Лера стояла у окна. Лёня по обыкновению куда-то ушел. Она подводила в уме итог: первое, Аким Иваныча не найти. Она даже телефонные справочники и тому подобное использовала — но Аким Иванычей оказалось мало. И все они были явно не то. Один раз в трансе, когда ее спросили какой Аким Иваныч ей нужен, какая фамилия, она ответила, что тот, который встретился с ее мужем, когда он пребывал в другом измерении. В ответ раздалось рычание. (Оставалась слабая надежда на Ротова, но он опять пропал и всячески избегает темы.)

Неудача Алёны и Вадима, хотя их объяснения были совсем смутные, даже нарочито смутные, привели ее в стабильное уныние.

Далее. По поводу их информации об отравителях — ничего пока путного, никаких косвенных намеков. В том районе о котором писалось — благодушная тишина. Но главное: отношения с Лёней стали невыносимы. Разрыв становился неизбежным. Они уже не ссорились, а просто уходили друг от друга.

Леонид окончательно потерял интерес к Лере и заодно ко всему окружающему миру. Только разгадка того, что с ним происходило во время его полета и встречи с Аким Иванычем, раскрытие тайны, касающейся его конечной судьбы и слов Акима Иваныча об этом — только такое интересовало и поглотило его полностью. Он мог часами бродить по Москве, словно прощаясь с ней. Особенно часто он заходил в район Патриарших прудов, Козихинского переулка, Большой Бронной. Заглядывал в маленькие кафешки того района, выпивал кофе и одинокий располагался на скамейке рядом с самим Патриаршим прудом.

Он был уверен: что-то произойдет с ним глобальное, и он уже чувствует дыхание этого глобального в своей душе.

«Аким Иваныч на ветер слов не бросает», — думалось ему. Любил посидеть и перед «сидячим» Гоголем — у него ведь тоже был свой Аким Иваныч, незнакомый остальным. Мысли его разлетались в разных направлениях, но сознание превратилось в огонь в ожидании своей высшей судьбы или приговора.

Дома он вел себя отчужденно, больше читал, практически не читая текст.

А у Леры что-то еще оставалось в сердце.

Вадим уверял Леру, что его может вывести из этого состояния только шок, но чудовищный, невиданный человеком шок. Лера только пожимала плечами:

— А что делать, повезти его в заброшенный хоспис, посмотреть в глаза умирающих. Или может быть, мне самой повеситься, чтоб привести его в чувство.

— Лера, Лера, — утверждал Вадим. — Даже последнее не выведет Леню из его состояния. Да, он поплачет, будет страдать, но это все. Это не изменит его. Как ты не понимаешь!? Только нечеловеческий, метафизический шок может изменить его.

— Например, новая клиническая смерть или тому подобное? Встреча с Богочеловеком? Но тут мы бессильны.

Вадим сникал и лишь тогда просил ее об одном:

— Не отчаиваться, беречь себя, по мере сил беречь Леню, в конце концов, пусть высшие силы разрубят этот узел.

И, наконец, свершилось. Теплым солнечным, почти вдруг летним, московским утром — за окном голубое небо, и словно дух предков снова вселился в Москву, таким утром и раздался звонок.

Леонид был один в квартире. Лера уехала на работу. Он подошел, и сердце его екнуло: он сразу узнал голос Акима Иваныча.

— Ты готов? — прозвучал вопрос.

Когда Лера вернулась из редакции, она нашла письмо, скорее записку. Слова были написаны резкими черными чернилами на белой бумаге и лежали на самом видном месте, на столе.

Исчезновение Одинцова было воспринято неоднозначно. Но тайный трепет прошел по всем, знавшим его.

Надо было как-то помочь Лере. Но удар был смягчен тем, что и так дело шло к разводу. И все-таки сердце Леры сжималось от обиды. «Такое следовало ожидать, — решила Алёна, — прекрасный финал для вернувшегося из иного мира».

Но оказалось, что Лера как раз не ожидала. Смысл и подтекст этой записки привел ее в бешенство. И вообще, тень легкого сумасшествия легла на всех, близко знавших Леню. Сурово прореагировала и милиция (кто-то догадался позвонить):

— Сбежал от жены, так и сбежал. По своей воле, в записке ясно сказано. Вы же признали его почерк. Сейчас таких удальцов видимо-невидимо. Не мешайте работать.

Инна, та самая истеричная дальняя родственница Одинцовых, уверяла, что записка — это фикция, а на самом деле Леню использовали на органы. Во всяком случае, так она кричала по телефону. Не давала ей покоя судьба злополучного Володи, сына ее друзей Ковалевых. Отрезанные органы, правда, чудились многим. Но только не Лере, не Алёне и Вадиму, и не Филиппу Пашкову. Последний особенно твердо утверждал, что все было предопределено.

И тайный ужас был вовсе не в блуждающих по миру почках, или даже голове. И не в самом факте исчезновения Лени. «Мы все когда-нибудь исчезнем», — пожимал плечами Пашков.

Тихое сумасшествие состояло в том, что Леню увел из этого мира, и видимо, навсегда, некий неизвестный человек, очевидно, обладающий огромной неведомой силой и притягивающий к себе, как потусторонний магнит.

Особенно мучительно ощущали ужас этого Вадим и Лера. Словно из потустороннего мира повеяло бредом, но их бредом, а не нашим. «Их» бред окутывал сознание желанием выскочить из самого себя, чтобы понять, что происходит.

Все иное только раздражало. И когда Инна позвонила Лере и объявила, что она принесет ей ботинок, который якобы был на Володе, когда его делили на органы, Лера прервала с ней все отношения. Этот ботинок, по мнению Инны, вещественно показывал, что и с Лёней могло произойти то же самое.

Пугали Леру и Вадима версиями о бандах гипнотизеров, о парапсихологах, облучениях и еще более нелепыми версиями. Хотя гипнотизеры действительно шалили и шастали по Москве. Но от всех этих версий у Вадима и Леры только легчало на душе, хотя бы на мгновения: абсурд порой помогал жить, но, увы, не всегда.

Оставалась одна надежда: Вадим помнил слова Ротова, что у него есть еще один запасной ход к Аким Иванычу.

Ротов как назло опять исчез. Надо было его искать. Где-то в московских щелях, в которых он мог бы находить уединение.

А Лера тем временем наседала на экстрасенсов, «подлинных», как уверяли. К родственнице своей, Софье Петровне Бобовой, она и не пыталась обратиться: та ни с того ни с сего потеряла ум и была занята его восстановлением. Сеансы свои между тем Софья Петровна не прекращала, причем после потери ума они становились все успешней и успешней. Но сеансы она сосредоточила только на лечении депрессий. Получалось хорошо, ибо и Софья Петровна и каждый клиент впадали обычно в единое непомерное веселие. Предсказывали сами себе судьбу, не только здешнюю, но и на том свете…

Лере было не до того. Тем не менее, «подлинные колдуны» и «экстрасенсы» только отмахивались, приговаривая, что в такие дела они не будут влезать.

Внезапно появился Тарас. Ротов пришел к Вадиму с пакетом водки и с адресом.

— Все знаю, все помню, — крикнул он с порога. Расцеловал Вадима и указал на бумагу с адресом и телефоном.

— Это некий Глеб. Вхож к Аким Иванычу. Я уже с ним договорился. Удалось. Звоните, он примет сразу.

Ликование Вадима и Леры казалось бесконечным. Позвонили и поехали.

Дом находился недалеко от метро Алексеевская (на проспекте Мира). Это был добротный дом, видимо, построенный в довоенное время. Связались по домофону, поднялись на шестой этаж, раскрылась крепкая дверь, вся в черном, и на пороге стоял интеллигент среднего роста и средних лет, в очках, но телосложения недостойного.

Вместительная двухкомнатная квартира выглядела, как вместилище хаоса, везде книжные шкафы и книги, разбросанные где попало: на столе, на креслах, на диване.