Первым делом вспоминается декабрьский вечер в 1957 году, когда лишний раз проявилось великодушие моей крестной матери. Дело было через несколько недель после начала учебного года. Рождественские каникулы были еще очень далеко, но мы уже о них мечтали – так потерпевший кораблекрушение, забравшись на деревянный обломок, грезит о ярко освещенном лайнере, который его подберет, если он до тех пор сподобится не утонуть. В тот вечер тетя Элиана приготовила фруктовые слоеные пирожные по-провансальски, одно из прославленных местных лакомств. Когда пришло время садиться за стол, Зита сообщила, что в глубине сада, под приморской сосной, спит в пальто прямо на морозе какой-то господин.

– Значит, его сморил сон, – объяснила тетя Элиана, у которой непоколебимый здравый смысл часто граничил с самым бесстрашным вдохновением.

– Конечно, – согласилась Зита уже с полным ртом. – Только он спит с ящерицей на щеке.

Не сказав больше ни слова, тетя доела пирожное, остывавшее у нее на тарелке – у того пирожного как раз подгорел верх, вот она и взяла его себе. Ее улыбчивое лицо, полное оптимизма и складочек, на котором мысли отражались напрямую, как луна в ведре, стало озабоченным, даже серьезным. Таким оно оставалось до десерта – печеных яблок под крем-карамелью. Я бы, несомненно, забыл ту сцену, как множество других сцен, если бы тетя не заявила вдруг, постучав пальцами по столу:

– Поразительная история! Откуда на щеке у спящего ящерица, если в это время года нет никаких ящериц? Наверное, это существо из другого мира, а спящий – направленный к нам посланец оттуда. Убирайте со стола, дети! Почистите зубы, помолитесь и отправляйтесь спать. А я, да пребудут со мной святая Перпетуя и святая Фелисита, пойду туда, куда меня зовет долг.

После этого прощания, вовсе нас не ободрившего, бесстрашная дама причесалась, принарядилась, накрасила губы, набросила на худые плечи накидку, предназначенную для дождливых вечеров, зажгла бумажный фонарик и вышла при его свете в сад. Кажется, я запомнил, что мы с сестрой залезли в одну кровать, клацая зубами, и мучились одинаковыми страшными снами. Но проснувшись наутро и увидев, как крестная наливает нам шоколадный напиток, мы напрочь позабыли свои страхи. Наше двойное нетерпение выразила Зита, крикнувшая:

– Ты его видела?

– Кого? – спросила тетя Элиана, чтобы выиграть время и усилить наше и без того разыгравшееся любопытство.

– Сама знаешь, дорогая тетушка! Ты нарочно нас томишь?

– Ты говоришь о мужчине с ящерицей?

– Конечно!

– Я его не только видела, но и предложила ему переночевать в пристройке за домом. Он поживет у нас. Будьте вежливыми и воспитанными. А тебя, моя маленькая Зита, я покажу на той неделе окулисту. То, что ты приняла за ящерицу на щеке у нашего гостя, – это глубокий шрам. Может быть, когда-нибудь мы узнаем, откуда он у него.

Так прохладной октябрьской ночью господин Бенито вошел в нашу жизнь. В первые дни, как я ни старался, мне не удавалось увидеть нашего жильца: наверное, он прогуливался по окрестностям или почивал с закрытой дверью. Пришлось ждать целую неделю, прежде чем я, возвращаясь на велосипеде из лицея, заметил на тропинке его высокую фигуру. Он показался мне очень высоким и костлявым, со страшным лицом, как из пемзы. Прямо людоед, человек-скала! Услышав дребезжание моего велосипеда, он повернулся ко мне спиной и скрылся большими шагами. Его бегство меня вполне устраивало.

Если мне не изменяют воспоминания – хотя почему они должны хранить мне верность, раз я столько раз их предавал? – эта игра в прятки длилась всю осень и часть зимы. Надо сказать, жилище Элианы, ныне уже не существующее, было скромнейшим домишком, плохо отапливаемым, дурно построенным, пятнадцать раз чиненным, зато восемь гектаров пустоши, окружавшие его с трех сторон, позволяли избегать нежелательных встреч. Наш гость так и поступал. Приходилось заключить, что ему противен наш с Зитой вид. Стоило нам откуда-нибудь появиться, он удалялся в противоположную сторону, не произнеся ни слова; если мы делали вид, что направляемся к нему, он ретировался прямо через кустарник и запирался у себя. Но мы все равно видели его несколько раз в зеленой дубраве: то он склонялся над следами ежа, то ковырял камешком землю и пропускал ее струей сквозь пальцы, словно лаская бесконечный локон волос.

Элиана не осуждала повадки гостя, напротив, оправдывала его, говоря, что наш вид напоминает ему, наверное, о каком-то несчастье и что рано или поздно все разъяснится. В ожидании ясности она каждый вечер носила ему поесть, и пока мы ворочались без сна в кроватях, составляла этому ни на что не годному бродяге компанию в пристройке, согретой угольной печуркой, при пятнадцативаттной лампочке, освещавшей только их двоих.

Чем они занимались вдвоем до трех часов ночи? О чем беседовали? Этого мы не знали, но наша крестная возвращалась после этих ночных посиделок преображенная, а с ноября она стала что-то плести о найденном в снегу младенце, о лисьем тявканьи, о волчьем трупе на крюке, о кухарке по имени Лиз, отправившейся умирать в родную деревню, и о некой Лукреции, жившей среди свиней и гусей.

Так, небольшими мазками, день за днем, Элиана знакомила нас с секретами, которые ей доверял мсье Бенито. Теперь мне уже сложно разделить услышанное ею от него от ее собственных добавлений. Живя в тетушкином доме, я часто замечал, внимая ее красочным монологам у печи, что когда ей недоставало частицы головоломки – а какой-то частицы всегда недостает, – она сама ее отливала в жаровне своего воображения. Прирожденная сочинительница, она с удовольствием рассказывала нам с подробностями собственного изготовления, не забывая, боюсь, о декоративных завитках, о лучших годах в жизни человека, которого мы быстро прозвали дядей Жаном. Таким способом мы удивительно быстро постигали историю, географию, естественные науки, наш словарь пополнялся словечками, до сих пор сидящими в памяти: кругляк (бревно), бубенчик (на шее у скотины), отвал (солнечный склон), фуникулер, приворотное зелье… Зита обожала легенду о святом Варезе и рассказ о дротиках Григория. Я грезил о привалах среди льдов и об игре на аккордеоне.

Разве не считается, что в этом иллюзорном мире достаточно переименовать людей, чтобы поменять наши отношения с ними? Мсье Бенито был нелюдимым, обременительным гостем, внушавшим страх. Дядя Жан стал чудаковатым родственником, грубоватым, но преданным. Конечно, он по-прежнему нас сторонился, прятался, даже запирался у себя, когда мы с Зитой занимались велоакробатикой перед его дверями. Но мы знали, что он там, что в случае чего выберется из своей берлоги, чтобы за нас вступиться.

Апрельским или майским – уже не помню – днем небесно-голубая машина с передним приводом въехала во владения, ржавые ворота которых Элиана запирала только на ночь. Был четверг, а по четвергам мы в школу не ходили. Зита как раз проложила в дубраве новую трассу для гонок с препятствиями.

– Здесь проживает господин Жан Бенито? – спросил водитель с красным худым лицом и короткими усами щеточкой.

– Не знаю такого! – отрезала Зита, всегда отвечавшая первой, когда вопрос задавали нам двоим.

– А в мэрии нам сказали…

Водитель заглушил мотор и поговорил с пассажиром. Оба вышли из машины и вместе направились в заросли. Второй опирался на палочку. Из правой штанины его брюк – Зита по сей день уверяет, что из левой! – торчал стержень, заканчивавшийся резиновым кружком.

– Возможно, он вам знаком под другим именем? – спросил хромой. – Жардр? Эфраим? Это вам что-то говорит?

– Здесь живет только наша крестная Элиана! – заявила Зита, глядя на меня по-особенному. На языке близнецов этот взгляд означал: не предавай меня, поддержи, будем заодно, и так далее в том же духе.

Во время этого диалога, если это можно так назвать, усатый присел перед моим велосипедом и, насвистывая, стал разглядывать цепь. Его внезапный интерес к моей колеснице мне не очень-то понравился, и я оставался начеку.