Решили действовать. Правда Ротов прошамкал:

— Сидеть сложа руки — это тоже действие.

На следующий день рано утром Лера, лежа в кровати, спросила у Лени: «О чем ты думаешь?» и он ответил: «Об Аким Иваныче». В это время раздался телефонный звонок.

— Это я, Бобова, — заговорил сладкий голос.

— Что там, в миру, у вас? — тут же сказала Лера.

— Неплохо. Завтра скачи ко мне, милая. Уговорила тех двоих, бугая и Римму — тех, о которых ты хотела знать — придти завтра за раз. К двум часам будь у меня.

…Для этой встречи Лера почему-то шикарно оделась, хотя сидеть и слушать исповеди надо было в тайничке, в каком-то пыльном углу рядом с комнатой. (Кстати, любимый цвет Леры был красный, и вопреки всем модам она часто носила платья цвета «собственной крови»). Она сама не понимала, почему нужно было надеть небольшой бриллиант, любимое платье, парижские туфли.

«Если никто меня не увидит, то, значит, я оделась так перед Богом. — шепнула она себе. — Что ж, даже перед Ним важно быть красивой. Пусть будет так, вопреки всему».

И она решительно посмотрела на себя в зеркало.

— Я же не безумная, — сказала она Лёне на прощание, — чтобы не понять очевидное: шансы найти отравителей для нас почти равны нулю. Но я надеюсь на чудо, а иными словами на Случай. А ты меня после всего стал любить меньше, — и она в дверях поцеловала Лёню.

…Тетушка встретила Леру со сладкой, пряничной улыбкой.

— Книга-то твоя продвигается? — спросила она, подмигнув племяннице. — Пиши, пиши, только, смотри, не опозорь весь мир…

Лера засмеялась и чмокнула тетушку в щечку, шепнув ей на ушко:

— Мир опозорить очень легко. Они, тетя Соня, сами себя опозорили, читай мировую историю. И без меня обойдется.

Бобова покачала головой:

— Как экстрасенс и в некотором, весьма ограниченном, смысле колдунья должна тебе сказать, что ты не права, Валерочка. Опозоришь мир — и ответишь за это. Таков мой опыт. Не пиши жутких книг, смотри на жуть веселее.

— Тетя Соня, не бередите меня… Куда спрятаться?

Тайничок, как и предполагала Лера, оказался на редкость пыльным и неухоженным, но слышимость была отличная. Лера, взяв веник, подмела, принесла детский стульчик, устроилась поуютней.

…Первым пришел бугай. Мужчина, лет 35, обросший, здоровый, с испуганно-угрюмым взглядом, — так выглядел этот клиент. Одет был неопрятно, в потрепанном пиджачке. Но наличные, тетушкин гонорар, положил на стол уверенно и без заднего чувства.

Бобова, вздохнув, раскинулась в кресле и чуть томно проговорила:

— Рассказывай внятно и ясно. Не так, как в тот раз.

— Я выпивши был с испуга, Софья Петровна. Ведь первый раз к экстрасенке. А я родом областной.

— Ни в коем случае не бойтесь меня. Кстати, вас зовут Арсений Васильевич?

— Так точно.

Арсений нахмурился и начал:

— Человек я, матушка, по природе больной, неудачливый. Не вор. И жил, поэтому всегда в обрез. А тут Хапин, друг мой, на день рождения мне пиджак подарил. Не этот, что на мне, а хороший, я такого пиджака сроду не видел.

— Ну, что ж, пока все терпимо, — вздохнула Софья Петровна.

— Терпение мое стало шатким, когда Хапин меня предупредил в конце гулянки, что пиджак ворованный, снят с важного человека. Пиджак, мол, могут искать, потому, говорит, ты лучше в нем не показывайся, а надевай его дома, смотри на себя в зеркало и кайфуй. Удовольствие получишь.

— Уже хуже, но ничего, — наклонила голову Бобова.

— Ну, думаю, ворованный так ворованный, у нас все теперь ворованное. Не побрезгую.

— Дальше.

— Но дня через три хуже мне стало.

— Что значит хуже? Милиция?

— Какая там милиция! С головой у меня стало плохо, — и Арсений указал на свой висок. — По ночам стало казаться.

— Вот это уже интересно. Что казалось?

Арсений развел руками.

— Живу я один. В однокомнатной квартире. Сны ненормальные пошли, патологические. Проснусь, и чую, кто-то в квартире есть, а гляжу — никого.

— Раньше такое бывало?

— Никак нет. Всегда здоров был, как бык… Одним словом, я — к Хапину. Что, мол, говорю, за пиджак? А он выпил и признался. Пиджак, говорит, с покойника. Я, говорит, давно таким бизнесом балуюсь. Когда из крематория, а когда из могил. Так и сказал: «Этот, — говорит, — из гроба, из могилы значит. Знаменитый покойник, то ли спортсмен, то ли певец… Только что похоронили. Извини, говорит, дружище. Я думал, пиджак прямо на тебя». Я ему в морду заехал и ушел. Но пиджак не вернул.

— Тут главное — финал, — предупредила Бобова.

— Являться стал спортсмен-то, — сдержанно осклабился Арсений. — Проснусь — шорохи, и виден силуэт. А в уме все время просьба его звенит: Отдай пиджак!

— Дальше.

— Я ему умственно говорю: как я тебе отдам? Он отвечает: узнай у Хапина мою могилу и повесь там на дереве. Смутно говорит, трудно понять, голова болит от испуга. И вот который раз ко мне приходит: «Отдай пиджак», — и все. Требует, просит, не поймешь. — Арсений замолчал. — Софья Петровна, вы человек сведущий, зачем на том свете пиджаки нужны?

Бобова погладила себя по животу и задумчиво поглядела вдаль.

— Никто этого не знает, — ответила. — А что ж вы пиджак-то не отдали?

— Да больно хороший. Жалко. Надену его вечером и любуюсь на себя в зеркало. Хорош! И пиджак хорош, и я хорош.

— Плохо, плохо, очень плохо, — решительно проговорила Бобова. — Раз его недавно похоронили, значит душа его вместе с тонкими оболочками бродит еще по земле, сорок дней, считается, может прощаться. Бывает, они и видимыми становятся на короткое время, это известно. И мысль свою задушевную самую могут передать кому надо.

— Что ж тут задушевного в пиджаке? — опять оскалился Арсений, словно волк, у которого отнимают кусок мяса.

— А этого мы не знаем. Может символ какой, может с этим что-то связано, или магия какая-то. Разве мы знаем те узоры.

— Скорее всего, я — идиот, — вдруг заключил Арсений.

Софья Петровна строго посмотрела на него:

— А волю мертвых надо уважать. Если он, бедняга, пиджак просит, то значит ему плохо на том свете, может, он с ума там сошел, потому пиджачок алкает. Знаете, как там лихо, это ему не ногами дрыгать перед глупым народом, или как взрослый идиот мяч гонять по полю. Ему там плохо, — раздраженно добавила Софья Петровна, — как вы не можете понять? Поэтому он такой тревожный. Ему помочь надо, а вы — пиджак жалеете.

— Что же делать? — тупо спросил Арсений. — Я его боюсь, голова болит, ночи не сплю.

— Надо немедленно отдать пиджак, Арсений Васильевич, сегодня же. Иначе вас кошмары замучат. А по вашему Хапину тюрьма плачет — покойников грабить — последнее дело.

— А я думал, вы мне поможете.

— Я вам могу помочь, только если вы вернете пиджак покойному. Как он вас учил, на то место. Тогда и я смогу вам помочь, потому что ваши кошмары от вас сразу все равно не отстанут.

— А я думал, вы можете, как в рекламе, заколдовать его, паразита, чтоб он ко мне не приходил. Потому и деньги вам большие дал.

Бобова откинулась на спинку кресла.

— Да вы рехнулись что ли? Во-первых, в рекламе ничего такого не было. Во-вторых, на душу мертвого влиять, да еще в непонятную сторону, — за это, знаете, как расплачиваться придется? Что, я ради вашего кошмара в жертву что ли себя принесу? Я черной магией не занимаюсь.

Арсений выпучил глаза:

— Я вас и не заставляю черной магией заниматься. Усмирите его и только.

Софья Петровна махнула рукой:

— Отдайте пиджак и точка, если ничего другого не понимаете. В этом случае я сниму ваш ужас. Иначе пеняйте на себя. Разговор окончен. Деньги ваши мне не нужны. Я несчастных не обираю.

Клиент вдруг удивленно притих. Взял деньги и с небольшой слезой промолвил:

— Спасибо вам за все, Софья Петровна. Я на эти деньги себе новый пиджак куплю, а тот отдам покойнику, как вы велели. Я теперь вам полностью доверяю. Вы — святой человек, потому что на мои деньги не позарились. Я таких людей еще не видел.