Тем не менее права Лопухиных на подаренные им Петром земли сохранялись. Отец царицы быстро одряхлел, в дворцовые интриги особенно не мешался. Зато брат Евдокии, Авраам Федорович, терять былого положения и влияния не хотел. Когда-то учился он вместе с другими дворянскими недорослями за границей кораблестроительному делу, но знаний своих так и не удосужился применить. В Москве, пока двор не переезжал в новую столицу на Неве, его влияние среди старого боярства было немалым. Как сообщалось Петру в подметном письме 1708 года, его царских указов бояре «так не слушают, как Абрама Лопухина, а в него веруют и боятся его. Он всем завладел: кого велит обвинить, — того обвинят; кого велит оправить, — того оправят; кого велит от службы отставить, — отставят, и кого захочет послать, — того пошлют».

Кто знает, чем руководствовался обычно подозрительный Петр, не давая ходу доносам и притом зная, что именно вокруг А.Ф. Лопухина собираются все наиболее ярые сторонники царевича Алексея. Как никто другой, знал А.Ф. Лопухин все настроения племянника, подсказал ему идею бегства за рубеж, никому не выдал, где царевич Алексей скрывался. Со временем на следствии всплывут его слова: «Дай, господи! хотя бы после смерти государевой она (Евдокия Федоровна. — Н. М.) царицей была и с сыном вместе». Возвращение царевича в Россию было настоящим ударом для Лопухина, тем более что в начавшемся следствии он становится одним из главным обвиняемых. Следствие велось с редкой даже по тем временам жестокостью, под бесконечными специально разрешенными Сенатом пытками. Приговор Лопухину последовал 19 ноября 1718 года: «…за то, что он, Авраам, по злонамерению желал смерти его царскому величеству», что радовался побегу царевича, а «также имел тайную подозрительную корреспонденцию с сестрою своею, бывшею царицею, и с царевной Марьей Алексеевной, рассуждая противно власти монаршеской и делам его величества, и за другие его вины, которые всенародно публикованы манифестом, казнить смертию, а движимое и недвижимое имение его все взять на государя». Казнь состоялась спустя двадцать дней, 8 декабря, «у Троицы», иначе говоря, в нынешнем Сергиевом Посаде, при въезде во Дворянскую слободу. Отрубленная голова А.Ф. Лопухина на железном шесте была водружена у Съестного рынка. Тело пролежало на месте казни до конца марта.

М.Ф. Апраксин… Собственно, начинать надо было с детства Петра I, когда в конце правления его старшего сводного брата Федора Алексеевича в царский дом вошла новая царица — Марфа Матвеевна Апраксина. Вошла неудачно, потому что Федор вскоре скончался, детей после него не осталось, и Марфа весь свой век скоротала вдовой, никому не нужной царицей, бледной тенью в кипевшей страстями царской семье. Только что Петр относился к ней с сочувствием, симпатией, возил на ассамблеи, пока не тронулась Марфа Матвеевна умом и странности ее не стали бросаться в глаза. Но и недолгого ее пребывания на престоле оказалось достаточным, чтобы вышли в люди братья — ставшие ближайшими и довереннейшими сподвижниками Петра Федор и Петр Матвеевичи и разгулялся во всю свою молодецкую силу младший — Андрей.

Служить Андрей не служил, толку от него не бывало, зато нравам былой боярской вольницы не изменял никогда. За одно Петр журил, за другое грозил, пока Андрей Матвеевич не прибил со своими людьми дворянина Желябужского с сыном. Мало, что прибил, но и, призванный Петром к ответу, отрекся от дела своих рук. От наказания кнутом спасла царица Марфа, едва не на коленях вымолившая пощаду у Петра. Зато постигла Андрея иная кара — с него был написан портрет с надписью «Андрей Бесящей» и повешен в покое в Преображенском дворце, где собирались царские ассамблеи. «Андрей Бесящей», наполовину шут, наполовину объект для издевок, так и остался в царском собрании в так называемой Преображенской серии портретов.

Впрочем, Петр со временем сменил гнев на милость. В 1722 году «Бесящей» получил титул графа и придворный чин обершенка. При Петре II он стал генерал-майором и наследовал все огромное состояние своего брата Федора, адмирала. Но хотя «Бесящей» и пережил обоих братьев, сам умер в 1731 году, передав апраксинские богатства единственному сыну, генерал-лейтенанту Федору Андреевичу. Среди полученных им от вступившей на престол Елизаветы Петровны наград находился и земельный участок Апраксина дворца в Петербурге. Детей у Ф.А. Апраксина было много, но Апраксин двор он завещает сыну Матвею, в котором, кажется, оживает характер деда.

Все началось с подписи. Точнее — монограммы. Она повторялась на двух маленьких портретах из запасников Русского музея: «С: de В: 1721». Помещенные внизу холстов латинские надписи сообщали, что на одном представлен Григорий Федорович Долгоруков, посланник России в Польше, на другом — его жена.

Эти портреты, по существу, неизвестны. Побывать в экспозиции музея им до сих пор не удалось. Мешали не размеры, тем более не уровень мастерства: почти миниатюрная техника художника была превосходной. Мешало сомнение. Кто он, неразгаданный «С: de В:» — русский мастер или все-таки иностранец?

За иностранную школу живописи говорил характер письма и, конечно, латинская монограмма с характерной частичкой «де». Раскрыть же монограмму со времени поступления полотен в музей не удавалось. Ни один из справочников по искусству не содержал ее расшифровки. И вот, наконец, ссылку на нее — пока единственную! — найти удалось. Ссылка вела в один из музеев Вены. Именно там хранились две картины с аналогичной монограммой.

Ответ из Вены не занял слишком много времени. Да, указанные картины сравнительно недавно в собрание поступили — два пейзажа Египта и Нильской долины. Монограмма для хранителей музея загадки не представляла — бесспорно Корнелис де Брюин (де Брайн, как пишут сегодня некоторые его имя), широко известный в Европе рубежа XVII–XVIII веков путешественник, автор переведенных почти на все европейские языки книг о своих поездках. Положим. Но проливало ли это хоть какой-нибудь свет на портреты Русского музея?

Рисовать и даже писать виды пытались многие из путешественников тех времен. Но долгоруковские портреты свидетельствовали об ином — о высоком профессионализме. Откуда он мог и мог ли появиться у де Брюина — к ответу на этот вопрос логичнее всего было подойти через биографию путешественника. И вот тут-то и начиналось действительно удивительное.

Голландия последних лет жизни Рембрандта… Де Брюину было 10 лет, когда великого живописца не стало. Первые уроки живописи у местного, ничем не примечательного художника. Долгожданный отъезд в Рим, но спустя полтора года вместо дальнейшего совершенствования в мастерстве неожиданное решение о путешествии.

Де Брюину мало городов Италии. «Прекрасный Адонис», как прозвали его итальянцы, «летучий голландец», как назовут его в последующие годы, оставляет занятия, чтобы повидать новые страны. Малая Азия, Египет, острова Греческого архипелага — в своем неистребимом интересе к окружающему художник напоминает туристов наших дней. Необычной архитектуры сооружение, головной убор крестьянки, впервые увиденный куст ягод или вид города — ничто не проходит мимо его внимания, все подробно описывается и тут же зарисовывается.

На первый взгляд этот выбор сюжетов для зарисовок кажется неожиданным, случайным. Зато в сочетании с текстом он воссоздает на редкость полную картину, настоящий портрет страны в живых, подмеченных не столько художником, сколько исследователем чертах.