— А чего меч не взял? У меня их еще штук шесть осталось?
— Молотом сподручнее… — пробурчал Ярец.
— Хоть самострел возьми!
— На кой?.. Я ж стрелять не умею…
— Тьфу ты… — плюнул Батута. Оглядев Калину, сказал строго: — А ты иди в терем, и все сидите там. Приступ начнется — сполох ударят, так вы сразу в схрон лезьте…
Выйдя из избы, Батута прошел по дорожке к нужнику, оглядел хозяйским оком желтевшую свежим тесом постройку. Прежний нужник, как и у большинства жителей Киева, был сплетен из ивовых палок. Еще прошлым летом, когда Серик ушел в свой поход, Батута, как бы ни с того, ни с сего затеял строить новый нужник. Сам яму копал, сам за тесом ездил на берег, сам и будку сколачивал. Никто не догадался, что яму-то он двойную выкопал; прямо из нужника можно было спуститься в дыру, пролезть коротким лазом и оказаться в тайном схроне. Зайдя в нужник, Батута потопал по прочному полу, наклонился, заглядывая в дыру, подумал самодовольно: — "Никому и в голову не придет, что тут лаз в схрон…"
Выходя из нужника, он пробурчал под нос:
— Ладно, добро, Бог даст, в сохранности будет…
Он шел к терему, когда на крыльцо вышла мать, стояла, молча глядя на него. Батута прошел к двери в подклеть, отворил тяжелое, дубовое, окованное толстыми железными полосами полотно, прошел внутрь. Пройдя между бочек, ларей с припасами в дальний угол, осмотрел узкий лаз в схрон. Тоже хитро было устроено; еще дед устраивал этот схрон. Будто неглубокая яма в углу для хранения морковки. И сама морковка, пересыпанная песком, сложена на покатом краю ямы, подперта широкой тесиной. Достаточно из схрона потянуть веревку, колышек упадет, и морковка с песком завалит лаз. Кому придет в голову копаться в песке? Разве что тому, кому морковки захочется? Ну и Бог с ним, пусть лакомится… В подклеть вошла мать, подошла к Батуте, вздохнула, проговорила:
— Я ж уже не девочка, в такую дырку лезть…
Батута хмуро обронил:
— Я побольше тебя буду, однако ж с легкостью пролезал… Вы вот что, мама, как только половцы через стену перелезут, исхода не ждите, сразу полезайте в схрон. Шарап считает, серьезного приступа мы не выдержим. Так что, затаитесь, и сидите там, пока вода не кончится. Я ее на неделю, не меньше, припас. А вода кончится, ты одна вылезай. Девки и Калина пусть в схроне сидят. Не приведи Господи в полон попадут, продадут ведь в рабыни…
— А ты как же, сынок?.. — жалобно вопросила мать.
— А што я? Шарап сказал, если городскую стену не отстоим, сядем на Горе, в детинце… А там уж… Сколько высидим… За меня не беспокойся, если что — с Шарапом и Звягой в леса уйдем, отсидимся. А когда все успокоится — придем… Нам осталось только молиться, чтобы князь Роман из ляхов вернулся. А так, надеяться не на что. Разве что, на Господа…
Выбравшись из подклети, Батута ободряюще помахал рукой сестрам, стоящим на крыльце. Жену, было кинувшуюся к нему с крыльца, повелительным жестом отослал обратно, сказал:
— Сидите в тереме, зря по двору не шляйтесь; как всегда в лихолетье, тати, поди, по городу уже шастают… — и пошел со двора.
Ярец топал за ним с молотом на плече. Батута приостановился, подождал его, сказал:
— Как ты молотом против мечей обороняться будешь?..
Ярец пожал плечами, пробормотал:
— Я и мечом обороняться не умею… Расколочу голов, сколько Бог даст, и ладно…
На стене стрельцы уже стреляли по вешкам, стоящим в шестистах шагах, но никто так и не попал, несмотря на то, что Шарап топал ногами и ругался самыми черными словами.
Звяга ворчал под нос:
— Толку-то, ругаться? Чтобы навесом попадать на таком расстоянии — годы и годы на учебу уходят.
Увидя Батуту, Шарап заорал яростно:
— Хоть ты, Батута, подал бы им пример!
Батута равнодушно пожал плечами, проговорил:
— Я из самострела с горем пополам попаду в лошадь шагов с пятидесяти, а учиться уже поздно… Только, не пойму, зачем нам в такую даль стрелять?
Шарап яростно плюнул, поглядел на небо, могучим усилием воли успокаивая себя, проговорил:
— Повторяю для тугодумов: мы должны изо всех сил показывать, будто в городе искусные воины сидят, чтоб половцы ближе полета самострельной стрелы и сунуться боялись. Нам надо заставить их тын ставить вокруг города, время тянуть…
С лестницы, ведущей на стену, послышался старческий дребезжащий голосок:
— Каким бы ты воеводой стал, Шарап, кабы в тати не подался…
Шарап повернулся, рявкнул:
— Кто еще поучать меня будет?! — и тут же расплылся в радостной улыбке. — Ба-а… Свиюга! Живой!
Старик кряхтя влез на площадку, отдышался, проговорил весело:
— Рано мне еще в колоду…
Шарап оторопело протянул:
— Да ты, никак, окрестился?..
— Окрести-ился… — протянул Свиюга. — Я ж теперь не воин, а мирный бортник…
— Как же ты бортничаешь, коли по лестнице еле взобрался?..
— А у меня борти на поляне стоят, и лезть к ним высоко не надо…
— А чего ж ты в город примчался? Сидел бы в лесу, глядишь, половцы тебя бы не нашли…
— Да жалко, понимаешь, стало горожан… Вы ж со Звягой всех угробите, а сами в последний момент смоетесь сквозь какую-нибудь дырку… — он коротко свистнул, крикнул: — Лезьте сюда, внучки…
На забороло взбежали двое мальчишек, нагруженные парой самострелов и тяжеленными кожаными мешками, полными самострельных стрел.
Свиюга с сожалением сказал:
— Лук натянуть уже не могу, но из самострела… Глаз пока не подводит…
Вдруг из-за стены раздались крики. Шарап высунулся из бойницы — будто волки, загонной стаей скакало с дюжину половцев. Пацаны во все лопатки удирали к воротам, но явно не успевали. Кое-кто из горе стрельцов принялись натягивать луки. Шарап заорал яростно:
— Не стерля-ять!! Пацанов постреляете!.. — и кинулся в караульное помещение за своим самострелом.
Звяга уже натягивал своей самострел, оказавшийся под рукой. Но всех опередил Свиюга; его внучата с поразительной ловкостью натянули самострелы, и, схватив один, Свиюга почти не целясь, пустил стрелу. Уже разбиравший аркан половец завалился в седле, уронил щит и грянулся наземь. А в руках у Свиюги уже второй самострел. Но половцы, опытные вояки, закрылись щитами и продолжали преследовать пацанов.
Звяга опустил самострел, заорал:
— На вылазку надо!..
— Не успеть… — прохрипел Свиюга, прищурив глаз, ведя самострелом. — Бей по шлемам…
— Да я ж не попаду… — растерянно промямлил Звяга.
— А ты постарайся… — щелкнула тетива, Звяга ясно видел, как тяжеленная стрела попала в шлем половца прямо промеж смотровых щелей.
Внизу заскрипели ворота, выскочивший из караулки Шарап поглядел вниз, у ворот уже распоряжался Батута, рядом возвышался Ярец, нервно перекидывая с руки на руку свой молот.
— Ку-уда ты с молотом?!. — взревел Шарап. — Копейщиков стенкой поставьте! Не то сомнут!.. — и повернулся лицом к полю.
Половцы, увидя открывающиеся ворота, и торчащего в проеме Ярца с молотом, а рядом Батуту в роскошном юшмане, видать решили, что большой воевода сам в полон лезет, пришпорили коней, намереваясь заарканить Батуту. Но вот уже воротная стража, кое-как разобрав копья, встала стенкой перед воротами, набежали еще. Какой-то старик, повелительным голосом принялся распоряжаться, отстранив Батуту. Передний ряд воинов встал на колено, вогнав острый нижний край щита в землю, и выставив из-за щитов копья. За спинами их встал второй строй, положив копья на плечи первого ряда. Шарап вздохнул спокойнее — в ворота теперь с наскоку не пробьешься. Он торопливо натянул самострел, выцелил половца с деревянным щитом, у которого только срединная бляха тускло мерцала начищенной медью, да узкая оковка имелась. Стрела угодила, куда и целил — прошибла щит насквозь, но видать застряла в руке половца; потому как рука со щитом опустилась, а сам половец начал осаживать коня. Пока Шарап перезаряжал самострел, Свиюга еще двоих ссадил. Остальные, поняв, что расклад не в их пользу, осадили коней, и принялись поворачивать. Свиюга в этот миг еще одного подстрелил, заорал:
