Нью-Йорк,

Колумбийский пресвитерианский госпиталь,

Блок интенсивной терапии.

23 часа

На кровати неподвижно лежал человек. Голубое одеяло закрывало его до пояса. С руками, вытянутыми вдоль тела, и широко открытыми глазами он казался стоящим навытяжку перед неким невидимым существом. Все мускулы его бледного лица были напряжены до предела. На грудной клетке крепились датчики электрокардиографа, а ремень фиксировал цепочку электродов на лбу.

Рядом, скрестив руки на груди, стоял доктор Пол Изерли и наблюдал за пациентом. Он опустил глаза на данные контрольного экрана, проверил сердечный ритм, артериальное давление, насыщение крови кислородом и частоту дыхания. Затем сделал шаг назад, чтобы понаблюдать за кривой электроэнцефалограммы.

— Все абсолютно нормально, — вздохнул он, — и тем не менее все кончено…

Склонившись над мужчиной, врач рассматривал его лицо, которое выглядело высеченным из мрамора. Никогда Пол Изерли не наблюдал у живого существа подобную неподвижность. Внезапно он обратился к пациенту без всякой надежды быть услышанным:

— Кто вы? Что с вами произошло? И почему вас окружает такая секретность?

В то же время в центре Лонг-Айленда черный «Шевроле» на бешеной скорости мчался по дороге местного значения № 495 в направлении Манхэттена. За рулем был специальный агент Маркус Коллерон, который, одной рукой удерживая машину на трассе, второй раздавил окурок в пепельнице и тут же прикурил новую сигарету. С наступлением вечера сильный циклон, бушевавший над Атлантикой, пришел на Восточное побережье, обрушивая водяные смерчи на всю территорию штата Нью-Йорк. «Зима дает о себе знать, — подумал он, с трудом различая дорогу сквозь залитое дождем ветровое стекло, — я ненавижу это время года».

Он сунул руку в карман плаща, лежащего на пассажирском сиденье, вытащил пузырек с успокоительным средством и проглотил одну таблетку, затем включил автомобильный радиоприемник. Короткие сообщения напоминали об основных событиях дня. Слушая голос журналиста, Маркус отчетливо видел пропасть, отделяющую его от мира, в котором он жил. Тогда он протянул руку к ящику для перчаток, наугад вытащил и поставил один из компакт-дисков, даже не взглянув на него. Немного погодя кабину наполнили звуки саксофона.

— Стэн Гец, запись концерта 1964 года, — прошептал он. — Мне везет!

Между затяжками он напевал мелодию «Singing song», пытаясь заглушить медленно нарастающее беспокойство.

Маркусу Коллерону было хорошо знакомо это ощущение. Больше десяти лет, с тех пор как он начал работать в ФБР, то же самое чувство тревоги на несколько месяцев овладевало им при каждом новом расследовании. Но именно сейчас, когда он на полной скорости мчался по автостраде, это ощущение усилилось. Когда Бюро вызвало его на рассвете, он почувствовал внезапную горечь. А осматривая жилище жертвы на Северном побережье Лонг-Айленда, понял, что это дело отличается от всех тех, над которыми ему доводилось работать раньше.

Информационный щит над дорожным полотном показывал, что до Манхэттена осталось всего несколько миль. Маркус посмотрел на часы на приборной доске и сказал себе, что не вернется домой раньше двух или трех часов утра. «Тем лучше», — думал он, довольный, что ему не придется находиться в пустой квартире и пялиться в телевизор, безуспешно пытаясь заснуть.

«Шевроле» пересек Ист-Ривер, поднялся по Первой Авеню и повернул на Шестьдесят восьмую улицу. Через несколько мгновений Маркус поднял глаза на вывеску Нью-Йоркского колумбийского пресвитерианского госпиталя и остановил автомобиль возле главного входа. Дождь усиливался. При взгляде на потоки дождя, которые заливали лобовое стекло автомобиля, у него возникло ощущение, что с сегодняшнего утра он не понимает собственных мыслей и поступков. «Это не я веду расследование, — поймал он себя на мысли, — а оно ведет меня туда, куда ему заблагорассудится». Затем, подняв воротник плаща, вылез из машины и бегом добрался до входа в здание. Оказавшись внутри, он пересек холл и направился в крыло «В». Его лицо не выражало никаких эмоций. Локтями он задевал людей, не замечая их, спеша приблизиться к двери блока интенсивной терапии, которую охраняли двое вооруженных людей.

Не замедляя шага, Маркус Коллерон выхватил значок и показал охранникам, которые тут же посторонились, откозыряв ему. Он без стука распахнул дверь палаты № 7 и обратился к человеку в белом халате, который вышел ему навстречу:

— Доктор Изерли? Специальный агент Коллерон.

— Я вас ждал. После вашего звонка я следовал инструкциям и ни на минуту не покидал пациента.

Маркус в тишине приблизился к телу, лежащему на кровати. А врач разглядывал агента ФБР. Это был брюнет лет сорока, с коротко подстриженными волосами и серьезным лицом, изрезанным морщинами усталости и беспокойства. От темно-синего костюма пахло табаком.

— Вы сделали анализы, которые я просил? — спросил Маркус сухо.

— Да, здесь результаты, — ответил врач, взяв в руки папку. — Все в норме, к тому же на теле пациента не было обнаружено никаких следов ушибов.

— Его отравили?

— Скорее всего нет — токсикологические анализы ничего не выявили.

— Когда он придет в сознание?

Врач, поставленный в тупик этим вопросом, ответил не сразу. Он снял очки, потер подбородок и сделал глубокий вдох.

— Все не так просто. Мне было бы легче ответить, если бы я знал, что с ним произошло.

— Хорошо! — неожиданно согласился Маркус Коллерон. — Но предупреждаю: все, что я вам сейчас расскажу, должно остаться строго между нами. Человек, лежащий на этой кровати, — бывший сенатор Марк Уолтем. Вчера вечером он принял у себя дома незнакомца. Мужчины закрылись в библиотеке. Два часа спустя супруга потерпевшего услышала ужасный вопль. Кричал ее муж. Незнакомец между тем скрылся, не оставив после себя никаких следов. Вбежав в библиотеку, госпожа Уолтем нашла своего супруга в том состоянии, в котором вы сейчас его видите: с застывшим взглядом, неспособного произнести ни слова… А теперь скажите, что с ним.

— Ну… видите ли, — все еще колебался врач, — мой диагноз, вероятно, удивит вас… Этот человек мертв.

— Мертв? — изумился Маркус, в первый раз позволив эмоциям отразиться на лице. — Но мгновение назад вы сказали, что его сердечный ритм и артериальное давление в норме…

— Да, я знаю. В данном случае речь идет о редчайшем в истории медицины синдроме. О форме смерти, отличной от той, которую мы обычно констатируем. Это не кома, и нет никакой надежды на выздоровление. Сознание этого пациента полностью лишилось связи с внешним миром, а тело продолжает жить само по себе.

— Однако вы говорите, что томограф и электроэнцефалограмма не выявили ничего необычного!

— Это так. Однако анализы не могут выявить самые сокровенные мысли и желания. А здесь мы наблюдаем полное подавление воли. Этот случай похож на быстротечное и необратимое состояние шока.

— А какова причина?

— Я надеялся, что вы сможете ответить на этот вопрос.

— Не сейчас. Что вы собираетесь с ним делать?

— Медицинская этика предписывает мне продолжать поддерживать его тело с помощью капельного вливания, но, поверьте мне, этот человек никогда не придет в себя!

— Вы говорите, что диагноз редчайший. Сколько еще было зарегистрировано подобных случаев?

— Медицинская литература приводит три эпизода, не считая этого. Первый был описан в XIX веке одним русским врачом, второй зафиксирован в Неаполе в 1948 году, а третий случился едва ли два года назад. Речь идет о некоем Дюрране, историке, кажется.

— О последнем я уже знаю. Говард А. Дюрран, бывший профессор Йельского университета. Его тело также держится на аппаратуре в государственном медицинском центре Нью-Йорка. Компьютеры ФБР уже сопоставили два этих случая… Нам удалось выяснить, что обе жертвы были страстными коллекционерами старинных книг и на момент того, что вы называете смертью, усиленно интересовались одним средневековым манускриптом.