– Когда же мы отправимся в Ватикан, монсеньор? – спрашивала Зефирина.

– Святой отец сейчас очень занят! – отвечал князь, не вдаваясь в подробности.

– Может быть, нам достаточно повидаться с одним из его кардиналов?

– Сомневаюсь, мадам… Дело князя Фарнелло может быть разрешено только его святейшеством.

С этими словами Фульвио раскланивался и удалялся вместе с Мортимером.

Зефирина, конечно, понимала, что очень обидела лорда де Монтроуза тем, что не поблагодарила его, рисковавшего собственной жизнью ради ее спасения от рук наемников. Что же до каменного выражения на лице князя, то оно, казалось, говорило:

«Я нашел вас в объятиях этого разбойника… Ваша неблагодарность, мадам, не внушает мне ничего, кроме презрения».

Но это чувство было у них взаимным. Зефирина с удовольствием бросила бы ему в лицо, что вместо устроенного им пожарища он мог просто отдать золото, оружие и продовольствие, которых требовали наемники. Скупость и только скупость монсеньора была причиной резни… Как объяснить ему, кто такой Бастьен и кем он был для нее? В своем все еще неутихающем горе она спустилась в часовню дворца. Там Зефирина с большим волнением исповедалась дворцовому капеллану. Сумбурно, перескакивая с одного на другое, она выложила священнику все, что накопилось на сердце против Фульвио. В это утро она снова начала свои жалобы:

– Я его ненавижу, я терпеть его не могу, отец мой. Я жду нашего развода, чтобы начать жить. Он изгнал моего жениха, он убил друга моего детства. Он купил меня и теперь держит у себя как пленницу. Это настоящий дьявол, отец мой…

– Но, дитя мое, – возражал почтенный капеллан, сраженный всеми этими разоблачениями, – князь Фарнелло – ваш муж. В качестве такового его светлость имеет право на… на… Подумайте и о том, что, беря вас в жены, он, наверное, любил вас…

Зефирина подскочила:

– Любил меня? Никогда! Он вообще любит только себя, свою гордыню, свою власть, своих лошадей… «Я так хочу! Я приказываю!» Женщина для него все равно, что животное…

– Но нельзя забывать, что вы его унизили…

– Отец мой… – взмолилась Зефирина, – я хочу избавиться от этого человека. Помогите мне добиться расторжения брака, как он сам мне обещал. Я чувствую, он никогда не пойдет в Ватикан… о, Господи…

Зефирина сложила в мольбе ладони и опустила голову.

– Гордыня, княгиня Фарнелло, ваш главный грех. За это вам надлежит прочесть трижды «Отче наш» и трижды «Богородица»… Но обещаю вам, что доведу до сведения святого престола ваше дело…

Почувствовав некоторое облегчение, Зефирина поднялась в свои покои. Под внимательными взглядами занятой рукоделием Плюш и что-то лопотавшего Гро Леона, она принялась кружить по комнате. Минуты две спустя она неожиданно схватила статуэтку Аполлона и швырнула ею в зеркало.

– Зефи… мадам… Что происходит?

Перепуганная Плюш смотрела, как молодая женщина методично хватала находящиеся в комнате предметы искусства и разбивала их об стену.

– Я хочу выходить из дома, я хочу совершать прогулки по городу, я хочу видеть Рим. Мне надоело подыхать от скуки, в то время как месье развлекается!

– Но я не уверена…

– … будет ли на это разрешение монсеньора?… имею ли я право выйти на прогулку? Ну, что ж! Вот мы сейчас и посмотрим…

Подхватив кринолин и перепрыгивая через три ступеньки, Зефирина помчалась вниз по мраморной лестнице так быстро, как только позволяли ее юбки.

– Я приказываю оседлать мне лошадь или заложить экипаж. Я желаю выехать в город! – распорядилась Зефирина тоном, не терпящим возражений.

Паоло, будто не замечая возбуждения княгини, поклонился:

– Монсеньор распорядился сегодня утром заняться приведением в порядок всей имеющейся сбруи…

– Что это значит?

– Что ваша милость должны нас извинить, но… нет ни одной свободной лошади.

Зефирина топнула ногой:

– Тогда я отправлюсь в портшезе.

– Но все лакеи заняты приготовлениями к карнавалу, ваша милость.

– Что ж, тогда я пойду пешком, – сказала Зефирина и направилась к высокой двери, выходившей в мощеный двор.

– Ваша светлость, даже не думайте, в городе очень опасно, вы можете столкнуться с плохими людьми.

– Значит ли это, Паоло, что я здесь пленница, а вы мой тюремщик? – произнесла Зефирина с презрением.

– Мне горько это слышать, ваша милость. Уж лучше вашей светлости поговорить с монсеньором, когда дон Фульвио вернется.

Говоря это с горестным видом, Паоло тем не менее продолжал стоять у двери непоколебимо, точно Атлас, поддерживающий небесный свод.

Зефирине пришлось смириться с неизбежностью. Чтобы выйти из дома, ей пришлось бы убить Паоло.

Вне себя от ярости, она уселась в вестибюле и, скрестив руки, стала ждать…

– Вы желали говорить со мной, мадам? Разгоряченные, вспотевшие, Фульвио и Мортимер в прекрасном настроении возвратились домой. Зефирина встала.

– Вот именно, монсеньор.

В то время как Мортимер, поклонившись ей, поднимался в отведенные ему апартаменты, Фульвио подошел к Зефирине.

Его богато расшитый камзол был распахнут на груди, и она почувствовала исходивший от него сильный мужской запах, смесь мускусных духов и пота.

– Говорите же, мадам, я вас слушаю, – сказал Фульвио таким тоном, будто очень торопился.

Преодолевая себя и не глядя на мужа, Зефирина произнесла с нажимом:

– Я желаю знать, месье, я пленница или нет?

– Почему же? Разве у вас сложилось такое впечатление?

– Я не могу выйти из дворца. Ваш Паоло охраняет дверь, словно цербер.

Раздраженная присутствием лакеев, Зефирина машинально понизила голос.

– А-а… а вы, значит, желали бы выходить? – громко спросил Фульвио.

– Да.

– Зачем?

– Как это, зачем? Да просто потому, что мне хочется, – задыхаясь от возмущения, ответила Зефирина.

Какое-то мгновение Фульвио смотрел на нее, и во взгляде его вспыхивали золотые искры. Казалось, его все это забавляет.

– Но ведь нам не всегда удается иметь то, что хочется, мадам…

После паузы, подчеркнувшей эту многозначительную фразу, он добавил:

– Ну, хорошо, пойдемте со мной.

Широкими шагами, не заботясь о том, поспевает ли за ним Зефирина, Фульвио направился в свои покои, располагавшиеся в южном крыле второго этажа.

При его появлении обе борзые, Цезарь и Клеопатра, встали и подошли к хозяину в ожидании ласки, а получив ее, спокойно вернулись на место и улеглись у камина, в котором в довершение ко всей роскоши день и ночь пылал огонь.

Зефирина не могла отказать себе в желании осмотреть покои мужа, заполненные доспехами, аркебузами, брошенными на пол шкурами диких животных и кроватью под балдахином, пурпурный полог которого был задернут.

Небрежным жестом Фульвио указал ей на Кресло. Пока Зефирина осторожно усаживалась, стараясь не сломать обручи своего кринолина, Фульвио иронизировал:

– Что за дьявольские ухищрения, мадам! Черт побери, как это вы, женщины, можете носить на себе столь противоестественные вещи? Почему с помощью всевозможных нелепостей скрываете именно то, что вызывает у мужчин особое восхищение?

Не обратив внимания на то, что щеки Зефирины заливает краска смущения, он скинул свой камзол и мокрую от пота рубашку и протер тело винным спиртом.

Чтобы не видеть полуобнаженный торс мужа, Зефирина решительно прикрыла веки, в то время, как князь беззаботно напевал весьма фривольную песенку: