— Мне первую стражу стоять?..

Горчак пожал плечами, уверенно сказал:

— Я думаю, здесь на нас не нападут.

— Эт, почему же?

— А потому! Которую неделю касоги тут в округе гуляют, а постоялый двор не спалили… Почему, спрашивается?

— Почему?

— А потому, што хозяин с ними в доле!

Серик изумленно поморгал, протянул:

— Как же так?..

— А как еще жить в таком глухом месте, где каравана порой приходится неделями ждать? А зимой тут и вовсе тоскливо. Обозы идут редко… Но стражу стоять все равно надо. Касоги тот еще народец; могут ночью подкрасться, и что-нибудь стянуть с ладьи, а то и быков угонят, если увидят, что стражи нет. Так что, отстоим по очереди вчетвером, чтоб все успели выспаться; чую, завтра денек хлопотным выдастся…

— А я чего же?.. — обиженным голосом встрял Рене.

— А тебе завтра весь день впереди скакать, и поглядывать… — проговорил Горчак, и залпом допил вино из кружки. — Все, спать пошли.

Серик обрядился, как положено; надел подкольчужную рубаху, кольчугу, привесил к поясу меч, сзади за пояс заткнул длинный и узкий половецкий кинжал, за голенище правого сапога сунул засапожник, — его этому еще отец научил, — за плечо привесил колчан со стрелами. На левую руку надел щит, и, прихватив лук в кожаном налучье, вышел за ворота. Уже смеркалось. Серик вскарабкался на ладью, огляделся. Лучше всего степь открывалась с ладейной кормы. Он прошел в корму, сел на борт, привалился спиной к драконьему хвосту, и принялся глядеть в степь. Он давно уже привык к тому, что в этих местах нет долгих прозрачных сумерек, как в Киеве; ночь падает сразу, будто меховым одеялом окутывает землю. И вот за какой-то миг до полной тьмы, Серик боковым зрением ухватил какое-то шевеление под стеной постоялого двора; из неприметной дверцы, прорезанной у самой земли в стене конюшни, вылезал человек. Серик не разглядел его толком, но это был точно кто-то из работников постоялого двора. Крадучись, и озираясь, он, пригнувшись, нырнул в высокую весеннюю траву и был таков.

Серик прошептал:

— Ну, Горчак… Ну, все знает… Значит, эта тать послала уведомить о легкой добыче…

Вскоре работник вернулся. Хоть глаза Серика и привыкли к темноте, да и звезды светили, будто свечи в христианском храме, опять толком не разглядел, кто из работников бегал к касогам. Ну и ладно. Возле постоялого двора нападать все равно не станут; устроят засаду впереди. Тут и гадать нечего, чай, сам тать… Серик задрал голову к небу, прижался затылком к свежему, гладко струганному дереву и принялся смотреть на звезды. Вот Большая Медведица… И почему это созвездие так прозвали? А на взгляд Серика, оно было бы интереснее назвать Небесным Ковшом. Он же так явственно то зачерпывает небесную воду, то выливает ее… Вдруг со стороны балочки, в которой имелась небольшая запруда, послышался шорох. Серик умел различить шебуршение мыши с пяти шагов, а тут шагах в двадцати в траве шуршало тело поболе мышиного. Ночь была по-особому, по-весеннему тихой, потому и слышно было, как в пустом храме. При малейшем ветерке такой шорох нипочем не услышать. Плавно Серик вытянул из колчана стрелу, наложил на тетиву и сидел не двигаясь. Наверное, лазутчик его не видел, и посчитал, что страж храпит под лавкой. Но тут же Серик подумал; а вдруг это не лазутчик? А вдруг это какой-нибудь любопытствующий отрок, впервые в жизни увидевший ладью, и подбирается, чтобы разглядеть поближе? Всадишь в него стрелу, а наутро все старейшины из окрестных родов съедутся виру требовать?

Чуть повернув голову, Серик смотрел в сторону приближающегося шороха. И вот, наконец, над травой что-то поднялось; Серик разглядел очертания плеч, высокой шапки, с меховой опушкой. Наметив взглядом самую верхушку шапки, плавно, но быстро оттянул тетиву и пустил стрелу. Ухмыльнулся, прислушиваясь к быстро затихающему шороху, который издавал улепетывающий на четвереньках ночной соглядатай.

Вскоре пришло время смены. Из ворот вышел Горчак, потянулся, вскарабкался на ладью, спросил:

— Ну, что видел?

Серик пожал плечами, сказал равнодушно:

— Один из работников в степь бегал, а потом лазутчик приполз, а может не лазутчик? Я спрашивать не стал, шапку ему прострелил, он тут же убег. А больше ничего не случилось.

— Ну и ладно… Шапку с утра поищем. Правильно сделал, что не убил. А ну как, любопытный пацан из ближайшего стойбища? Нытья не оберешься… Когда молодежь за добычей бегает — в этих стойбищах концов не найдешь, зато права свои они глухо знают…

Серик слез с ладьи, прошел в ворота. Ночь была теплая, как парное молоко, и он не пошел в избу, а, сняв доспехи, завалился под навесом на солому. Хоть и прошлогодняя, но солома хранила запах хлеба и жаркого лета. Сквозь сон подумал, что у хозяина постоялого двора где-то и пшеничное поле имеется, но тут вспомнил, что степь даже германский плуг не берет. Видать возят откуда-то солому на подстилку коням и живности…

Утром он проснулся от жалобных воплей. Открыв глаза, увидел, что Горчак, Шарап и Звяга обступили хозяина, стоявшего на коленях, и вопившего что-то в свое оправдание, а Горчак тыкал ему в нос шапкой, нанизанной на стрелу. Седлавший под навесом коня Рене, бросил свое занятие, и двинулся к шумящей компании. Серик упруго вскочил на ноги, сунул ноги в сапоги, и тоже выбежал на середину двора. Тем временем вопли прекратились.

Горчак тихо говорил, но от его тихого голоса хозяину, видать, было еще страшнее:

— Говоришь, не в доле с касогами? А зачем твой работник вечером в степь бегал? Никак до ветру? В нужнике его чуткий нос брезгует? А к ладье не любопытный отрок приползал… Вишь, лисий хвост на шапке? Это знак воина…

Рене вдруг деловито вытащил меч, и тут же примерился к толстой шее хозяина. Горчак в мгновение ока перехватил его руку, заорал:

— Ты што, очумел?!

— Так тут яснее ясного… — изумленно приподнял брови рыцарь. — И дознание проводить не обязательно. Тут только дай потачку — потом убытки не перечтешь…

Горчак, не отпуская его руки, но сбавив тон, проговорил:

— А ты подумал, што сюда другой содержатель постоялого двора не меньше чем лет через пять доберется? Купцам большое неудобство причинишь…

— Ты что же, советуешь не пресекать этот разбой?! — еще больше изумился Рене. — Дуче будет тобой очень сильно недоволен… А мне все равно придется донести дуче обо всем этом… — но меч он все же опустил.

Горчак проворчал:

— Это ваши дела с дуче, нас они не касаемы. Нам бы только крыша над головой в ненастье… — легонько пнув приунывшего хозяина в толстый живот, спросил благодушно: — Сколько народу в ватаге?

— Д-десятков в-восемь наберется… — заикаясь, выдавила насмерть перепуганная тать постоялая.

— Вооружены как?

— Л-луки — у каждого, с-сабли — у каждого второго, к-копья — у к-каждого…

— Кольчуги есть?

— Н-нет, только кожаные рубахи… На груди в два слоя…

Горчак ухмыльнулся:

— Ну-у… Не так уж и страшно… — повернувшись к франку, сказал: — Рене, ты поедешь впереди, в версте от нас. И смотри в оба глаза, и слушай в оба уха.

Тот усмехнулся, бросил меч в ножны, проворчал:

— Не в первый раз купеческий караван сопровождаю… — и пошел к своему коню.

После сытного завтрака, за который хозяин отказывался брать плату, так что Горчаку пришлось рявкнуть в том смысле, что Рене все равно донесет дуче, после чего хозяин деньги взял, Серик с тяжким вздохом обрядился в кольчугу. С удивлением он увидел, что и погонщики откуда-то достали кольчуги, и мечи у них красовались на поясах. Серик подошел к Горчаку, спросил, кивнув на погонщиков:

— Эт што, простые погонщики?

Горчак мельком глянул, пробурчал:

— Простые…

— А кольчуги?..

Горчак протянул:

— А-а… Вон ты што… На волоках народ не впроголодь кормится. А этот волок самый дорогой. Тут простой погонщик деревянные хоромы имеет. А лес тут дорог. Давай, лезь на ладью. В случае чего, в драку не лезь, только стреляй. Отмахаемся как нибудь. В ватаге, я думаю, одни пацаны…