Пока донья Гермина прятала свои восковые фигурки в кошель, Карл Бурбонский снова возразил:

– Не думаю, что ситуация, в которую мы попали – дело рук твоей кривляки-падчерицы. Здесь тридцать тысяч солдат требуют жалованья. А у меня ни одного лиарда. Императору нужно два месяца, чтобы прислать мне деньги. Колонна сам без денег. Зато Фарнелло богат. Он один бы мог заплатить всем моим людям. Но этот проклятый Леопард уже не с нами, а ты требуешь от имени императора, чтобы я атаковал Ватикан и захватил папу в плен! Черт побери, да мои войска просто откажутся идти на это. Не отправляться же мне одному, пусть даже подземным коридором, соединяющим Ватикан с замком Святого Ангела, и объявить Клименту VII: вы мой пленник!

В палатке наступило тягостное молчание, не нарушаемое ни Холодным северным ветром, ни возгласами солдат, расположившихся лагерем в нескольких лье от Рима.

Довольный тем, что смог высказать донье Гермине все, что его мучило, коннетабль улегся на походную кровать.

Донья Гермина подошла к нему, шурша шелковыми юбками.

– Пообещай своим солдатам богатые трофеи, и тебе не придется платить… – прошептала Сан-Сальвадор.

Карл Бурбонский думал, что ослышался.

– Ты спятила, Генриетта, уж не о разграблении ли города ты говоришь!

– Именно об этом, ты правильно понял, Карл… Надо проучить этих римлян, а заодно и их заговорщика папу.

– Император хочет захватить папу в плен, но ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь, Генриетта? – возразил бурбон.

– Та-та-та! То, чего хочет Карл V он хочет любой ценой!

Говоря эти слова, донья Гермина опустилась на колени около коннетабля. Небрежным движением она положила руки поверх штанов любовника. Он сначала покраснел, но тут же лицо его побледнело.

На протяжении многих месяцев занятая плетением заговоров – сначала путешествие в Испанию, в Эскуриал, чтобы получить распоряжения Карла V, потом во Францию ради собственных дел – донья Гермина была лишена объятий Бурбона. А между тем он находился у нее под каблуком почти двадцать лет. Ей были известны буквально все его слабости, и не только моральные, но и физические. Она умела взволновать его и прекрасно сознавала пагубную власть, которую имела над этим могущественным и одновременно слабым существом.

Жажда власти, мечта о престоле и о богатстве связали его с этой женщиной, которая шла напролом, не отступая ни перед чем, даже перед убийством.

Несмотря на то, что был женат, несмотря на многочисленные любовные приключения, Карл Бурбонский сохранил к монашенке Генриетте, с которой познакомился в монастыре, какую-то болезненную страсть, вернее, он испытывал сексуальное влечение к ее порокам. Она знала все его вкусы, даже самые извращенные. И только она умела удовлетворить эти вкусы.

С пересохшим от волнения горлом Карл Бурбонский сразу понял, что лучше было бы немедленно встать с кровати и отказаться от ласк доньи Гермины, но на это он не был способен.

Еще со времен Павии ему ни разу не удалось удовлетворить ни одно из своих желаний. Возможно, это было божьим наказанием, но только Бурбон с тех самых пор стал импотентом. Он испробовал и девушек, и юношей, но все было напрасно. Донья Гермина засунула свои длинные руки к нему под одежду и без всякой нежности схватила безжизненно свисавший кусочек плоти. Вместо ласковых слов она стала издеваться над ним:

– Ты всего лишь незаконнорожденный. Ничтожный вассал! Жалкое отродье, гнусная вонючая свинья! Ты, король? Нет, ты – раб! Подумать только, кому я передаю распоряжения… Я могу делать с тобой все, что хочу. А ну, раздевайся, здесь я командую! Давай-ка, паршивый пес, побегай, побегай…

Донья Гермина резко встала. Заметив висящий на стене палатки собачий хлыст, она схватила его и щелкнула им в воздухе. Дрожа от восторга, Карл Бурбонский торопливо скинул с себя штаны, чулки и башмаки, оставшись при этом в кирасе и кольчуге. Нижняя часть его крепкого тела, от живота до кончиков ног была теперь обнажена. Его половой член стал понемногу увеличиваться. Коннетабль опустился на четвереньки.

Когда хлыст с размаху опустился на его зад, он заскулил от восторга.

– Побегай, грязная свинья, я никогда не буду твоей, ты мне слишком отвратителен… беги… беги…

Каждое оскорбление донья Гермина подкрепляла ударом хлыста, от которого на коже герцога оставались красные полосы. Герцог же, скуля и лая, точно пес, пытался уклониться от ударов и, бегая на четвереньках, прятался то под стол, то за кресло, то за стул и даже в открытый сундук. И отовсюду донья Гермина выгоняла его хлыстом. Кнут полосовал ляжки герцога, напрягавшиеся от удовольствия при каждом ударе.

– Повторяй за мной каждое слово… Я лишь жалкое ничтожество…

– Да, да, я лишь жалкое ничтожество! – стонал, захлебываясь от удовольствия, Карл Бурбонский.

– Ты мой раб, и я могу делать с тобой все, что захочу, даже посадить на кол… даже убить.

– Да, ты моя королева! Ты можешь сделать со мной все, что захочешь, даже посадить на кол.

С видимым злорадством донья Гермина, крепко сжав рукоятку хлыста, внезапно всадила ее глубоко в задний проход герцога. Тот завертелся на месте, напрягся, заплакал, застонал, заохал… И тут неожиданно наступил кульминационный момент. Его член гордо поднялся. Поднялся с пола и Карл Бурбонский.

– Теперь твоя очередь, сука!

Вырвав из рук доньи Гермины хлыст, он замахнулся. Но в этот момент Сан-Сальвадор схватила арбалет и нацелила его прямо на герцога.

– Если ты только подойдешь ко мне, я тебя убью. Хрипя, плюясь и изрыгая проклятья, коннетабль двинулся на донью Гермину.

– Клянусь, я убью тебя… грязная свинья, – пригрозила Сан-Сальвадор.

Карл Бурбонский протянул руки, отшвырнул арбалет и схватил женщину.

– Теперь я твой хозяин, – прохрипел он.

– Да, ты хозяин, – согласилась она с неожиданной покорностью.

Герцог повалил ее на кровать. Задирая, точно обезумевший, одну за другой ее юбки, он обнажил лоно доньи Гермины и, урча от вожделения, навалился на нее всем телом. Комкая юбки и обрывая кружева, он грубо перевернул ее на живот, чтобы сделать с нею то, что он обычно любил делать с юными пажами.

Но тут внезапно желание куда-то исчезло. Герцог был вне себя от злобы. Ведь он был так близок к цели.

Донья, Гермина вонзила ему в тело свои скрюченные ногти. Отвернувшись от него, она усмехнулась:

– Ты жалкий пес… я прикажу посадить твой толстый зад на кол какой-нибудь ограды.

Распаленный желанием, Карл Бурбонский отхлестал ее по обеим щекам.

– Замолчи сейчас же, я твой Хозяин, а ты моя сука. Приказываю тебе лаять.

Донья Гермина выполнила. И тут Бурбон наконец вонзился в нее с такой силой, будто нанес удар кинжалом. Негодяйка улыбнулась, испытав удовлетворение. Бурбон старел, и каждый раз ему требовалось все больше времени, чтобы привести себя в нужное состояние. Она же каждый раз боялась, что он не доведет дело до конца. Но на этот раз он снова оказался в силе.

У своего уха она слышала учащенное дыхание мужчины, испытавшего наслаждение, которого никакая другая женщина не в состоянии была ему дать. Желая сделать его удовольствие более полным, донья Гермина, приподняв голову над подушкой, стала издавать жалобные стоны.

Последняя свеча догорела. Заключительный спазм Карла Бурбонского был так силен, что он просто рухнул на свою любовницу. Пробыв несколько мгновений в забытьи, он встал и, не дав себе труда одеться, высек искру, чтобы зажечь свечи в канделябре.

Донья Гермина села на край кровати. Карл посмотрел на нее с восхищением. Ни единый волосок из ее прически не выбился.

Коннетабль взял с кресла халат, надел его поверх кирасы и повязал поясом. Затем уселся в кресло, по-прежнему не отводя взгляда от Гермины. Он хорошо понимал, что эта женщина – его злой ангел, но ничего не мог с этим поделать.

– Карл, – прошептала донья Гермина, прекрасно знавшая о его сомнениях, – я никогда никого не любила в жизни, кроме тебя… ты станешь величайшим королем Запада.