А как же знания, опыт? Как же прогнозирование ситуации? А никак. В девяноста девяти процентах случаев мы падаем совсем не там, где постелили. И уже только потом — теоретики — решают, можно или нельзя было этого избежать.

Тем временем у каждого врача набирается свое маленькое персональное кладбище. Маленькое ли? Да, пожалуй, небольшое — до сотни могилок (у Афанасьева). А у В.И. Ленина — под сто пятьдесят миллионов. Революции, гражданская война, эпидемии, голод, репрессии. Вторая Мировая с душегубками, Хиросимой и Нагасаки. И снова лагеря. Это логическое построение принадлежит не мне — Бертрану Расселу. Потом Корея, Вьетнам, Афганистан, не считая «мелких» конфликтов…

Но Бог с ним, с Лениным и продолжателями его делов. До сих пор цена человеческой жизни у нас самая низкая в так называемом цивилизованном мире и продолжает падать. Тысячи преднамеренных убийств. Взрываются заводы, склады и эшелоны с горючим, красителями, удобрениями и собственно взрывчаткой.

В результате последней такой катастрофы около тысячи пострадавших. Совмин великодушно выделил сто «кусков» — по стольнику на брата. Ладно так — когда горят телевизоры со знаком качества, а их хозяева получают тяжелые ожоги, компенсации ждать не приходится. А производственные травмы? В «реанимацию» Балашихинской ЦРБ почти каждый месяц привозят одну-две жертвы технического прогресса — кого успевают вытащить живыми из-под гидравлических прессов, из станков с ЧПУ и чанов с серной кислотой. Впоследствии большинство умирает, причем почти все несчастные случаи списывают на состояние алкогольного опьянения. А сколько таких ЦРБ по стране! Никаких демонстраций, никакого протеста — все согласные. Несмотря на гласность.

Нет, у них тоже гибнут при исполнении. Взять ту же «Альфу Пайпер». Вместе с этой нефтедобывающей платформой затонули двести или триста человек. Компания без колебаний согласилась выплатить родственникам по триста-пятьсот тысяч долларов за каждого. Те без колебаний отказались — по суду получат намного больше.

Нет, суд — не решение проблемы. Интересно, сколько бы сейчас с меня запросила семья Абашидзе? И как бы я все это выплачивал? Львиную долю моих доходов съедают долги за кооперативную квартиру.

Но судом здесь и не пахнет. Максимум, что меня ждет, это пистон от Львова.

Пора. Я отшвырнул сигарету и сплюнул вниз. Люди в белых халатах уже разбрелись по корпусам.

Конференция шумела, как растревоженный улей. Коллеги не хотели слушать ни про полиаллергика, который не переносит имеющиеся в больнице анестетики, но терпеливо дожидается очередной, седьмой по счету, пластики гортани, ни про «необъяснимую» смерть в «нейрореанимации». В «агонариях» всегда умирают больные, в операционных всегда льется кровь. Кого в наше время удивишь кровью в операционной? Совсем другое дело — на ступеньках кафедры.

Коллеги дружно обсуждали поединок Хануманова с Баграмяном.

Собственно, поединка, как такового, не получилось. Одним ударом Хануманов послал Баграмяна в нокаут. Рафик рухнул, как подкошенный, ударился головой о ступеньку, получил легкое сотрясение мозга и, по истечении положенных десяти секунд, пополз в подвал.

Хануманова — он уже раскаивался в содеянном — заперли в кабинете второго профессора. Будучи завучем, Никодим Евграфович отвечает за подрастающее поколение. А поколение подрастает горячее. Одним словом, уголок зверей имени Дурова.

Баграмяну остановили кровотечение из сломанного носа и конвоировали в «лаборантскую», где сердобольная Зинаида Кирилловна Пахомова наблюдала за динамикой состояния пострадавшего.

Неприязнь между умным, тонким, но физически неподготовленным Рафиком и туповатым качком-любителем Ханумановым была давней, взаимной и, на мог взгляд, совершенно естественной. Но зачем же усугублять ее сравнительным анализом половых возможностей обрезанных и необрезанных (Хануманов — татарин)? Справедливости ради стоит отметить, что зачинщиком национально-религиозной розни выступил Хануманов, В январе этого года Баграмян вернулся из Гюмри — бледный, осунувшийся, опустошенный. Неделю он прорывался на родину через Боткинскую администрацию, Минздрав Союза и Красный Крест. В его помощи никто не нуждался. Рафик плюнул, достал билеты, собрал какие смог лекарства и отбыл на свой страх и риск.

К середине декабря еще не успели сосчитать всех убитых, раненых и оставшихся без крова, но уже поняли — трагедии такого масштаба не могла припомнить в своей истории даже многострадальная Армения.

Мир сопереживал — засыпал республику ровным слоем продовольствия, медикаментов, палаток и одежды. Братский Азербайджан слал гробы. Прибыли специалисты, было организовано распределение предметов первой необходимости, спасательные работы, медпомощь, даже строительство. Помогали местные, наблюдались случаи героизма. И рвачества. И банального воровства.

В Ленинакане у французской группы украли мясные консервы для поисковых собак.

Потом машина с мегафоном ездила по городу: «Верните, пожалуйста, ведь вам, так же как и нам, нужны здоровые и активные собаки».

Рафик работал в больнице — разумеется, не в качестве анестезиолога (за спиной только три месяца ординатуры) — санитаром, медбратом, в общем, на подхвате. Не спал сутками.

Первым, что услышал Баграмян по возвращении на кафедру, был нарочито громкий рассказ Хануманова об армяшках, которые понаехали в Москву и под видом сирых и убогих сшибают милостыню в метро. Где, мол, простому труженику со скромными доходами напастись «пятериками» для жертв землетрясения?

Оратора молча и неодобрительно слушали молодые ординаторы и женская (то есть большая) часть врачебного коллектива. Именно женщины и предотвратили тогда рукоприкладство, Рафика по-человечески жалко. Но инцидент избавил меня от необходимости «научничать» с профессором Дуровым. Дедушке предстоит опросить свидетелей и участников конфликта, а также вынести вердикт. С моими «диссером» и так все ясно. Мониторное оборудование, которым я пользовался в начале моей научной эпопеи, либо вышло из строя, либо было передано другим, более перспективным аспирантам и соискателям. Дуров меня утешает: «пока записывай, что возможно (вызванные потенциалы), остальное потом дорисуем авторучкой». Благо, чистых лент до Бениной мамы. Но я не пользуюсь авторучками.

Нет, посиделки с профессором сегодня мне точно не грозят.

Силанский прав — что-то с памятью моей стало. Завтра начинается советстко-германский анестезиологический симпозиум. Дождавшись тишины, Нелли Алиевна в десятый раз зачитала списки групп и повторила инструкции. Я да еще пара ординаторов, которые могут связать несколько слов по-английски, должны встречать немцев в Шереметьево. Уже сегодня, уже сейчас. Баграмян тоже в нашей группе. Языком владеет в совершенстве. Эта потеря — практически невосполнимая.

В моем шкафчике висел синий костюм — единственный, где-то даже лоснящийся от сознания своей исключительности. Но отутюженный. И финский.

Я переоделся. «Вольво» Львова ждала у подъезда.

Леонид Никанорович — крутой мужик. Три года отпахал в Уганде. Купил тачку (тогда еще «Волгу»), удачно разменял квартиру. Завел интересных друзей, занялся разведением ротвейлеров, организовал собственный собачий клуб. Построил дачку под Москвой, купил иномарку. «Вольво» — ровесница моего костюма. Но, в отличие от оного, первые семь лет своей жизни провела в Люксембурге.

Леонид Никанорович неплохой специалист. Но — слишком широкого профиля. Любит постучать себя в грудь. Профессионально рассказывает профессиональные байки, где отводит себе главные роли. Коллеги посмеиваются, обыватели верят. Леонид Никанорович консультирует на дому как кардиолог. Заимел довольно высокопоставленную клиентуру. Приезжает к ним на «Вольво» со стетоскопом «Литтман», но без электрокардиографа — «пленочки» читает слабо. С другой стороны, зачем обывателю «пленочки»? Умные усталые глаза, седая «эспаньолка» и стетоскоп за сто пятьдесят баков — вполне достаточно. Дает самые простые и понятные рекомендации: «Кушайте поменьше масла, побольше гуляйте на свежем воздухе». Одна беда у Львова — ростом не вышел. Злится на тех, кому с помощью родителей удалось преодолеть пятифутовый барьер. Комплекс неполноценности Леонид Никанорович компенсирует благоговейным преклонением молодежи. А мне трудно смотреть на Леонида Никаноровича снизу вверх — в прямом и переносном смысле слова. За пять я ни разу не вызвал его на консультацию. Теперь понимаю, что это была ошибка, которая стоила мне места в «урологии» в октябре в 1987 г. Ведь именно Львов взял заключительное слово на кафедральном разборе того случая. Выступил блестяще.