жизни, ибо в нас таятся замечательные силы. Если мы сами в них поверим и найдем общую цель, то сможем достичь многого».

Уже с момента возвращения из Гренландии он внимательно следил за обострением отношений между Норвегией и Швецией[108]. И неоднократно пытался разъяснить положение Норвегии и ее права в унии в тех кругах, в которых к его словам прислуши­вались.

Перед экспедицией к Северному полюсу в 1893 году, в самый разгар подготовки к ней, он нашел время осветить в иностранной прессе истинный смысл разногласий, возникших в унии.

Норвегия, согласно конституции, «свободное, самостоятель­ное, неделимое и независимое государство, объединенное со Шве­цией властью одного короля,— писал Нансен,— и их союз яв­ляется союзом равноправных государств, совместно решающих вопросы войны и мира, имеющих одного короля, но самостоятель­ных во всех прочих вопросах».

В английской газете «Таймс» было напечатано несколько ста­тей, в которых положение Норвегии в унии со Швецией сравнивалось с положением Ирландии, а Норвегия изображалась как мятежная страна. Письмо Нансена, опубликованное в «Таймс» в 1893 году, внесло поправку в это ошибочное мнение и укрепило престиж Норвегии за границей.

В экспедицию Нансен уезжал с тревожными думами о поли­тических делах Норвегии. Он был твердо уверен в правоте своих слов, напечатанных в английской газете. Теперь, говорил он в своем письме, когда вопрос о собственном консульстве был под­нят всерьез, отступление стало невозможно. «Мы не поступимся ни крупицей наших прав — прав независимого государства».

В 1898 году позиция иностранных государств, особенно Англии, приобрела большое значение, и Нансен снова поместил в газете «Таймс» статью о конституционной борьбе между Норвегией и Швецией. Это и другие его выступления в печати повысили авто­ритет Нансена в наиболее влиятельных газетах, что чрезвычайно пригодилось впоследствии, когда на него была возложена миссия освещать внутриполитические дела Норвегии во французской, не­мецкой и британской прессе.

Отец с самого начала принял деятельное участие в событиях, развернувшихся в Норвегии в 1905 году, и все его статьи и речи способствовали быстрейшему разрешению конфликта. «Что будет теперь?»— спрашивал отца редактор журнала «Самтиден» Герхард Гран в письме, посланном в Люсакер. Я хорошо помню, как все были охвачены лихорадочным возбуждением, а наши со­седи приходили в Люсакер, чтобы услышать мнение отца о всем происходившем. «Что будет теперь?»— спрашивали все в один голос, причем многие были напуганы.

Кабинет министров Хагерупа, сделавший своей программой разрешение вопроса о консульствах[109] путем переговоров, сменился министерством Кристиана Миккельсена[110].

Кронпринц-регент вновь выступил с предложением продол­жать переговоры, но Миккельсен ответил, что «лишь введение норвежских консульств сможет восстановить между обеими стра­нами то доверие, которое является необходимой предпосылкой всякого дружественного и плодотворного обсуждения сложных и деликатных вопросов об унии».

Нансен немедленно в одной из своих статей попытался отве­тить на вопрос Герхарда Грана:

«Главным в сложившейся обстановке является, по-моему, сле­дующее: мы, норвежцы, не сомневаемся в нашем праве иметь соб­ственных консулов. Очевидно, что шведы не признают за нами такого права, тем самым для нас возникла настоятельная потреб­ность отстоять в этом вопросе свое требование. Теперь речь идет уже не только о нашем консульстве, но и о суверенитете Норвегии. И не может быть никаких сомнений в том, какую позицию займет по этому поводу любой норвежец».