1 октября, Национальный день независимости. Объявили мое имя. Я молча шла по тюремному коридору под пристальными взглядами заключенных. В их глазах были страх и сочувствие. Отвечая на эти взгляды, я сердцем слышала, как у них из груди рвется крик. Я вдруг подумала, что в такой момент мне надлежит петь наподобие героинь революционных опер Мадам Мао, которые встречают смерть с таким спокойствием, словно это обычное дело. Но у меня стучали зубы и одеревенел язык. Я едва могла прямо держать спину.

С крепко связанными руками меня усадили в грузовик вместе с другими осужденными. Как только ворота с грохотом закрылись, машина тронулась с места. Я не знала, сколько времени нам предстоит ехать. Мимо проносились поля и горы. Я прослезилась, увидев пасущихся на холмах коров и поля высокой кукурузы, готовой к сбору. Никто из ехавших вместе со мной на все это не смотрел. Они сидели уткнувшись в колени своими землистыми лицами.

К полудню дорога стала ровной, транспорта больше, и я поняла, что мы в Шанхае. Лучи солнца падали на дорогу сквозь ветви деревьев. Был ежегодный праздник и тот самый день, когда кого-то приносили в жертву, чтобы другим было неповадно. Никогда не думала, что мне предстоит стать такой жертвой. Прохожие не обращали на наш грузовик никакого внимания, только несколько ребятишек бежали за ним следом с криками: «Преступники! Преступники!»

Проходили мужчины с ничего не выражающими лицами, на всех были маоистские куртки. Женщины несли корзины и вели за собой детей. Мне безумно хотелось увидеть среди этих людей отца или мать. Я была уверена, что мама искала меня. Она, вероятно, уже не единожды ругалась с властями. Мои братья и сестры, по крайней мере младшие, наверняка успели обойти все исправительные дома. Они, должно быть, проходили десятки километров до Первой тюрьмы Шанхая и часами сидели напротив входа на краю тротуара, наблюдая, как сменяется охрана, и отслеживая все грузовики, перевозящие преступников, в надежде хоть мельком меня увидеть. Они могли без еды и питья сидеть до самой темноты, как когда-то делала я, ожидая отца у ворот районного управления трудовыми лагерями, именно оттуда его отправили на принудительные работы. Я знала, что отца там не будет, но скучала по нему настолько сильно, что мне становилось легче только от этого ожидания.

Я знала, что мне предстоит. Год за годом я наблюдала за тем, как на проходящие на Народной площади собрания под конвоем приводили множество мужчин и женщин с выбритыми головами. Когда я была маленькой, у меня не было никаких сомнений в том, что они самые настоящие преступники, и я была довольна, что их наказывают. Я выкрикивала лозунги и швыряла в несчастных камнями, когда грузовики проезжали по улицам. Городские власти любили демонстрировать эти «трофеи революции». Двадцать три года назад, когда Народно-освободительная армия Председателя Мао захватила город, его солдаты шли парадом по тем же самым улицам. Их «трофеи» включали американские танки и другое оружие. Теперь это были связанные, как новогодние подарки, преступники.

Когда грузовик остановился у какого-то кирпичного здания без номера и знака, в него подсадили еще осужденных. Одного из них я сразу же узнала, это был Вечнозеленый Кустарник. Я не видела своего жениха уже несколько месяцев. Его голова была начисто выбрита, и черты лица, как мне показалось, стали жестче. Он, похоже, был готов встретить свою судьбу. Если бы я не была связана, то бросилась бы к нему. Встретив мой взгляд, он слабо улыбнулся мне. В выражении его лица не было горечи. Видно, он тоже решил принести себя в жертву. Мне нравилась эта его решимость, но было больно, что он жертвует собой ради Дикого Имбиря.

Мы прибыли на Народную площадь. Пока грузовик медленно ехал сквозь толпу, молодые люди выкрикивали изречения Мао:

– «Лишь ничтожное число интеллигентов враждебно относится к нашему государству. Им не по душе наше государство, государство диктатуры пролетариата, они питают привязанность к старому обществу. При всяком удобном случае они подстрекают к волнениям, стремятся ниспровергнуть Коммунистическую партию и возродить старый Китай. Это те, кто в борьбе между двумя путями – пролетарским, социалистическим и буржуазным, капиталистическим – упорно цепляются за второй. Поскольку второй путь практически неосуществим, на деле они готовы капитулировать перед империализмом, феодализмом и бюрократическим капитализмом. Такие люди встречаются в политических кругах, среди промышленников и торговцев, деятелей культуры и просвещения, науки и техники, а также в религиозных кругах. Это – ультрареакционные элементы…»

Кто-то плюнул мне в лицо, затем в мою сторону полетели камни. Какая-то девица схватила меня за волосы и не отпускала их, а грузовик продолжал двигаться, клок волос вместе с кожей остался в ее руке. Боль была ужасной. Толпа весело кричала:

– Долой антимаоистов!

Я пришла в ярость, но не могла пошевелиться, не могла стереть текущую по лицу кровь. В ответ я плюнула в юное лицо своей обидчицы. Она подбежала, взобралась на грузовик, и я почувствовала, как ее ногти раздирают мне лицо.

Толпа начала петь. Это была одна из моих любимых песен – стихотворение Мао «Захват Нанкина»: «Над горами льют дожди и бушуют вихри, миллионы храбрых воинов переходят Великую реку. Вершина скалы – как свернувшийся дракон, город – словно затаившийся тигр. Небеса кружатся, и Земля вверх дном. Пока мы полны сил и отваги, прогоним же отчаявшихся врагов…»

Внезапно я усомнилась в причине своего поступка. Может быть, мои истинные мотивы были не столь бескорыстны, как мне казалось. Возможно, своими действиями я пыталась добиться любви Вечнозеленого Кустарника. Смотри, я готова пожертвовать собственной жизнью ради тебя, я лучше, чем Дикий Имбирь, и ты можешь воочию в этом убедиться. Смотри, вот та, которая готова пойти с тобой до конца, умереть ради тебя, а вот та, которая отправила тебя на смерть.

Грузовик медленно продвигался сквозь красное море флагов и знамен. При каждой остановке я старалась подобраться поближе к Вечнозеленому Кустарнику. Наконец наши плечи соприкоснулись. Мы посмотрели друг на друга, и я увидела в его глазах невыносимую муку.

И вот началось собрание. Народная площадь представляла собой нечто вроде площади Тяньаньмэнь в миниатюре. Правда, здесь не было Врат небесного спокойствия, а самым высоким было здание муниципалитета, построенное в русском стиле, с плоской крышей. По случаю празднования Дня независимости оно было обильно украшено флагами и знаменами, которые со всех сторон свисали с его стен. Толпа из сотен тысяч человек собралась вокруг временно сооруженного помоста и кричала:

– Мы обязаны своей жизнью Коммунистической партии! Мы обязаны своим счастьем Председателю Мао!

Меня вместе с остальными арестантами вытолкнули из грузовика и провели в темную комнату в здании муниципалитета. Я почувствовала запах экскрементов: некоторые из заключенных уже не в силах были себя контролировать. Некоторые начали что-то невразумительно кричать.

Чтобы заставить отчаявшихся людей замолчать, охранники били их прикладами своих ружей, но это ничуть не усмиряло арестантов. По мере того как объявлялись имена заключенных, охранники выталкивали их к помосту. Каждый раз, когда открывалась ведущая к нему дверь, мы слышали, как с новой силой толпа выкрикивает лозунги.

Я искала взглядом Дикий Имбирь. Рой мыслей закружился у меня в голове. И вдруг такой поворот событий стал для меня неприемлемым, я не могла позволить ей убить Вечнозеленого Кустарника и заточить меня в тюрьму. Мне нужно было нарушить свое молчание. Я почувствовала горький вкус раскаяния. Впервые я подумала о том, что Дикий Имбирь не стоит таких жертв.

– Дикий Имбирь! Дикий Имбирь! – закричала я. Ко мне тут же подбежали охранники и ударили меня. Я упала, продолжая выкрикивать ее имя.

Ее не было на собрании, и я предположила, что она должна появиться позже, как важный гость. Она как-то рассказывала мне, что на заседаниях Председатель Мао всегда выступает последним.