Катла! Не знаю отчего, имя показалось мне самым неприятным из всего, что я услышал, и я спросил:

— Кто такая Катла?

Но Юнатан только помотал головой.

— Нет, Сухарик, я знаю, ты и без того напуган. О Катле я не скажу ничего. А то ты не заснешь ночью.

Вместо этого он рассказал мне, чем замечательна наша София.

— Она возглавляет нашу борьбу с Тенгилом. Мы воюем против него, понимаешь, чтобы помочь Шиповничьей долине. Но пока что воюем тайно.

— Но почему главная – София? Почему именно она?

— Потому что она сильная и мудрая. И еще потому, что ни вот столечко не боится!

— Не боится? Так ведь и ты ничего не боишься, Юнатан! Он немного подумал, а потом сказал:

— Да, я тоже не боюсь.

Ох, как бы мне хотелось стать храбрым и сильным, как София и Юнатан! Но у меня, наоборот, от страха душа ушла В пятки, а из головы вылетели все мысли.

— А про голубей Софии, что летают с письмами через горы, о них знают все? — спросил я.

— Нет, только те, на кого мы можем твердо положиться, — ответил Юнатан. — Но среди них есть один предатель, и он может погубить всех! — Глаза его снова потемнели, и он сурово сказал: — Виоланту подстрелили, когда она летела с тайным письмом от Софии. И, попади это письмо в руки Тенгилу, многим в Шиповничьей долине не сносить головы!

А я подумал: «До чего же отвратителен человек, поднявший руку на летящего голубя, такого белого и невинного, пусть он и несет тайное письмо».

Тут я вспомнил, что лежит у нас в буфете. И спросил у Юнатана, стоит ли держать тайные письма у нас дома, не опасно ли это.

— Чудак, — ответил он. — Конечно, опасно. Но еще опаснее хранить их у Софии. Появись лазутчики Тенгила в долине, первым делом они будут рыскать здесь, а не у ее слуги садовника. Еще хорошо, — продолжал Юнатан, — что никто, кроме Софии, не знает, кто он, собственно, такой. Что он не только ее садовник, но и ближайший помощник в тайной борьбе с Тенгилом. Так решила София, — сказал он. — Она хочет, чтобы ни одна душа в Вишневой долине ни о чем не подозревала. И потому ты должен дать честное слово не говорить об этом никому, пока она не разрешит.

И я дал честное слово, что скорее умру, чем выдам, что сегодня услышал. Мы позавтракали у Софии, а потом поехали домой.

Но не только мы, как оказалось, разъезжали ранним утром по долине. Был еще один — тот, кого мы повстречали при выезде из Тюльпанов. Тот самый рыжебородый, как же его звали — Хуберт?

— Привет! — поздоровался он. — Вы от Софии? Что вы там делали?

— Пололи грядки в ее саду, — ответил Юнатан. — А ты, ты выехал поохотиться? — спросил он. С седла Хуберта свисал лук.

— Да, я хочу настрелять диких кроликов, — ответил тот.

Я вспомнил о наших кроликах дома и с облегчением вздохнул, когда Хуберт отъехал–с глаз моих долой!

— Что за человек Хуберт? — спросил я у Юнатана. — Что ты думаешь о нем?

Он ответил не сразу.

— Хуберт самый ловкий стрелок во всей долине.

И не добавил ничего. Потом тронул поводья, и мы поскакали дальше.

Письмо Паломы Юнатан взял с собой. Он засунул его в кожаную сумочку и спрятал под рубашку. А когда мы при ехали, переложил в потайной ящик буфета. Но перед этим дал мне прочитать. В нем было написано: «Вчера схватили Орвара и бросили в пещеру Катлы. Кто–то из Вишневой долины выдал его убежище. Среди вас предатель. Узнайте кто!»

Дальше шли слова на языке, которого я не понимал. Юнатан сказал, что понимать и не нужно, во всем таком разбирается только София.

Но он показал мне, как открывается потайной ящик, и научил им пользоваться. Я немного потренировался, а по том Юнатан в последний раз закрыл его, запер буфет, а ключ положил обратно в горшок.

Целый день я ходил и думал обо всем, что узнал, и ночью уже не спал крепко, как обычно. Мне приснились и Тенгил, и мертвые голуби, и пленник в пещере Катлы, я даже закричал во сне и от своего крика проснулся.

И тогда–верьте мне или не верьте, — тогда я увидел ко го–то стоявшего в темном углу у буфета, человека, который метнулся, когда я вскрикнул еще раз, и исчез за дверью прежде, чем я проснулся по–настоящему.

Это произошло очень быстро. Я даже подумал, что во сне. Но Юнатан так не думал, когда я разбудил его и рассказал обо всем.

— Нет, Сухарик, то был не сон, — сказал он. — Никакой это был не сон. Ты видел предателя.

— Ничего, пробьет час и для Тенгила, — сказал Юнатан.

Мы лежали в сочной зелени у речки, и вокруг было такое утро, когда не верилось ни в Тенгила, ни в какое–то другое зло на целом свете. Тихо и мирно тянулось время. Журчала вода, обегая камни под мостиком, — больше мы не слышали ничего. А как приятно лежать на спине и не видеть ничего, кроме белых облачков высоко–высоко в небе. Так бы лежать в траве, наслаждаться тишиной, напевать про себя и не думать ни о чем.

И надо же, чтобы Юнатан взял и заговорил о Тенгиле! Я бы вообще думать о нем забыл, но все–таки спросил:

— Ты о каком часе? О чем?

— Я говорю: с Тенгилом будет то же, что и со всеми тиранами рано или поздно. Что его раздавят, как вошь, и он сгинет навечно!

— Хорошо бы поскорей, — сказал я.

Юнатан забормотал, наверное, он говорил сам с собой: 

— Но Тенгил силен! И у него есть Катла!

В который раз произносил он это кошмарное имя. Я хотел расспросить его, но не стал. Лучше и не знать ни о какой Катле в тихое прекрасное утро.

Но то, что Юнатан сказал потом, было ужаснее всего.

— Сухарик, ты ненадолго останешься один. Я должен ехать в Шиповничью долину.

Как мог он только такое сказать? Как мог поверить, что я останусь здесь без него хотя бы на минуту? Даже если он за думал броситься в саму Тенгилову пасть, я все равно буду с ним. Так я ему и сказал.

Он пристально посмотрел на меня и ответил:

— Сухарик, у меня только один брат, и его я хочу оградить от всякого зла. Как же можешь ты требовать, чтобы я взял тебя с собой, когда мне понадобятся все силы для чего то другого? Чего–то, что действительно опасно.

Но напрасно он говорил. Я расстроился и разозлился, все внутри у меня закипело, и я закричал на него:

— А ты, как ты можешь требовать, чтобы я остался в Рыцарском подворье, ждал тебя, а ты, может, никогда не вернешься обратно?

Я вдруг вспомнил все то время, когда жил без Юнатана, когда его не было со мной, как я лежал на лавке в кухне и не знал точно, увижу его или нет. Даже подумать об этом было все равно что заглянуть в черную, беспросветную дыру!

А сейчас он опять хотел бросить меня, бросить ради какиx–тo неведомых опасностей! И, не вернись он назад, теперь не поможет ничто, и я останусь один навсегда.

Я чувствовал, что становлюсь все злее и злее, и еще громче кричал на него и говорил все гадости, какие только мог придумать.

Ему нелегко удалось успокоить меня. Хоть немного успокоить. Но, ясное дело, вышло, как хотел он. Я ведь понимал: он во всем разбирается лучше.

— Глупыш, конечно, я вернусь, — сказал Юнатан.

Юнатан сказал это вечером, когда мы сидели в нашей кухне и грелись у огня. И накануне дня, когда он отправлялся в путь.

Я больше не злился, только расстраивался, и Юнатан понимал меня. Он старался быть добрым, намазывал мне свежий хлеб маслом и медом и рассказывал всякие сказки и истории, но я пропускал их мимо ушей. Я слышал одну толь ко сказку о Тенгиле, наверное, самую страшную, как начал подозревать. Я спросил Юнатана, почему он должен браться за дело, зная наперед, что оно опасно. Ведь с таким же успехом он мог сидеть дома в Рыцарском подворье и жить себе припеваючи. Но мой брат сказал, что есть вещи, которые нужно делать, даже если они грозят нам опасностью.

— Но все–таки почему? — не отставал я.

И получил в ответ:

— Чтобы быть человеком, а не ошметком грязи.

Юнатан рассказал мне, что собирался сделать. Он собирался освободить Орвара из пещеры Катлы. Потому что Орвар был нужен людям даже больше, чем София. Без Орвара две зеленые долины Нангиялы погибли бы.