— Она заразилась лихорадкой…

Он хотел что-то добавить и не мог, остановился, глядя на Орасио. Полковник широко раскрыл глаза, полуоткрыл рот, он тоже хотел что-то сказать и тоже оказался не в состоянии. Он был похож на человека, который падает и не видит ничего, за что можно было бы ухватиться. Виржилио захотелось обнять его, вместе посетовать на судьбу, вместе поплакать, потому что несчастье постигло их обоих…

Все в Ильеусе были одного мнения: Бадаро имели явное преимущество в борьбе за Секейро-Гранде. Это утверждали не только кумушки, сплетничавшие в церковных приделах. Сведущие люди в барах, даже адвокаты в суде сходились на том, что братья Бадаро почти одержали победу, чему в значительной мере способствовала болезнь Орасио. Судебный процесс был приостановлен после нескольких ходатайств, поданных Женаро и удовлетворенных судьей. Жука Бадаро вступил в лес и, прорубив просеки в зоне, граничащей с фазендой Санта-Ана, начал выжигать деревья.

Правда, то и дело возникала перестрелка и происходили столкновения. Полковник Манека Дантас, с одной стороны, и Жарде, Браз, Фирмо, Зе да Рибейра и другие соседние землевладельцы — с другой, делали все от них зависящее, чтобы затруднить работу людей Бадаро. Манека Дантас устроил засаду на работников, отправившихся вырубать участок леса, в результате чего произошла крупная перестрелка. Браз с несколькими людьми вторгся ночью в лагерь на опушке леса, воспользовавшись отсутствием Жуки. Но, несмотря на это, работа продолжалась: Бадаро закрепились в лесу.

Участились и нападения на людей Орасио. В то время как Жука сопровождал и охранял работников, Теодоро дас Бараунас совершал набеги. Однажды ночью он появился на плантации Жозе да Рибейра, поджег склад; погибло двести пятьдесят арроб уже запроданного какао, кроме того, он спалил каза-гранде, убил работника, поднявшего тревогу, с нескольких сторон поджег маниоковую плантацию; Зе да Рибейра с трудом удалось справиться с огнем.

В Ильеусе поговаривали, что Теодоро дас Бараунас, после того как поджег нотариальную контору Венансио, пристрастился к этой деятельности. Для «А Фолья де Ильеус» он окончательно превратился в «поджигателя». Руи написал ставшую знаменитой статью, в которой сравнивал Теодоро с Нероном, распевавшим песни после поджога Рима. Жозе да Рибейра и его работники сравнивались с «первыми христианами», жертвами преступного и кровавого безумства нового Нерона, «еще более чудовищного, чем римский император-выродок». Из всех статей, опубликованных во время борьбы за Секейро-Гранде, эта имела наибольший успех, она была даже перепечатана газетой оппозиции в Баие под заголовком «Преступления сторонников правительства в Ильеусе». Против Теодоро был возбужден процесс.

Орасио даже после выздоровления оказался не в состоянии начать вырубку леса с той стороны, к которой примыкала его фазенда. Некоторые объясняли это болезнью Эстер. Но как бы там ни было, работники и жагунсо, отправленные полковником Орасио, возвращались, так и не сумев закрепиться в лесу и прорубить просеки для выжигания леса.

В результате комментарии печати оказались благоприятными для Бадаро. Теперь сам Синьо Бадаро возглавил людей, которые две ночи подряд предпринимали нападения на лагерь Жарде. Кончилось тем, что работники Орасио вынуждены были отказаться от дальнейших попыток. Лишь Браз с несколькими своими людьми прорубил небольшую просеку в лесу на границе своей плантации и начал выжигать деревья, однако он вел эту работу на небольшой площади, несравненно меньшей, чем территория, уже выжженная Бадаро.

И все же находились такие, кто ставил на Орасио. Они основывались на том, что Орасио богаче, что у него много денег в банке и он способен дольше выдержать борьбу. Деньги пожирала не только вырубка леса и посадка деревьев какао; главным образом их пожирали жагунсо.

Синьо Бадаро готовился выдать дочь замуж. Он хотел обвенчать ее со всей роскошью: заказал множество вещей в Рио-де-Жанейро, заново перестроил свой дом в Ильеусе, добавив целое крыло, где должны были жить новобрачные, и покрасил каза-гранде в своем поместье. Трудились портнихи, трудились кружевницы: свадьба дочери полковника представляла собою событие. Девушка должна была принести в приданое нарядов на много лет, постельное белье, которое останется в будущем для ее детей и внуков, дорогие расшитые покрывала, простыни и одеяла, наволочки и скатерти. В провинцию были отправлены посланцы за тончайшими кружевами. Деньги тратились легко: и на оплату жагунсо, нанятых для убийств, и на оплату портных и сапожников, одевавших и обувавших невесту. В Ильеусе об этой свадьбе говорили не меньше, чем о стычках в Секейро-Гранде. Жоан Магальяэнс покинул город; он жил на фазенде, помогая Жуке вырубать лес. Иногда он выезжал в Ильеус, составлял партию в покер, продолжая накапливать деньги игрой. На фазенде он ничего не тратил, делал сбережения.

Однако многие знали, что Синьо Бадаро уже израсходовал все деньги, вырученные за урожай этого года. Максимилиано рассказывал своим близким знакомым, что полковник даже предложил ему продать по значительно более низкой цене урожай будущего года. Между тем Орасио не продал даже и половины уже собранного какао этого урожая. И все же таких, кто ставил на Орасио, было немного. Большинство было за Бадаро, трудно было себе представить, что они могут проиграть, и поэтому сторонники Бадаро заказывали новую одежду, чтобы появиться на свадьбе доны Аны.

Богомольные старые девы и замужние сеньоры собирались по вечерам в доме Жуки Бадаро, где Олга демонстрировала полученные из Рио роскошные платья, нижние юбки из вышитого батиста, ночные сорочки, о которых можно только мечтать. Она показывала элегантные корсеты и тончайшие кружева, доставленные из Сеара. Все приходили в восхищение. Были и такие вещи, которых в Ильеусе никогда и не видели; вся эта изысканная роскошь свидетельствовала о могуществе семьи Бадаро.

И когда Синьо со своим печальным лицом, обрамленным черной бородой, проходил по узким уличкам города, торговцы склонялись, приветствуя его, и указывали на полковника коммивояжерам, прибывшим из Баии или Рио-де-Жанейро:

— Это хозяин края… Синьо Бадаро!

Эстер умерла в ясное солнечное утро, когда в городе звонили колокола, приглашавшие жителей на праздничную мессу. Болезнь уничтожила почти всю ее красоту; волосы у нее выпали, остался лишь призрак прежней красивой женщины; глаза резко выделялись на похудевшем лице, она уже знала наверное, что умрет, а ей хотелось жить. В первые дни лихорадки у нее был страшный бред; простыни ее промокали от пота, она произносила отрывистые слова, иногда хватала Орасио, крича, что змея обвила ее шею и хочет задушить. Манека Дантас, который провел несколько дней на фазенде Орасио — у него были серьезные подозрения об отношениях между Виржилио и Эстер, — дрожал от страха, что она заговорит об адвокате ночью, когда ее бьет лихорадка. Но Эстер, казалось, ничего не видела, кроме змей в молчаливых предательских трясинах леса, змей, готовых схватить невинную лягушку, И она кричала и страдала, причиняя мучения всем присутствующим; служанка Фелисия плакала.

Доктор Жессе, увидев, что температура не спадает, посоветовал перевезти больную в Ильеус. Это было грустное зрелище: работники вынесли ее с фазенды в гамаке. Доктор Жессе, взбираясь на лошадь, сказал Виржилио:

— Это похоже на похороны… Бедная Эстер…

Орасио провожал жену. Все трое ехали молча. Виржилио с тех пор, как она заболела, как будто потерял дар речи. Он молча расхаживал по каза-гранде, каждый день находил новый предлог, чтобы не уезжать с фазенды в Табокас. Никто не обращал на него внимания; в доме царило смятение; жагунсо мчались верхом за лекарствами, негритянки кипятили тазы с водой, Орасио отдавал распоряжения относительно вступления в лес и тут же бежал к постели, на которой бредила Эстер.

Когда ее стали выносить в гамаке, у нее на момент наступило просветление, она взяла руку Орасио и взмолилась, словно он был хозяином судеб мира: