В отличие от Картье-Брессона его коллега Эллиот Эрвит нередко обнажает свои композиционные приёмы: его фотографиям присуща бо’льшая чёткость и формализованность; кроме того, в отличие от серьёзного Картье-Брессона он бывает склонен к комическим эффектам и лёгкой иронии, что, впрочем, ничуть не вредит его снимкам. Соседствующий с ними в Манеже Питер Линдберг, известный съёмками супермоделей 90-х годов – вроде портрета Хелены Кристенсен с инопланетянином в пустыне (на фотобиеннале, впрочем, были привезены не самые впечатляющие работы), является не только носителем серьёзной фотографической традиции, но ещё и продолжателем дела уже ушедших Ричарда Аведона и Хельмута Ньютона.

Остаётся только посочувствовать хорошему фотографу Андрею Безукладникову, чьи снимки в рамках фотобиеннале тоже оказались в Манеже, поскольку выставляться рядом с Картье-Брессоном и Эллиотом Эрвитом – тяжёлое и заранее проигрышное дело. Несмотря на то, что работы нашего фотографа действительно хороши, соседство с «великими» неизбежно приводит к сравнениям: можно, конечно, апеллировать к тому, что Картье-Брессон, как и Безукладников, тоже снимал персонажей богемы и известных тусовщиков, однако итог сопоставления, например, Анри Матисса с Гор Чахалом, на наш взгляд, довольно очевиден.

Ещё одной манифестацией традиций классической фотографии стала выставка работ Сабины Вайс в фонде культуры «Екатерина»: к слову, дама-фотограф, несмотря на почтенный возраст (1924 г.р.), рискнула сама приехать на открытие в Москву. Её монохромные снимки, часто сделанные ещё в середине XX века и запечатлевшие, например, старомодную милую Францию, поражают способностью играть светом и тенью и – что важно для репортажного кадра – фантастически ловить момент.

В Московском музее современного искусства на экспозиции «Москва–Париж» продемонстрировали современные снимки французской столицы, сделанные нашими фотографами Дмитрием Зверевым, Владимиром Мишуковым, Игорем Мухиным, – все весьма достойного уровня. Там же в качестве дополнения висят фотографии Москвы авторства Тибо Кюиссе и Стефана Кутюрье, не обладающие, на мой взгляд, явной художественной значимостью, однако для иностранцев, конечно, представляющие этнографический интерес. Кроме того, фотобиеннале знакомит и с более старыми работами. Галерея искусств Зураба Церетели выставляет снимки Аркадия Шайхета (самая известная его фотография – «Лампочка Ильича»), весьма в своё время преуспевшего на ниве журнальной фотографии. Московский музей современного искусства показывает ретроспективу Пьера Булы, работавшего, как многие репортёры, с самыми разными темами – от урбанистических зарисовок (военный полупустой Париж 40-х, модный Нью-Йорк 50-х) до политических портретов (потомки генерала Франко); к его недостаткам можно отнести лишь то, что без поясняющих подписей его кадры, увы, часто теряют свою остроту.

В целом же экспозиции фотобиеннале оставляют ощущение законченности и продуманности: всему находится своё место – даже, казалось бы, выбивающимся из общей концепции аскетичным фотографиям водонапорных башен (Бернд и Хилла Бехер, фонд культуры «Екатерина»). Единственное, что портит хорошее впечатление, – тема толерантности, без которой не удалось обойтись и в этот раз: под разговоры о мультикультурной Франции на фотобиеннале выставили портреты мигрантов, цыган и метисов и показали грустное документальное видео с рассказом об их нелёгкой судьбе («Мозаика», МГВЗ «Новый Манеж»). Во взаимном уважении как таковом нет ничего плохого, однако толерантность в её нынешнем виде, прикрывающая красивыми словами банальное равнодушие, всё-таки больше похожа на мёртворождённую конструкцию. Видимо, аналогичным образом вместо куда-то запропастившихся представлений о взаимном уважении в этот раз одной из несущих конструкций пришлось поставить толерантность. Что ж, хочется надеяться, что её присутствие на нынешней фотобиеннале – чей-то просчёт, недоразумение, временная ошибка, которая будет учтена и ликвидирована в следующий раз: ведь до достижения ясности и простоты, являющихся условиями не только красивого правильного снимка, но и гармоничного мира, осталось не так уж много.

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Искусство

Бытие, неподвластное слову

КНИЖНЫЙ РЯД

Чехов А.П. Пьесы / Ил. Э. Кочергина. – СПб.: Вита Нова, 2010. – (Фамильная библиотека. Парадный зал).

Человек научился рисовать раньше, чем писать, и возможно, раньше, чем говорить. Во всяком случае, членораздельно. Изображению дано достучаться до нашей души или, если хотите, до подсознания, быстрее, чем слову. Даже звучащему. Не то что печатному. Так случилось, что для меня этот респектабельный фолиант открылся странным на первый взгляд, но неизбежным прозрением: умирание печатной книги началось не с появления компьютерных библиотек, с помощью которых хоть «Улисса», хоть «Божественную комедию» можно уместить в собственной ладони, не ощутив при этом их весомости, а с исчезновения иллюстраций. Компьютерный текст изначально задумывался как утилитарный. В значении «служебный». То есть предназначенный сэкономить те полдня, что потребуются на посещение библиотеки, или несколько недель, если книгу надо заказывать и потом ждать своей очереди. А тут два-три клика мышкой – и всё, что нужно, у тебя перед глазами. Изобразительная составляющая, вплетённая в печатный том, помогает пересечь явные границы текста, открывает порталы в суб- и надконтексты, где мир художника сопрягается с миром прозаика, поэта, драматурга…

Разумеется, создатели этой книги не собирались превращать работы выдающегося русского сценографа Эдуарда Кочергина в «иллюстрации» к пьесам Чехова. Если несуетно вглядеться в невесомые линии его эскизов, это взаимопроникновение миров становится ещё более очевидным. И бесценным. Ибо сценическая жизнь спектаклей, к которым был причастен художник, уже завершилась. Синтезированные им пространства «Трёх сестёр», «Дяди Вани», «Вишнёвого сада» существуют теперь только в следах карандаша на бумаге, в картоне и дереве макетов. Ну и в памяти очевидцев, конечно. Но память-то – субстанция субъективная!

Как просто назвать это издание уникальным!.. Хотя, по сути, так оно и есть – тираж 1300 экземпляров. Но что выразит это слово? Да, под одной обложкой собраны тексты пьес и их художественное воплощение. Да, вероятно, Чехов станет кому-то яснее и ближе, поскольку приближение выполнено рукой Мастера. Листаешь эти упругие страницы и понимаешь: мы так привыкли к трафаретам, что давно перестали задумываться о том, что на самом деле означают те или иные слова. Многое, слишком многое в бытии чеховских героев словам неподвластно. Ювелирной точности эскизы соседствуют с фотографиями, на которых запечатлена их овеществлённая ипостась. И тут же рядом, прямо на полях пьес, геометрически ясные чертежи каких-то люстр, кресел, канделябров, настенных часов. Или вот: карандашный набросок – Серебряков. Отдельно – вся фигура: длиннополое пальто, трость, шляпа. Отдельно – голова в шляпе и ремарка – «под шляпой – круглая вязаная шапочка с завязками» и отдельно сама эта смешная шапочка, с «ушками» и тесёмками. Вряд ли разглядит эту шапочку под шляпой зритель из последнего ряда балкона. Но разве дело в этом…