Хорошо, что дверь в квартиру Лёня не успел закрыть.

Соседка, вышедшая на лестничную клетку, удивилась, вошла и закричала, будто ее саму пронзили. Кошка отсутствовала.

Горе сблизило Леню с женой. Лера удивлялась: сколько на свете оказалось добрых людей. Словно свет упал с неба. Даже почти незнакомые люди, соседи по огромному дому, помогали. Тем более, трудностей было много: похороны, слава Богу, не ежедневное событие и привычки к нему нет. Тем более Лёня — совсем в ауте. Значит, хлопоты на Леру. Но с помощью друзей и просто окружающих все прошло достойно.

Дня три после похорон они были вместе, как раньше. Но потом Лера стала замечать: Лёня забывал, что происходит вокруг, словно ему все надоело. И опять тот же взгляд, и напряженный, и отсутствующий.

— Тебе что, хочется обратно? — спросила она. Но Лёня упорно молчал.

— Судя по твоим словам, тебе там было не по себе, — раздраженно заметила Лера. — Там не так уж уютно.

Они начали ссориться. Лёня надолго уходил гулять один. Он отсутствовал, и Лера и жалела его, и злилась.

Лёня, прогуливаясь, видел только пустоту вокруг себя. Зачем же тогда прогуливаться, если не видеть ничего существенного вокруг?

Но Лёня знал, что его час наступит. Что-то приближается. Ему будет хорошо, очень хорошо и навеки. Поэтому не надо ни думать, ни видеть, ни слышать — зачем, если все уйдет?

Он не прочь был даже вкусно поесть в каком-нибудь одиноком кафе, не думая, естественно, о таких пустяках, как деньги.

Лера мечтала о ребенке, и до этого Лёня был согласен, но теперь какие уж дети. Он жил там, а не здесь.

Лера была в отчаянии, но надеялась. «Претерпевший до конца — спасется», — повторяла она про себя. И даже в голову не входила мысль, чтобы бросить Леню. Отсутствующего или нет — она его любила. Но иногда крутилось: «Страшно на этом свете, господа», и именно страшно, а не скучно. Скука — это большая радость теперь. Облегчение, полет звезд. Это тебе не Гоголь, твердила она.

Неожиданно забежала Алёна. Поцеловавшись, сели за стол. И Алёна объявила, из источников, которые она боится даже вслух произнести, ей стало известно, что именно в районе Мытищ находится подпольная фабрика фальшивых лекарств.

У Леры загорелись глаза. Месть, месть, это сладкое слово. Конечно, не по-христиански (разоблачить надо, но не мстить), но она не может сдержаться: мстить, мстить и насладиться местью. За всех. Искалеченных, больных, отправленных не во время на тот свет. Надо же, такие твари нарушают даже естественный ход судьбы.

Лера объявила:

— Я напишу донос. В Генпрокуратуру.

— Почему ты? Напишем вместе. «Мы» — звучит солидней. Конечно, анонимное «мы», — поправилась Алёнушка, упиваясь бразильским кофе. — Только бы не ошибиться в анонимности.

— Доверимся Филиппу — он-то знает, как лучше оформить такое безошибочно. Несмотря на то, что он наш, он чует запах мира сего.

Выпили за дело. Лера и не вздумала расспрашивать Алёну об источнике: нельзя, значит нельзя. Это же Алёна, сама Алёна сказала.

Но вырвалось другое, как бы про себя:

— Донести надо, но не мстить, не это должно вести, — пробормотала она, — ибо сказано: «Мне отмщение, Аз воздам»…

— Брось, — возразила Алёна, отпив, — такие великие слова не относятся к этой ситуации. Неужели Бог будет заниматься такими клопами, помешанными на деньгах любой ценой. Они сами по себе сгниют там. Не хватало еще, чтобы высшие силы марали руки об этих кровососов. А здесь мы возьмем работу Бога на себя.

— Иш ты, какая ты смелая стала. Хотя духовно ты всегда была смелая и лихая. Прости, я порой думала, что ты трусиха.

— Ладно, Лерка. Наши сердца сблизились в последнее время. Итак, у Филиппа. Вадима я тоже приглашу.

— Еще бы.

— Выпить надо ликеру за бессмертие нашей души, — заявила Алёна, смеясь.

И они, довольные, разошлись.

А от Ротова все не было и не было звонка. Точно он провалился в преисподнюю. Но Лёня потерял к этому интерес. Он просто ждал прямо звонка от Акима Иваныча. К черту всяких посредников. Звонок прозвенит и все. И тогда начнется иная жизнь, иная смерть и иная Вселенная. Взгляд Лени был устремлен туда. Даже о Лере он вспоминал без жалости, и сам дивился этому. И тогда немножечко жалел ее. «Аким Иванович, Аким Иванович», — бормотал он во сне.

У Филиппа собрались днем, он принимал один, домашние уехали. Алёна, Вадим, Лера и хозяин уселись за круглым столом. Алёна отметила новые картины на стенах: то были Зверев и Харитонов, среди других, которых она уже видела. Идею доноса Филипп воспринял с восторгом.

— Если так, то спасем немало людей, если не от смерти, то от болезней и всяких последствий. А кровопийцам — Бог судья, а пока Генпрокуратура, — вымолвил он и сразу принялся за дело.

Включили компьютер…

— Кто хочет печатать? — спросил Вадик.

— Я, я! Я — первая! — выкрикнула Лера и почему-то посмотрела на картину Зверева.

Лера расположилась, но сначала надо было составить текст. Взялась Алёна:

— Уважаемые защитники народа и его блага. С наслаждением сообщаю вам, что в районе Мытищ, примыкающем к Ярославскому шоссе, расположилась фабрика фальшивых лекарств, руководимая подпольными буржуями. С радостью открыли бы вам наши имена, но не можем по причине здравого смысла. Искренне ваши. Проверьте.

— Ну, это уже хороший сюр, — хохотнул Филипп, а за ним и остальные. — Но они нас не поймут. Надо помягче.

Помягче не получалось, слишком притягивал сюр, да еще со стен смотрела одна сюрреальность.

«Защитники народа» превратились в «уважаемых коллег», «защитников женщин и детей», а «подпольные буржуи» в «маньяков».

Чтоб прекратить веселье, Филипп продиктовал свой текст, сухой и почти бюрократический. На этом и сошлись. И тут же накрыли на стол.

— Все-таки ты зря влезла со своим сюром, Алёнка, — вдруг рассердилась Лера. — Дело-то серьезное. Пусть это капля, но все же направлена против дикого беспредела. Мой двоюродный брат только что вернулся из провинции; страшно взглянуть, говорит, как наваждение какое-то, экономическая чума. И людей так жалко, невыносимо…

— Да я же тоже как ты, — оправдывалась Алёна. — Но надо же вздохнуть немного, хоть на минуту, а без сюра тут не обойдешься.

— Мои милые юные дамы, — прервал Филипп. — Разрешите мне сказать несколько слов. Вы опять за свое, вы слишком чувствительны, а нельзя так болезненно переживать за то, что происходит в стране. Зачем доводить себя до сумасшествия. Это во-первых.

— Не мы доводим, нас доводят, — быстро проговорила Алёна.

— Во-вторых, не все так плохо, как кажется. Есть честные предприниматели, любящие свою страну, и везде есть такие, во всех сферах жизни. Я не буду приводить научные аргументы, это увело бы в сторону. Но они есть и очень основательные… А главное, выбраться из этой ямы, в которую нас загнали, можно только постепенно и с большой осторожностью. Страна в страшных тисках, и ей нужно спастись в целом, сохранить себя, а бедные и несчастные всегда были и будут… Россию надо спасать, а не спившихся бомжей.

Тут начался шум и волнение.

— Да не о бомжах же речь, а о большинстве народа, — возмутился Вадим. — Ясно, что страну надо хранить, сохранять от всех видимых и невидимых опасностей.

— О, Господи, элементарные социальные гарантии, хотя бы часть того, что есть в европейских странах, — вмешалась Лера, — И умерить аппетиты кровососов, криминала.

— И главное, жизненно важное, — чтобы увеличилась рождаемость, иначе здесь, на месте России, будет распад, — воскликнул Вадим.

— Хватит апокалипсиса, — прервал Филипп. — Еще поговорим о войнах и терроризме. Хватит!

Вадим вдруг заметил, что прямо перед ним на стене — портрет Достоевского. Он глянул в глаза Федора Михайловича и чуть-чуть успокоился хотя бы внешне.

— Филипп, — сказал он. — Дай Бог, чтобы твое мнение оказалось истинным. Без потрясений, тихо, как при Иване Калите, собирателе, постепенно вылезем. И с миром будет все в порядке, нас будут любить, и мы будем любить, по-детски говоря… Но, увы, альтернативный пейзаж кажется мне более точным.