Итак, пробуждающееся гражданское сознание. Дело не в плохих или хороших царях. Вопрос ставится иначе — необходимы законы, которые стали бы на пути царского единовластия. Условия жизни государства — их можно «обдумать» и улучшить. Беды, обрушивающиеся на страну, это уже не «божье попустительство», против которого человек бессилен. Это государственный просчет. А с просчетами можно бороться. К тому же «факция» готовилась к перевороту — в этом тайный сыск не сомневался.
Отсюда, очевидно, рождаются пункты допроса, составленные Феофаном Прокоповичем (далеко не всегда его роль отвечала роли единомышленника Петра I): «Что у вас подлинное намерение было, и чего хотели и с кем чинить, и в какое время — скоро ли, или еще несколько утерпя, и каким образом — явным или тайным».
И среди всего этого в документах совершенно неожиданно появляется имя — царевна Прасковья Иоанновна.
Из ее «дома» взят, как гласит затерявшаяся на полях заметка, Тимофей Архипов. Произошло это сразу после смерти царевны, хотя общее следствие по делу началось много раньше. Случайность? Но в томах дела «факции», если вчитаться внимательнее, имя Прасковьи повторялось не раз. Тимофей — человек из ее окружения. Он и юродствовал — существовало такое занятие — и считался хорошим художником «живописного манеру». С Прасковьей связан и директор московского Печатного двора, гуманист и просветитель Алексей Барсов. Это он напечатал антиправительственный памфлет. Как и Архипов, он погиб, не выдержав допроса. Его сын Александр, студент Славяно-греко-латинской академии, замешан в переводе того же памфлета. Прасковья удерживала Александра Барсова при своем «доме», чтобы уберечь от Тайной канцелярии. Не к кому-нибудь из царской семьи, а к ней обращался за помощью еще один участник дела, бывший ближайший сотрудник Феофана Прокоповича, преданный им Маркел Родышевский. Его тоже ждет внезапная смерть в равелине Петропавловской крепости. И наконец, один из руководителей «факции» — живописец Иван Никитин.
Редакционные недомолвки, нарочитые писарские огрехи — сделано все, чтобы замести следы, и все-таки имя Прасковьи нет-нет да всплывет. Да к тому же члены «факции» встречались чаще всего в Измайлове, где она постоянно жила, а варианты пасквилей передавали друг другу в измайловской церкви, да-да, в той самой, всем москвичам знакомой. Ее купола мы видим из вагона метро, когда поезд, вырвавшись из-под земли у «Измайловской», направляется к станции «Измайловский парк».
Семью царя Ивана Алексеевича, номинального соправителя Петра I, историки традиционно противопоставляли семье и настроениям самого Петра. Родовое гнездо Романовых село Измайлово — рожденному духом реформ соседнему селу Преображенскому. Такая трактовка была удобна историкам всех направлений: одним она позволяла усилить значение Петра, другим подчеркнуть насильственный характер его преобразований. Возрожденная Россия и погубленная в своей самобытности Россия. Борьба везде, в том числе и внутри царского двора. Отрицательную роль так удобно было передать царице Прасковье с ее тремя дочерьми. Тем более что «черным десятилетием» вошло в историю правление одной из дочерей — Анны Иоанновны.
Все в Измайлове — так принято считать — дышало Домостроем, все определялось его правилами.
Когда-то об одном из первых владельцев этой вотчины современник писал: «муж к честным искусствам доброхотный». Под искусствами подразумевались науки, а в отношении Никиты Романова науки агрономические. Во-первых, распределение земли — оказывается, в Измайлове лучше всего родились льны, греча, виноград, хорошо росли тутовые деревья. Да и весь расчет измайловского хозяйства велся широко, не на дворцовые нужды. За один 1676 год пошло в продажу из измайловского урожая 18 тонн пеньки, 20 тонн чистого льна и 186 тонн льна-сырца. И все это ушло прямо в Архангельск, на корабли иностранных купцов. Или местный хмель. Подсевали его в Измайлове на неудобных землях — по косогорам, по крутым берегам еле заметных речонок, а урожай снимали до 13 тонн и продавали в Англию. Даже у знаменитого измайловского зверинца было свое назначение — развести новых зверей в русских лесах, «ино всегда прибыль». Современников волновало, как-то приживутся в них американские олени и кабаны, львы, тигры, барсы, белые медведи, рыси, соболи, черные лисы, дикобразы и разгуливающие кругом одичавшие ослы. Охотились ли в Измайлове? Конечно. Только в меру, чтобы не повредить зверинцу. Но на стол обязательно подавалась специальная измайловская приправа из тертого оленьего рога и разваренные в вине кабаньи головы.
Нет, не написаны еще исследования об измайловских опытах. Будущие монографии на эту тему — дело агрономов, экономистов, только догадаются ли они, как много скрыто для историка в сухих цифрах хозяйственных расчетов тех лет? Выгода, конечно, прежде всего выгода, но не для одной царской вотчины. Речь шла в конечном счете о том, как найти «смысл» в каждом клочке земли, как получить от земли больше, а труда тратить меньше. Казалось, какое это могло иметь значение: ведь были сотни, тысячи крепостных рук. Так вот имело! И это был новый подход, потребность в котором становилась все более очевидной. Иначе Измайлово смотрелось бы чудом, прихотью и не было бы таких же попыток в десятках других хозяйств. И ведь это не царь, а один из бояр писал в 1651 году своим приказчикам по поводу обнаруженного им у одного из приезжих немецких полковников таинственного высокоурожайного растения «рейнзат»: «Поехал к вам в вотчины мои полковник Графорт земли обыскивать, посеить на меня заморских семян рейнзат; исполнять, сколько велит земли приготовить, и сколько десятин ему надобно, и по сколько велит перепахать; а как сие будут делать, то он сам будет смотреть… а поспеет де то семя к Петрову дню; и как учнет он то семя на своей земле жать, и вам велеть смотреть, как то станут жать, молотить и прятать и чтоб им перенять».
«Домострой» будет написан при Алексее Михайловиче, и его обстоятельные рекомендации повторят выводы измайловского хозяйства, переведут его на язык общедоступных практических советов. И как беречь яблони от мороза, и как подсевать под ними или на межах траву «барщ», которая круглый год годится в еду. (Что за таинственная трава, для чего она употреблялась, — мы не знаем до сих пор, как не знаем и что такое рейнзат.)
И как растить дыни. Этот совет некий секретарь австрийского посольства запишет с особой тщательностью: «Посадивши дыни, русские ухаживают за ними так: каждый садовник имеет две верхние одежды для себя и две для покрышки дынь. В огород он выходит в одном исподнем платье. Если чувствует холод, то надевает на себя верхнюю одежду, а покрышкою прикрывает дыни. Если стужа увеличивается, то надевает и другую одежду, и в то же время дыни прикрывают другою покрышкой. А с наступлением тепла, снимая с себя верхние одежды, поступает так же и с дынями».
Но чего нет в Измайлове, того нет — пышности и благолепия. Нет, не настоящий это царский дворец! Все о хозяйстве, все для хозяйства. Поэтому можно точно узнать, что в 1665 году здесь разработал часовой мастер Андрей Крик «образец, как водой хлеб молотить», а часовщик Моисей Терентьев иной «молотильной образец».
Инженер Густав Декентин установил на Льняном дворе «колесную машину» для обработки льна, а по проекту дворцового аптекаря Данилы Гурцына соорудили стеклянный завод. Даже иностранные послы признавали, что производил он стекло добротное и чистое. А ведь это первые механизмы в русском хозяйстве! Зато царские «забавы» наперечет. Немного цветов, да на перекрестках дорожек расписанные «чердачки» — беседки. Только они и отличали измайловский сад от обычного «делового», который бывал при каждом сколько-нибудь зажиточном хозяйстве. Вот и все.
И еще были щуки — щуки с золотыми сережками. Они приплывали по звонку и корм брали почти из рук. Щуками «баловалась» еще царевна Софья с сестрами. Только как же прозаично, обыденно это выглядело. В Измайлове было 37 копаных прудов — все хозяйственного назначения, прежде всего для разведения рыбы. В один были запущены карпы, в другой — стерляди, в третьем — лини, потом окуни, караси, плотва. Щуки тоже разводились в отдельном пруду на хозяйственную потребу, а золотые сережки служили простой меткой — этих, ручных, не вылавливать.
