— Да? Тогда вот тебе еще, — и я, для пущей убедительности встав на карачки, проревел что-то, на редкость непереводимое, но весьма убедительно злобное.

Пэс побелел.

— И это его я буду учить прошибать кулаками толстенные доски? — заорал он в воздух.

— Будешь, — неожиданно сказали ему в ответ. — Но не ты, а Скарапея. От тебя другой педагогический план требуется.

— Во! — прямо как давеча я, показал в воздух кукиш Пэс. — Сам пусть учится! А главное Самдурлайское искусство вовсе не в этом.

— Все мы учили понемногу, — и прямо из воздуха соткался призрак Кащея. — Он нам нужен, ты же прекрасно знаешь!

— Я ничего не знаю, я никого не учу. Ты слышал, как он меня назвал?

— А то. Но, поверьте наставнику, это он не со зла.

— Нечаянно, да? Поверь самдурлаю — такое нечаянно никто не скажет!

— А вот он сказал. Потому что Сказочник. Знания в него уже просто просачиваются. Он открыт к учению. Вот и займись.

Кащей обернулся ко мне.

— А ты, Глым, последи за своим языком. Этот господин со странной прической, между прочим, последний оплот Самдурлайства в нашем Царстве.

— Предпоследний, — напомнил я.

— Ах, да, я забыл. Последнего недавно погубили.

— Антисказочник?

— Нет, Рыба-Фугас. На диво вкусная, но приблизительно каждый сотый кусочек рыбки взрывается во рту ее поедающего. А теперь Последним Самдурлаем можешь стать ты.

— Не сможет, — проворчал плешивый. — Он не сможет. У него нет задатков.

— У меня нет? Да у меня навалом задатков!

— Он негибкий.

— Это кто это тут негибкий? Я?

— Ты, ты, — скорбно кивал Пэс.

— Я, между прочим, очень даже гибкий! А вот ты — просто воплощение негибкости!

— В смысле?

— В смысле — мог бы проявить похвальное терпение в общении с новичком.

— Может, мне еще тебе спасибо сказать за то, что учиться у меня решил?

— Неплохо бы. И ничего я не решал. За меня все решили.

— Как… то есть… Кащееееееей!!!

Начавший уже было развоплощаться призрак вновь сгустился.

— Это ты его прислал?

— Ну, я… А чего, Ррраурырырр (клянусь, я услышал имя Пэса именно так!), он же не болен ничем, у него и справки есть. И потом, какой же Сказочник без Самдурлайской мудрости?

Ох, Кащеище! Просто мастер! У Пэса даже лысина покраснела от удовольствия.

— Ладно! — проскрежетал он. — Иди сюда, убоище. Будем твердить первую заповедь самдурлая.

— И какова же она?

— Весьма проста.

Пэс вытянул губы дудкой, и я невольно подался вперед, чтобы лучше услышать и проникнуться таинством момента.

— НОГУ УБЕРИ!!!

— Ничего себе! А при чем тут нога? Какое она имеет отношение к древнему и могущественному самдурлайскому…

— Да ногу убери, паразит! Все пальцы к чертям собачьим отдавил!

Предпоследний Самдурлай, подобно цапле, скакал на одной ножке и дул на покрасневшие пальцы другой, задрав ее к самому носу.

— Ну я же не знал, что вы босиком ходите…

— Все настоящие сандурлаи ходят босиком! Ибо первая заповедь кодекса гласит: "Никакие материи не в состоянии скрыть бодрости духа".

Никакие материи… Это так он меня голяком в толпу зевак отправит — чисто проверить, не угас ли во мне самдурлайский дух.

— А как же, — сказал Пэс. — Непременно отправлю. И не раз. Но потом.

И как я мог забыть про местную подлую привычку подслушивать мысли! Каждая собака, понимаешь… Ничего, вот как обучусь всему, что знает этот плешак — сам его об коленку согну!

— Ха-ха, — выразительно сказал Самдурлай.

— Ладно, с материями мы прояснили, — проворчал я, невольно провожая взглядом летящий по небу и курлыкающий клин. — Ого! Что это — напильники?

— Понятия не имею, — терпеливо сказал Самдурлай. — Это так важно?

— Я просто никогда…

— Это же сон! Во сне не только напильники — слоны пролетят, а ты не отвлекайся! Вот тебе и вторая заповедь: "Ничто не заставит самдурлая свернуть с пути Воина Света".

— А если он — Воин Тьмы?

— Тогда никакой он не самдурлай, и его нужно мочить в сортире! Башкой об умывальник.

— Ой, — сказал я. — Много там еще заповедей? Мне уже просыпаться пора.

— Осталась одна, но самая главная. Содержащая, так сказать, самую суть самдурлайства.

Мой виртуальный наставник поджал под себя ноги, повиснув в воздухе, и начал нараспев:

— "Развлекай!"…

— Здрасьте, — удивился я. — Я же вам сказал — некогда? Сказал. И что теперь, анекдоты травить? Сплясать танец медведя — этак вот? Или песню спеть вам, может?

— Это заповедь, — терпеливо ответил Пэс. — В древние времена у владык нашей страны сложилась традиция, которая в кратком изложении звучит так: "Заведи Себе Самдурлая, И Пусть Самдурлай Тебя Развлекает!".

— В смысле? — удивился я. — Выделываться перед правителями? И это вам, всем из себя таким строгим и гордым? Анекдоты и танец медведя? Это вас с шутами перепутали, видно.

Самдурлай, оскалившись, соскочил со своей невидимой подставки, схватился за короткий меч, торчащий за поясом, и проревел несколько отрывистых фраз. Тотчас же перед ним из воздуха возникло соломенное чучело. Наставник вытащил из-за пояса коробочку с какой-то черной жидкостью и тростниковое перышко. Несколькими штрихами он придал дерюжной морде чучела карикатурные, но вполне узнаваемые (мои!) черты. Аккуратно убрав письменные принадлежности, он схватил чучело за грудки, с наслаждением несколько раз рванул, мелко потряс, после чего от несчастного полетели только клочки по закоулочкам. Завершив экзекуцию, он отряхнул руки и довольно взглянул на меня.

— Все понял, больше не буду, — поднял лапы я. — А с чучелом, дяденька Самдурлай, это вы лихо придумали. Я тоже себе чучело Кощея смастерю. Не, лучше господина Колоба. И буду лупасить, когда достанут окончательно.

— Суть ты ухватил верно, — снова поджав ноги, сказал Пэс. — И анекдоты, и все остальное — а все зачем? Чтобы не допустить паники в массах. А особенно — чтобы не допустить паники в самом себе. Так что учись развлекаться и отвлекаться. Чтобы тебя не сбили с толку и не повергли во мрак коварные недруги.

— Запоздало несколько ваше наставление, — сказал я, вспомнив рябовский инцидент. — До чего-то такого я уже и сам раньше дотумкал. Но теперь-то мне все ясно, как днем. Благодарствуйте за науку, дяденька!

— Это вам спасибо, что выслушали, благородный человек, — сухо сказал Самдурлай.

Мы с Самдурлаем некоторое время соревновались в том, кто ниже поклонится другому, а затем он рыкнул напоследок, и исчез. А я проснулся.

— Практика нужна, — потягиваясь, сказал я сам себе.

И решил, пока все еще спят, попрактиковаться в самдурлайстве.

Первым, на кого пал мой выбор, был, естественно, Орех. Во-первых, он — деревянный, во-вторых, все-таки я его довольно давно знаю. А ну как какой из Семенов, решив попугать, хряпнет мне палкой промеж глаз? Не-ет, лучше пускай дерево-болтун помогает…

Вы, наверное, удивитесь, но первое, что сделал мой ветвистый друг, после того, как я попросил его немного меня попугать, — ловко саданул мне по черепу одной из веток.

— Вот спасибо, — горько сказал я, потирая шишку.

— Надо было колдануть, — нравоучительно заявило подлое дерево.

— Какое "колдануть" — чуть башку мне не пробил? — сварливо отозвался я. — Не так надо было! Я же стремлюсь стать Последним самдурлаем!

— Ах, во-он оно что! Это мы поспали, да? Кащей что-то говорил о ночных бдениях, только я не въехал попервости. Значитца, решил поучиться отвлекаться и развлекаться?

— Решил. Только не получится у меня ничегошеньки, если кое-кто с годовыми кольцами на пузе не поможет.

— Это кто же?

— Да ты же.

— А где у меня кольца?

— Распилят — узнаешь.

От второй оплеухи увернуться я успел.

— Ладно, давай по-честному, — предложил Орех. — Ты прекращаешь обзываться, а я тебе помогаю по мере сил.

— По мере сил — не надо, — попросил я. — Лучше вполсилы. И так башка трещит.

"Вполсилы" — это было мягко сказано. Вопреки моей просьбе Орех старался со всей дури. Я отправился гулять по Рябовке, а мой коровий (в смысле — покрытый корой, а не то, что вы подумали) друг прятался за домами и выскакивал на меня с жуткими криками и размахиванием ветками. Иногда это получалось Очень страшно (пару раз я был вынужден молниеносно скрываться в хорошо всем известном домике с сердечком на двери), но чаще — и я вовсю старался, чтобы это было именно так — Очень смешно. Один раз Орех притворился живой изгородью и, когда я проходил мимо него, молниеносно разогнулся и кинулся на меня с криком: "Гара-рар!". Я же, вместо молниеносного побега, высокомерно окинул его взглядом и отозвался: "Бог подаст". С деревом случилась истерика: дико хохоча, икая и суча корнями, оно валялось на земле и наотрез отказывалось встать. Я не мог взять в толк, что так насмешило Ореха. Когда же тот пришел в себя, то выяснилось, что глупое дерево просто ослышалось и поняло мою фразу исключительно в превратном смысле. Объяснить же этот смысл глумливо хихикающее дерево отказалось наотрез.