— Ах, мозгова-ая… — понимающе протянул лейтенант.

— Да не псих я, проверьте. В дурдоме не лежал… — и тут же подумал, что вполне возможно, и приступы беспричинной тоски, и депрессии, мучающие его с восемьдесят восьмого года, как раз и являются следствием его травмы. А может, и писательский дар, неожиданно свалившийся на него, тоже из-за травмы? Как раз в восемьдесят восьмом году у него сам собой получился яркий, великолепный, эмоциональный рассказ…

— Ну ладно, ладно… Вы поосторожнее, и если что — звоните. Сами ничего не предпринимайте. Если они вас пасут, наверняка видели, как вы в милицию пошли, может, отстанут…

Выйдя из милиции, он медленно побрел к автобусной остановке. Собственно говоря, а чего это он расписался в собственном бессилии? Тоже мне, нашли быка на бойне… Для начала надо обмозговать все это дело и вычислить, кому все же он мог любимую мозоль оттоптать? А ну как, и правда, ниточка тянется к тому, давнему делу? Что там могло быть такого, что возымело продолжение? Тех ребят он до того не видел. Просто, показались подозрительными, он и пошел по их следу. Им тоже показалось подозрительным, что по их следу кто-то идет, вот и подстерегли. Стоп! А как они могли узнать, что по их следу кто-то идет? В тех местах равнинная черная тайга, никак, ни с дерева, ни со склона далеко не глянешь, по причине отсутствия всяких склонов и долин. Выходило, что именно его они и ждали. Как ему тогда это в голову не пришло! Хотя, что могло прийти в голову, второй раз основательно ушибленную? Он следователю не смог даже место показать, где остались трупы. Поначалу месяца два валялся с амнезией, а потом поисковую группу проводить не смог, по причине того, что чуть ли не год ходить не мог. Трупы так и не нашли. Да в тайге труп за год без следа исчезает. До осени всякое зубастое население поработает, а зимой под снегом мыши и косточки источат. Только и осталось улик, что три дырки от автоматных пуль в теле Павла, и те сквозные, да шесть крупных алмазов, которые он сдал по акту следователю. Следователь под конец пришел к убеждению, что трупы наличествовали только в воображении Павла. Зато долго и въедливо выспрашивал про алмазы. Говорил, что таких алмазов ни в одном месторождении нет. Их сразу отправили на экспертизу, чтобы выяснить, откуда украдены, но оказалось, что по составу они не соответствуют ни одному известному месторождению. А Павел хорошо помнил… Вернее, вспомнил после амнезии, как тяжелая пуля системы Бреннеке опрокинула в траву того, с автоматом, и хруст височной кости губастого парня под краем жесткой подошвы кирзача, и хряский удар стволом ружья тому, мордастому, чем-то похожему на двухпудовую гирю, в основание черепа, и фонтан крови из-под клыков Вагая, рванувшего упавшего за глотку… Тот, четвертый, мосластый и кряжистый мужичина, не мог спохватиться через столько лет, ему и тогда незачем было тащить полуживого Павла по тайге.

А вдруг теперь обстоятельства изменились? Тогда Павел ему нужен был живым, а теперь, соответственно, наоборот, мертвым? Черт! Тут уж вообще не за что зацепиться. Придется ждать нового выпада неведомых противников. И смотреть по сторонам в оба, чтобы не подставиться под удар.

Дома он вяло позавтракал. Анна Сергеевна спросила участливо:

— Чего это ты? Будто с лица спал…

— Да пришлось поработать всю ночь, — устало обронил он. — Пойду, вздремну…

В своей комнате он немного посидел на кровати. Однако чувствовал, что взвинченные нервы не позволят уснуть. Поднявшись, он вытащил из шифоньера свой сундучок, собрал ружье, прислонил к стене. Перебрал боеприпасы — не густо. Полбанки дымного пороха, пуль нет, картечи тоже. Только в мешочке килограмма три мелкой дроби. Ничего! Выгреб десятка три латунных гильз, быстро снарядил капсюлями, отмерил пороху, запыжевал. Сходил на кухню, принес несколько полиэтиленовых мешочков, нарезал их аккуратными квадратиками и принялся отмерять меркой дробь. Заряды заворачивал в полиэтилен, затягивал суровой дратвой. Когда закончил, вложил патроны в патронташ, полюбовался. От такого подарочка и десять хирургов не заштопают. Говорят, такую штучку, и бронежилет не держит. Поставив ружье у изголовья кровати, достал со дна сундучка свой охотничий нож. Ножны из толстой кожи с массивными медными заклепками хранили память долгих таежных путешествий. Медленно вытянул клинок из ножен. Ухватистая рукоятка из оленьего рога будто прилипла к ладони. Лезвие, кованное безвестным умельцем лет сто, а может и двести, назад, тускло блеснуло в лучике солнца, пробившимся сквозь занавеску. В своих походах, перед выходом к жилью, Павел этим ножом легко сбривал отросшую бороду. Нож ему подарил в Саянах древний старик-пасечник, когда они вчетвером вышли к его пасеке после знаменитого кораблекрушения. Тогда они путешествовали вчетвером на катере, и угораздило их налететь на топляк. Катер, естественно, со всем добром затонул, а им пришлось выбираться из тайги на своих двоих. Хорошо хоть осторожный, много повидавший Батышев, не разрешал никому даже штормовку снять, хоть и стояла жара, и жутко хотелось всем позагорать на ходу. Батышев просил не распространяться в подробностях об этой экспедиции, но болтун и хохмач Олег раззвонил по всему университету, и с тех пор Батышева иначе как Робинзон Крузо никто не называл. Коллеги ровесники — в глаза, студенты — за глаза.

На пасеке они отдыхали целый день. Старик кормил их медом, поил душистой медовухой и все удивлялся, как это они без всякой еды столько дней идут по тайге и даже не похудели. Чем-то ему приглянулся Павел, и он достал этот нож со дна старинного, окованного медными полосами, сундука. Рассказал, что его отец привез с японской войны самурайский меч, добытый в бою. Из его лезвия деревенский кузнец и сделал четыре охотничьих ножа. Поскольку у него, пасечника, близких родственников нет, то пусть хорошей вещью владеет хороший человек Павел. Нож был замечательный, он почти не тупился, почти не ржавел. Павел сделал анализ металла на кафедре химии, оказалось — обычная сталь, но с жутким количеством самых невероятных примесей. Что свидетельствовало о большой ценности самурайского меча. Странно, что ни один офицер не заинтересовался трофеем, и не купил его у солдата. Впрочем, может, солдат посчитал дороже денег, иметь в тайге надежное оружие.

Подкинув нож, Павел ловко поймал его за рукоятку, сказал угрожающе:

— Ну, мы еще поглядим… Залить водяры — и в бассейн… Вашу мать… Спасение утопающих, дело рук самих утопающих… Вот и будем спасаться, как можем. Добавим тебе, лейтенант, неопознанных жмуриков. Сам напросился…

Проснувшись после полудня, Павел послонялся по двору, вяло размышляя о проклятой загадке. Потом пообедал. После чего жизнь показалась не такой мрачной и унылой, как вчера. Хоть обед и состоял из опостылевшей картошки с подсолнечным маслом и соленых огурцов. Грибы следовало поберечь на зиму, неизвестно как себя поведет начальство, озабоченное в основном не благополучием подвластного населения, а своим личным благополучием: вдруг да вообще перестанет зарплату платить? Он прошел в свою комнату, сел за стол, придвинул к себе общую тетрадь, новую, пахнущую клеем и свежей ледериновой обложкой. Задумчиво раскрыл на первой странице, помедлил, и вывел крупными буквами — «Оползень». Посидел еще немножко, подумал, и чуть ниже написал: — «роман». Перевернул страничку и сверху озаглавил: — "План композиции". Он никогда не начинал писать вещь, пока не сложится в уме полностью сюжет, не выкристаллизуется композиция, и в этой пустой клетке, или, скорее, старинной этажерке, не начнут появляться, пусть в виде призрачных картинок, эпизоды будущей вещи.

Его давно мучила проклятая тема: кто они? Нынешнее поколение сорокалетних… Кто он, Павел? Что он значит в этой жизни? Или, правда, что он всего лишь мусор? Подсеки его какой подонок на дороге, никто и не заметит… Как-то все мгновенно переменилось; люди, которых он знал с детства, вдруг стали какими-то чужими, злобными, агрессивными, способными на поступки, которых раньше от них и ожидать показалось бы безумием. Другие опустились, замкнулись сами на себя, и даже глаза их как бы перевернулись и теперь смотрят вовнутрь, смотрят внутрь себя и ничего там не видят — только мрак, или зловонный туман, как над гнилым болотом, источающий ядовитые миазмы отчаяния.