Статья изображала братьев Бадаро святыми, неспособными обидеть даже муху. Она заявляла, что «презренные оскорбления оппозиционного листка» никоим образом не могут затронуть доброе имя людей с такой репутацией, как братья Бадаро, полковник Теодоро и этот «выдающийся светоч правовой науки, каковым является доктор Женаро Торрес, гордость местной культуры». В заключение статья касалась «угроз Орасио и его сторожевых псов». Общественное мнение рассудит в будущем, от кого первого исходили угрозы, что будет пролита кровь, и оно определит «на весах народного правосудия», кто и в какой мере ответственен за все это. Пусть, однако, Орасио знает, что его «смешное бахвальство» никого не испугает. Бадаро хотят бороться оружием права и правосудия, но они умеют также, — заявляла «О Комерсио», — бороться любым оружием, какое выберет «бесчестный противник». Бадаро всегда и во всем сумеют дать заслуженный отпор людям такого рода, как «эти бандиты без совести и эти адвокаты без принципов». И в ответ на «alea jasta est» статья «О Комерсио» также козырнула латинской цитатой: «Quousque tandem abutere, Troperius, patientia nostra?»[20] Эту цитату придумал доктор Женаро, чтобы украсить ею статью Мануэла де Оливейра.

Обитатели Ильеуса с наслаждением обсуждали по углам эту перепалку.

Когда небритый, в грязных сапогах Жоан Магальяэнс вернулся из Секейро-Гранде, в душе его бродили самые противоречивые чувства. Он поехал на неделю, а пробыл целых две, задержавшись на фазенде Бадаро, хотя работа была окончена уже давно. Он с грехом пополам управился с инструментами агронома — теодолитом, лентой, угломером, вехой, — которых профессиональный игрок никогда раньше и в глаза не видел. Фактически обмер произвели сопровождавшие Магальяэнса рабочие и сам Жука Бадаро, а он только соглашался со всем, что они записывали. Они провели в лесу два дня, негры таскали инструменты, Жука при каждом удобном случае старался похвастать, что он очень хорошо знает землю:

— Бьюсь об заклад, капитан, что во всем мире нет лучшей земли для посадки какао…

Жоан Магальяэнс нагнулся, взял в руку ком сырой земли:

— Да, первый сорт… С хорошим удобрением даст отличный урожай…

— Какое там удобрение? Его вовсе и не требуется… Это целина, крепкая земля, сеньор капитан. Она будет приносить столько, сколько не давала еще ни одна плантация.

Жоан Магальяэнс соглашался, но сам предпочитал не распространяться, чтобы не сказать какую-нибудь глупость. А Жука Бадаро ходил по сельве и расхваливал почву.

Однако больше, чем плодородные земли Секейро-Гранде, капитана заинтересовала смуглая фигурка доны Аны Бадаро. Он наслышался про нее еще в Ильеусе; там поговаривали, что это она, дона Ана, велела Теодоро поджечь нотариальную контору Венансио, говорили, что это странная девушка, мало интересующаяся разговорами кумушек, не увлекающаяся церковными праздниками (хотя мать ее и была очень религиозна), равнодушная к балам и флиртам. Редко кто мог вспомнить, что видел ее танцующей, и никто не мог назвать хоть одного ее поклонника. Зато она всегда проявляла интерес к верховой езде и стрельбе, к познанию тайн земли и разведения какао. Олга рассказывала соседкам, что дона Ана проявляет полное безразличие к платьям, которые Синьо заказывал ей в Баие и в Рио, к дорогим одеждам, сшитым у знаменитых портных. Дона Ана равнодушно относилась к нарядам, ее гораздо больше интересовали новые жеребята, родившиеся на фазенде. Она знала по имени всех животных, принадлежавших их семье, даже вьючных ослов. Она взяла на себя ведение бухгалтерии в хозяйстве Бадаро, и Синьо обращался к ней всякий раз, когда нуждался в каких-нибудь сведениях. Жена Жуки обычно говорила: «Доне Ане следовало бы родиться мужчиной».

Жоан Магальяэнс не думал этого. Возможно, ее глаза напоминали ему другие глаза, которые впервые привлекли его внимание, глаза женщины, которую он любил. Здороваясь с доной Аной и рассыпаясь в комплиментах, он погружался в созерцание этих нежных глаз с внезапно появляющимися искорками, глаз, похожих на те, другие, которые с таким презрением взирали на него. Впрочем, потом, ближе познакомившись с доной Аной, он забыл о глазах девушки, оставшейся в Рио-де-Жанейро.

В те дни в доме Бадаро только и было разговоров, что о лесе Секейро-Гранде и о намерениях Орасио и его людей. Строились всякие предположения, выдвигались различные гипотезы, прикидывались шансы. Как поступит Орасио, когда узнает, что Бадаро обмеривают лес и собираются зарегистрировать план и оформить бумаги на право владения? Жука не сомневался, что Орасио постарается сразу же вступить в Секейро-Гранде и одновременно возбудит в суде Ильеуса иск на право владения землей на основании регистрации, сделанной в нотариальной конторе Венансио. Синьо выражал сомнение в этом. Он считал, что поскольку Орасио, как оппозиционер, не пользуется поддержкой властей, он попытается, прежде чем прибегнуть к силе, узаконить положение с помощью какого-нибудь кашише. Из Ильеуса Жука привез последние новости: весь город сплетничает о скандальной связи Виржилио с Эстер. Синьо не хотел верить:

— Просто болтают те, кому нечего делать…

— Но ведь он даже бросил женщину, с которой жил, Синьо. Это же факт. Я хорошо это знаю… — И, вспомнив Марго, он улыбнулся Жоану Магальяэнсу.

Жоан Магальяэнс вступал в эти споры и беседы как свой человек в семье Бадаро, так же как Теодоро дас Бараунас в те вечера, когда полковник оставался у них ночевать. Он вел себя как родственник Бадаро. И всякий раз, когда дона Ана бросала на него взгляд и почтительно спрашивала мнение капитана, Жоан Магальяэнс резко отзывался о людях Орасио. Однажды, заметив, что глаза девушки приняли особенно нежное выражение и смотрят на него с интересом, он даже предложил в распоряжение Бадаро «свои военные знания, знания капитана, принимавшего участие в дюжине революций». Он, мол, к его услугам. Если начнется борьба, они могут на него рассчитывать. Он готов на все. Он сказал это, взглянув на дону Ану и улыбнувшись ей. Дона Ана поторопилась выйти из комнаты, она внезапно смутилась и застеснялась; Синьо Бадаро поблагодарил капитана. Однако он выразил надежду, что в этом не будет нужды, что все кончится миром, дело обойдется без кровопролития. Правда, он ведет подготовку, сказал он, но надеется, что Орасио все же откажется оспаривать у него право на владение лесом. Отступить он не отступит, он глава семьи и сознает, какая на нем лежит ответственность, да к тому же у него есть обязательства по отношению к друзьям, к таким людям, как Теодоро дас Бараунас, который ради него готов на любую жертву. Если Орасио пойдет дальше, и он не остановится. Но он все же еще надеется на мирный исход… Жука пожал плечами, он был уверен, что Орасио постарается вступить в лес силой и что много крови прольется до того, как Бадаро смогут спокойно сажать какао на этих землях. Жоан Магальяэнс снова заявил, что они могут им располагать:

— Можете на меня рассчитывать… Я не люблю хвастаться храбростью, но я привык к таким переделкам…

В этот день он увидел дону Ану только в час вечернего чтения библии. Жука встретил племянницу хохотом, показывая на нее пальцем:

— Это что такое? Конец света?

Синьо тоже взглянул. Дона Ана держалась серьезно, лицо ее было строго и замкнуто. Как много ей пришлось потрудиться вместе с Раймундой, чтобы соорудить эту прическу, похожую на ту, которую Эстер демонстрировала на одном из праздников в Ильеусе, и вот теперь они смеются над ней… На ней было выходное платье, которое выглядело странно в зале каза-гранде фазенды. Жука продолжал смеяться, Синьо не мог понять, что случилось с дочерью. Лишь Жоан Магальяэнс чувствовал себя счастливым; хотя он и понимал, что дона Ана в своем вечернем платье выглядит комично, все же остался серьезным, и в его глазах появилось даже выражение благодарной нежности. Но она не могла поднять глаз, думая, что все над ней смеются. Наконец взглянула и, увидев, что капитан растроганно смотрит на нее, собралась с силами и заявила Жуке: