Прошло семь лет, и все изменилось. Наполеон III произнес слово, которое никогда нельзя будет взять назад или забыть. Независимо от того, сам ли он мчится навстречу своей судьбе столь же легкомысленно, как его предшественник в Испании и России, или всеобщий негодующий ропот царствующих особ и буржуазии Европы вынуждает его на временное подчинение их воле, — чары развеяны навсегда. Уже давно все они знали, что он негодяй, но они воображали, что он негодяй услужливый, податливый, послушный и способный к благодарности; теперь же они видят свою ошибку и раскаиваются в ней. Он все время использовал их в своих интересах, между тем как они воображали, что они используют его. Он любит их точь-в-точь, как любит свой обед и свое вино. До сих пор они служили ему известным образом; теперь они должны служить ему иначе или должны быть готовыми встретить его месть. Если и впредь «империя — это мир», то это мир на Минчо или на Дунае, мир с его императорскими орлами, победно развевающимися над По и Адидже, а то и мир на Рейне и Эльбе, это мир с железной короной на его челе[176], с Италией в качестве французской сатрапии и с Великобританией, Пруссией и Австрией в качестве простых сателлитов, вращающихся вокруг Франции и освещенных этим центральным светилом, этой новой империей Карла Великого.

Конечно, скрежет зубовный раздается в королевских дворцах, но он раздается и в залах банкиров и торговых магнатов. Ведь 1859 г. начался при предзнаменованиях, которые обещали возвращение золотых дней 1836 и 1856 годов[177]. Из-за сильно затянувшегося застоя фабричного производства исчерпаны запасы металлов, товаров и фабричных изделий. Многочисленные банкротства заметно очистили атмосферу торговли. Суда снова стали в цене; опять начали строиться и наполняться товарные склады. Ожили биржи, и миллионеры решительно повеселели; словом, никогда еще не было более блестящей торговой перспективы, более ясного, сулящего удачу неба.

Одно-единственное слово изменило все это; и это слово было произнесено героем coup d'etat {государственного переворота. Ред.}, избранником декабря, спасителем общества. Оно было сказано австрийскому послу г-ну Хюбнеру, без достаточного повода, хладнокровно, совершенно предумышленно, и оно явно указывало на заранее принятое намерение затеять ссору с Францем-Иосифом или запугиванием подвергнуть его унижению, более для него гибельному, нежели три проигранных сражения. Хотя это слово было явно рассчитано на то, чтобы произвести мгновенный эффект на бирже в интересах спекулятивных биржевых сделок, оно выдало также твердое намерение перекроить карту Европы. Австрия должна отказаться от тех номинально независимых итальянских государств, которые она фактически оккупирует ныне в силу договоров, заключенных с согласия их правителей, иначе Франция и Сардиния займут Милан и будут угрожать Мантуе такой армией, какой генерал Бонапарт никогда не имел в своем распоряжении в Италии. Папа должен устранить злоупотребления клерикального режима в Папской области, — злоупотребления, которые, кстати сказать, долго поддерживались французским оружием, — или последовать за мелкими деспотами Тосканы, Пармы, Модены и т. п. в их стремительном бегстве в Вену, где они рассчитывают быть в безопасности[178]. Ротшильды оплакивают 11 миллионов долларов, которые они потеряли вследствие обесценения бумаг, вызванного угрозой Бонапарта Хюбнеру, и решительно отказываются от утешений. Фабриканты и купцы горестно отдают себе отчет в том, что ожидавшаяся ими жатва 1859 г., как видно, должна уступить место «жатве смерти». Повсюду опасения, недовольство и негодование потрясают опору, на которой всего несколько месяцев тому назад столь надежно покоился трон героя декабря.

Повергнутый, разбитый кумир уже никогда не может быть восстановлен на своем пьедестале. Он может отступить в страхе перед бурей, вызванной им самим, и снова получить благословение папы и любезности британской королевы; но и то и другое будет только на словах. И папа и королева знают его теперь таким, каким народы уже давно знали его, — безрассудным игроком, отчаянным авантюристом, который так же охотно станет играть королевскими костями, как и всякими другими, если только игра сулит ему выигрыш. Они считают его человеком, которому, подобно Макбету, пробравшемуся к короне кровавым путем, легче идти вперед, чем вернуться к миру и спокойствию. С момента своего демонстративного выступления против Австрии Луи-Наполеон стоял и стоит одиноко среди коронованных особ. Молодой русский император {Александр II. Ред.} еще может, ради своих собственных целей, казаться его другом; но это только видимость. Наполеон I в 1813 г. был прототипом Наполеона III в 1859 году. И этот последний, вероятно, так же устремится навстречу своему року, как устремился в свое время первый.

Написано К. Марксом около 18 марта 1859 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5598, 31 марта 1859 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Готовность, с которой Луи-Наполеон согласился на предложение о созыве конгресса для обсуждения итальянского вопроса, явилась скорее дурным, чем хорошим предзнаменованием для мира в Европе. Если монарх, каждое действие которого за последние шесть месяцев несомненно приближало войну, вдруг делает крутой поворот и хватается за предложение, по внешнему виду рассчитанное на сохранение мира, то мы сразу придем к заключению, что за кулисами скрываются вещи, которые, будь они известны, устранили бы кажущуюся непоследовательность его действий. Так и обстоит дело с европейским конгрессом. То, что на первый взгляд казалось попыткой сохранить мир, теперь оказывается новым предлогом для того, чтобы выиграть время в целях завершения военных приготовлений. Конгресс был предложен только недавно, и в то время как еще ничего не решено относительно места, где он должен собраться, а также и условий, на которых он должен происходить, в то время как его открытие, если ему вообще суждено состояться, откладывается по меньшей мере до конца апреля, — французская армия получила приказание приступить к формированию четвертого батальона в каждом полку, а шесть французских дивизий должны быть приведены в боевую готовность. На этих фактах стоит остановиться.

Французская пехота, кроме стрелков, зуавов, иностранного легиона, туземных алжирских отрядов и других специальных частей, состоит из 8 полков гвардии и 100 линейных полков. Эти 100 линейных полков в мирное время состоят из трех батальонов каждый, двух строевых и одного учебно-запасного батальона; таким образом, полк насчитывает под ружьем от 1500 до 1800 человек. Но, кроме того, он включает в себя такое же или даже большее число людей, находящихся в отпуску, которые, когда полк переводится на положение военного, времени, обязаны тотчас присоединиться к своей части. В этом случае общая численность трех батальонов будет составлять от 3600 до 4000 человек. Так как для учебно-запасного батальона оставляется от 500 до 600 человек, то два строевых батальона должны насчитывать от 1500 до 1700 человек каждый; такая численность делает батальон совершенно неманевренным. Чтобы все эти обученные солдаты могли быть эффективно использованы в военных действиях, необходимо сразу же образовать в каждом полку новый строевой батальон, благодаря чему численный состав каждого батальона как тактической единицы сокращается приблизительно до 1000 человек, что и является в настоящее время средней цифрой, принятой в большинстве европейских армий. Формирование четвертых батальонов представляет поэтому необходимый предварительный шаг для приведения французской армии в боевую готовность; только тогда армия будет иметь организацию, необходимую для того, чтобы вместить имеющееся в наличии количество обученных людей. Это обстоятельство придает особое значение вышеупомянутому формированию четвертых батальонов: их наличие означает готовность к войне. Способ создания этих четвертых батальонов весьма прост: пятая и шестая роты трех существующих батальонов (каждый в шесть рот) объединяются в четвертый батальон, а из остающихся четырех рот выделяется необходимое число офицеров и солдат для образования в каждом батальоне двух новых рот. Новый батальон превращается в учебно-запасной, между тем как третий преобразуется в строевой. Вместе с гвардией, стрелками и прочими специальными частями число батальонов во французской армии будет в таком случае равняться приблизительно 480 — количество достаточное, чтобы вместить около 500000 человек; если этого оказалось бы недостаточно, то четвертые батальоны могли бы быть преобразованы в строевые, а вновь сформированные пятые батальоны стали бы учебно-запасными. Такой процесс действительно происходил в конце Крымской войны, когда армия насчитывала 545 батальонов.