Произнося эти по меньшей мере тревожные фразы, Фульвио ни на секунду не отрывал взгляда от Зефирины. Но на лице молодой женщины не дрогнул ни один мускул.

Князь высунул голову из кареты:

– Паоло, еще далеко? – спросил он.

– Четыре лье, ваше сиятельство!

– Прекрасно, не беспокойте меня ни под каким предлогом! Нам этого времени более чем достаточно, мадам…

Решительно задернув шторки, он склонился к Зефирине.

– Цвет лица у вас заметно лучше, как мне кажется… Не будете ли вы так любезны снять блузку, чтобы я мог в свое удовольствие поласкать вашу грудь, донна Зефира…

Кончиками пальцев Фульвио прикоснулся сквозь «панцирь» одежды к ее красивой груди, стиснутой тугой шнуровкой.

Наверное, лошади неслись слишком быстро, потому что дыхание Зефирины стало прерывистым.

– А почему вы больше не говорите своим милым детским голоском? Ну скажите еще раз «как вам угодно»…

Немного поколебавшись, Зефирина отчетливо произнесла:

– Как… вам… угодно…

– Вот хорошо… А теперь раздевайтесь, донна Зефира, чтобы я мог выяснить, можно ли вас все еще считать достойной княгиней Фарнелло… потому что мне необходимо знать, украден ли мой товар…

Продолжая говорить, Фульвио отцепил шпагу, снял перевязь, бархатный камзол. Когда на нем не осталось ничего, кроме штанов и широко распахнутой на крепкой груди рубахи, он с довольным видом обернулся к своей молодой жене.

С ладонью, прижатой ко лбу, с опущенными веками, Зефирина казалась поглощенной каким-то мучительным размышлением. Надо было быть грубым животным, чтобы не смягчиться, глядя на побелевшие губы, опустившиеся длинные ресницы и повлажневшие от скатившихся слезинок щеки.

Фульвио же воскликнул строгим тоном: – Как, мадам, вы все еще не разделись… Что ж, тем хуже, мы окажем вам честь в том виде, в каком вы есть… Черт побери, постараемся хорошо провести время!

И, следуя сказанному, князь опрокинул Зефирину на обитую красным атласом банкетку…

Таинственная Саламандра!

Эта эмблема, без сомнения самая знаменитая из тех, что выбирали себе короли Франции – роза Карла VII, солнце Карла VIII, дикобраз Людовика XII – не переставала интриговать современников Франциска I.

Наиболее ученые искали истоки и смысл этой эмблемы, бог знает, по какой причине, в итальянских и латинских изречениях: «Notrisco al Buono stingo el Reo», «Nutrisco et Extinguo»[20]. Каждый образованный человек толковал это по-своему, но в устах короля эти фразы должны были означать: «Я утвержу право и уничтожу несправедливость!», «Мне миловать, мне и карать!»

С древнейших времен саламандра, маленькое животное ярко-желтого, а иногда оранжевого цвета, напоминающее луговую ящерицу, славилась тем, будто могла чудесным образом гасить огонь и воскресать, даже если ей отсечь лапы, хвост, голову. Однажды граф Жан Ангулемский, дед Франциска I, решил сделать это животное династическим символом. Он сравнил саламандру, возрождающуюся из пепла и гасящую пламя, с поборником справедливости, уничтожающим зло.

Неравнодушный, как многие, к поэзии, принц еще в прошлом веке сочинил маленькое изящное рондо по поводу выбранной им эмблемы:

В менее галантной форме речь шла именно о том, что в данный момент происходило с Зефириной.

– Мужлан… грубая скотина! Оставьте меня, пустите, гнусный дикарь!

Подобно саламандре дома Валуа, Зефирина воскресала после тяжелой болезни. Поваленная на банкетку, она точно по волшебству вновь обрела силы и стала защищаться ногтями, зубами, коленями, царапалась, кусалась, раздирала одежду, отбивалась от Фульвио с такой энергией, какой еще минуту назад никто бы в ней не заподозрил. Что же до ослабевшего ума, то из ее уст теперь несся такой поток ругательств, что любой пономарь мог бы поучиться.

– Наемник! Бретёр!.. Убийца… Отравитель… Лучше умереть, чем вам принадлежать! На помощь!

Но, так как Паоло получил строжайший приказ «не беспокоить», никто из княжеской свиты не шелохнулся. Кучер, охрана, даже Гро Леон, вели себя так, будто на них напала внезапная глухота.

Оправившись от потрясения, Фульвио разжал объятия и дал волю охватившему его веселью. Но это привело молодую женщину в еще большую ярость.

– Клянусь небом, мадам! Вы только посмотрите, какое чудо мне удалось сотворить! Калидучо и тот не знал, что делать, а я за одну минуту исцелил ваш бедный рассудок… клянусь честью…

– Нечего сказать, хороша ваша честь… Если вы думаете, что можете обращаться со мной, как со своими безмозглыми рабами, то ошибаетесь…

Высвободив с быстротой молнии одну руку, она со всего размаха влепила Фульвио пощечину. Никогда ни одна женщина не обходилась подобным образом с князем Фарнелло. Если секундой раньше Фульвио видел в затеянной им игре лишь возможность проверить «болезнь мозга» Зефирины, в чем он очень сомневался, то теперь в ярости изо всех сил заломил ей руки.

– Я поступлю с вами так, мадам, как вы того заслуживаете, как с потаскухой последнего разбора, одной из тех женщин, кого мужчины употребляют, а потом с презрением отшвыривают.

Гнев его тем более был понятен, что, несмотря на ее ногти и кулаки, князя неподдельно волновала болезнь, перенесенная его молодой женой.

Мадемуазель Плюш говорила чистую правду.

Каждую ночь Фульвио бодрствовал у постели Зефирины. Его поведение никак не вязалось с образом мстительного Леопарда.

Если бы Зефирина умерла, Фульвио всю оставшуюся жизнь – вот ведь ирония судьбы – мучился бы угрызениями совести. Но, живая, она только и делала, что издевалась над ним, унижала, доводила до безумия.

Как забыть, что она в свадебную ночь сбежала от него с этим прощелыгой?..

После выздоровления она могла бы стать помягче, выказать признательность и некоторую покорность. Оскорбительнее же всего был ее последний трюк – вполне убедительно разыграть дурочку, чтобы потом, в этом нет сомнений, воспользоваться моментом невнимания и удрать к своим прежним любовникам!

А любовников у нее было, похоже, немало… Кто, например, этот Мишель или тот, второй, с дурацким именем «Нострадамус», которых она постоянно звала в бреду? Зато имени Фульвио она не назвала ни разу.

Горячая кровь рода Фарнелло, смешавшаяся во время первого крестового похода с кровью сицилийской княгини и знатного нормандского барона, закипала в его жилах, когда он думал об этом, жгла и опустошала душу.

Ей бы смолчать, расплакаться, смягчиться. Но она продолжала наступать:

– Вы способны только на месть! На иронию! На корыстолюбие… ваши собаки и те вас презирают!..

Последние слова вряд ли соответствовали тому, что думала Зефирина, но Фульвио, услышав их, не совладал с собой:

– Ах ты, ведьма, ну погоди, я с тобой разделаюсь! Я знаю, как усмиряют уличных девок…

Ударом бедра он свалил Зефирину на пол кареты. Почти расплющенная им, она сквозь плащ чувствовала, как больно вдавились ей в спину неровности деревянного настила.

Она снова попробовала сопротивляться, но в узком пространстве между двумя банкетками почти невозможно было пошевелиться, а Фульвио всем телом придавил ее к полу.

– Нет… Нет… – стонала Зефирина.

Не обращая внимания на сопротивление, Фульвио задрал юбки и грубо раздвинул ей ноги.

Бархатные штаны князя не помешали девушке отметить странное физическое превращение, которое произошло с ее мужем. На своем лице она почувствовала прерывистое мужское дыхание.