Пять месяцев назад перенес экстренную резекцию желудка в связи с кровотечением из язвы. Оклемался. Уже собирались переводить, а он возьми и отсоединись от капельницы и кислорода одновременно.

Фабричных систем для кислородотерапии не хватает. Местные умельцы мастерят их из тех же капельниц. Больной пытался подключиться самостоятельно, перепутал системы и накачал кислород в сердце. Наступила клиническая смерть. Подоспели вовремя, завели. С тех пор выкарабкивается из одного осложнения за другим. Пока выкарабкивается.

Перед глазами снова встал светлый образ Лили Давыдовны. «В нашей работе мелочей не бывает». Что да, то да. Из хроник того же 18-о отделения: Лето. Жарко. На потной груди полуамбулаторного старичка покоятся наушники. «Дочка, воткни радио в розетку». Дочка воткнула, да не в ту.

Разряд, фибрилляция желудочков, реанимация по полной программе. Через сутки экстубировали. Дед первым делом поинтересовался, что произошло. «С кровати упал, головой ударился. Не помнишь, что ли?»

А этот что здесь делает?

Бойкий дедок с бегающими глазками. Бритый «чайник» под повязкой. Я пролистал историю. Ага! Больной Варфоломеев, переведенный из «нейрореанимации» в обмен на конфликтного Солана. Два дня назад была удалена хроническая субдуральная[46] гематома.

Дедок снял со спинки кровати и накинул на плечи мятый флотский китель с орденами.

Боевая слава «реанимации».

Остальные послеоперационные. Течение обычное.

Запад обрушился на меня сотнями тонн многоэтажного вокзала.

С ресторанами, магазинами и автоматами — для напитков, газет, сигарет, кондомов, обналичивания кредиток и еще черт знает для чего. Автоматы стучали, звенели и гудели, не обращая на ошарашенного «совка» никакого внимания.

Я вконец запутался. Почему не встречают?

— Олег! Я думала, поезд приходит в половине.

Света. За год я успел забыть, какая она симпатюля.

Дома меня ждал торжественный обед, муж и причесанные дети.

Обменялись последними новостями с Родины. В августе погиб Цой. В магазинах пусто, на национальных окраинах неспокойно. А в ФРГ все по-прежнему. Загнивают потихоньку.

После прогулки по ночному Франкфурту я спустился в отведенные мне апартаменты и проспал часов двенадцать.

После того, как Света вернулась из госпиталя, мы отправились выкупать обратный билет. Оказалось, что она забронировала билет до Москвы на середину сентября. Я не планировал такого длительного визита, но сильно не расстроился. Позвонил в Москву и проинформировал Батыриху об изменении своих планов. Диалога не получилось, не говоря уже о консенсусе.

Я настрочил истории и сбегал в «приемник». Андрон принял отравление ФОС[47] и вызвал трансплантаторов.

Во второй палате у него лежит больной с тяжелой черепно-мозговой травмой. Со вчерашнего вечера арефлексия, зрачки расширены.

Самостоятельное дыхание на фоне двухминутной инсуфляции[48] чистого кислорода отсутствует, гемодинамика поддерживается вазопрессорами. Смерть мозга.

Для подтверждения такого диагноза неплохо было бы сделать каротидную артериографию или, на худой конец, электроэнцефалографию. Но мы не графья, и как-то обходимся.

Андрон на смерти мозга собаку съел. Не пропускает ни одного потенциального донора. Ведь сколько народу с живыми мозгами хоть завтра готовы на пересадку почек. И еще консультантские…

В Союзе (и не только) под протоколом забора органов у мертвого (с юридической точки зрения) человека ставят свои подписи реаниматолог, невролог, судебно-медицинский эксперт, трансплантолог и — в зависимости от обстоятельств и времени суток — главный врач, заведующий отделением или любой другой врач. Всего пятеро.

Но зачем же любой другой! Лучше я сам поставлю. Считается консультацией, каждому соучастнику за тяжкое бремя ответственности отваливают по одиннадцать рублей. Вроде бы немного, но если скинуться…

Но-но, дорогой читатель! Поберегите свои слюни. При такой жизни они вам еще пригодятся. Мы не охотники за скальпами и не возьмем грех на душу. А что касается лабораторного подтверждения диагноза… Пока (и если вообще) получишь результаты высокочувствительных, но весьма трудоемких исследований, почки отомрут вслед за мозгом — процесс-то быстротечный. Есть, конечно, круто оборудованные клиники — Шумаковская, например. Но мы в Боткинской. Кстати, не самой поганой среди советских больниц.

Какова вероятность ошибки? Мягко говоря, небольшая. Вы имеете тот же один шанс на миллион стать счастливым наследником богатой троюродной прабабушки из Австралии, о существовании которой даже не подозревали. Но продолжаете, как заведенный (заведенная), ходить на работу и хватаетесь за самую грязную халтуру. Зачем? Увольняйтесь немедленно! Кормите баснями голодных детей. А вдруг повезет…

Андрон почти договорился и насчет сердец. Там консультантские побольше. Осталось решить организационные вопросы. Трансплантологи изымают работающее донорское сердце параллельно с доступом к сердцу реципиента.

Необходимо перевезти донора в другое лечебное учреждение — целиком и вместе с историей болезни. И вернуть труп на следующий день. Родственникам положено сообщать о смерти немедленно. А вдруг они будут ждать транспортировки тела в морг? Или лучше не сообщать? Проблема.

Конечно, проще загодя получить у родственников письменное информированное согласие на изъятие органов. Но это в теории — девяносто девять процентов ответят категорическим отказом независимо от воспитания, вероисповедания и интеллектуального уровня. Оно и понятно. Поставьте себя на их место. А теперь поставьте себя на место матери, у которой ребенок погибает от сердечной или почечной недостаточности. Мать не знает, дождется ли он своей очереди…

Хорошо бы урегулировать вопрос юридически, но это уже из области фантастики. Хотя уверен, что Андрон найдет какой-нибудь выход, не дожидаясь принятия дополнений к Гражданскому и Уголовному кодексам. Он мастак на нестандартные решения. Возьмем, к примеру, расхождение клинического и патологоанатомического диагноза. Ты лечишь больного от инфаркта миокарда, а на вскрытии обнаруживают недельный перитонит. Отымеют во все физиологические отверстия, еще и новых понаделают. Кошмар! Но только не для Куранова.

Сомневаясь в диагнозе, Андрон отводит родственников в сторонку, деликатно сообщает о печальном исходе и тут же подкидывает идейку. «И знаете, вскрывать как-то не по-христиански (мусульман и так не вскрывают)» — «А разве можно…» — «Разумеется. Имеете полное право. Только напишите заявление на имя…»

Вот что значит человек внимательно читал Вересаева!

Поездка должна была окупиться.

Первые несколько дней я лихорадочно листал Inserat и помечал объявления в разделе бытовой техники.

Мне поменяли чуть больше шестисот марок. Я решил приобрести видео, но самый дешевый магнитофон выходил за пределы моей покупательной способности. В конце концов остановился на плеере, который локализовал в одном из пригородных магазинов. Псевдояпонский агрегат с неаппетитным названием «Фунай», но за четыреста. В Москве толкну штуки за четыре. Верну долг Пекарю.

Остается две сотни на пропой и штука «деревянных» в виде навара.

Вечером мы обмыли целевое приобретение в «пиццерии» напротив.

Через неделю в витрине одного из центральных магазинов Генрих увидел «Кроун» за триста марок. Тем временем в Союзе марка взяла десятирублевую отметку, а цены на аппаратуру упали.

В ординаторской Андрон беседовал с Ириной Иосифовной Солан.

Мужа Ирины Иосифовны — крупного физика (или математика) — доставили в 18-е четыре дня назад с профузным[49] желудочным кровотечением. Речь шла о жизни и смерти. Об экстренной операции, уж точно.