Сквозь сгрудившихся работников протолкался Шарап, протянул девице свою запасную рубаху, сказал по-половецки:
— Переоденься в сухое… — и, обращаясь к Горчаку с Сериком, добавил по-русски: — Девка мокрая, дрожит вся, а вы перво-наперво выспрашиваете.
В другой руке он держал полный ковш меду, протянул девице, сказал по-половецки:
— Выпей, согреешься…
Она взяла ковш, нерешительно заглянула в него, медленно поднесла к губам и выпила одним духом, потом смущенно поглядела на мужиков, во все глаза глазеющих на нее. Шарап понукнул ее:
— Ну, чего ты? Переодевайся. Не смущайся, рубаха чистая, ни разу не надеванная…
Горчак хлопнул себя по лбу:
— Она ж половчанка!
Шарап изумился:
— А они што, не так устроены, как наши девки?
— Да не то!.. Они ж смущаются перед чужими мужиками раздеваться, даже если случается нужда… Отвернись, братва! — и первым повернулся спиной к девице.
— Экие чудеса… — проворчал Шарап, разворачиваясь. — У нас на Руси на покосе, и мужики и бабы, заголяются — и всей толпой в реку. И никто не смущается. Чего там такого непонятного и удивительного в бабах?
Тем временем девица переоделась, деловито отжала свою просторную рубаху, разбросала по борту ладьи. Горчак провел ее к мачте, достал из мешка свою шубу, укутал ею девицу и уложил на кучу мешков с товаром. Она послушно закрыла глаза, и вскоре уже спокойно спала, убаюканная качкой и медом. Серик сидел на соседней лавке, и нехотя, через силу, жевал копченое мясо с сухарями. Горчак подсел к нему, проговорил тихо:
— Экая отчаянная… Полночи плыла…
Серик пожал плечами:
— А чего она пугалась? Ушкуйники бы ее другому купцу продали… Глянь, какая красавица…
— Э-э… Не скажи… Ушкуйники шибко серебро любят; продали бы какому-нибудь старику-вдовцу в рабыни бессловесные. А там он, год-другой, и помрет. Тогда уж вовсе лихо пришлось бы бедняжке… Она это знает. У них такие же нравы…
Серик покачал головой, спросил:
— А теперь чего?
— А я знаю? Пусть пока с нами побудет. Там видно будет…
Серик выкатил из-под лавки жбан, сказал смущенно:
— От этого мяса, всю глотку перехватило…
— Да пей, пока можно… — махнул Горчак рукой. — На конях пойдем — видать не всегда и вода-то будет… Ты пока спать не ложись, скоро поравняемся с тем местом, где ушкуйники на купцов напали. Может, и нас захотят ограбить… — и принялся не спеша обряжаться в кольчугу.
Серик тоже надел кольчугу, хоть и без подкольчужной рубахи. От стрелы спасет, и ладно. Авось рубиться не придется. Натянул тетиву на луке, повесил на плечо колчан со стрелами и стал ждать. Ладья резво бежала по серому, хмурому Дону, занимался серый, хмурый день, и на душе почему-то было хмуро и пасмурно. Вспомнилась Анастасия; как она далеко, что расстояние и мыслью не измерить. А вот рядом спит девушка, уютно посапывая носом, которую Серик буквально в последний миг выхватил из-под носа черной судьбы-злодейки.
Место нападения ушкуйников на купеческий караван открылось быстро; ладья обогнула изгиб берега, поросший густым ивняком, и вот они: две ладьи, будто гусыни, присевшие у бережка, и четыре низкие, длинные, хищные, будто волки — ушкуи. Тати торопливо перетаскивали из ладей товары в свои челны, на берегу как попало были раскиданы трупы. Ушкуйников тоже полегло немало; видать крутые купцы попались. Остальные, видать, и не собирались хоронить своих товарищей. Завидев ладью, они замирали в остолбенении, некоторые роняли мешки с товаром. Ладья уже мимо прошла, когда один опамятовал; зайдя в воду по колени, он призывно замахал рукой, закричал:
— Эгей! Подгребай!
Горчак насмешливо ответил:
— Товару с нас взять — всего ничего, а огребешь столько, что всем нашим товаром не окупишь.
— А ты подгребай, а там поглядим…
Горчак тихонько пробормотал:
— Эх, как не хочется связываться с ними… А ведь привязаться могут — не отболтаешься…
Серик спросил:
— Так, может, стрелу ему промеж глаз?
— А засади! — решительно бросил Горчак. — Вон, они уже в ушкуй садятся…
И правда, один челн уже спихнули на воду, и тати торопливо разбирали весла. Серик наложил на тетиву стрелу, оттянул до уха, привычно ловя глазом цель. На таком расстоянии стрела и кольчугу продырявит — делать нечего, но Серик ухарски послал стрелу в глаз ушкуйнику, благо личину он на лоб поднял. Ушкуйники от такого нахальства взвыли, будто тысяча котов, которым разом хвосты оттоптали, и запрыгали по берегу, подбадривая своих товарищей, которые в одном ушкуе кинулись в погоню.
Горчак повернулся к Шарапу, тоже натягивавшему свой лук, сказал:
— За поворот завернем, тогда и покажем им, где и как зимуют раки… Пока остальные прочухают — мы уже далеко будем, не догонят, да и волок скоро, а там половецкая крепостца стоит, поостерегутся на глазах у половцев лезть…
Шарап со Звягой опустили луки, выжидая. Горчак достал из мешка свой самострел, накрутил ворот, наложил стрелу. Скаля зубы в хищной усмешке, Звяга прорычал:
— У нас несомненный перевес; им грести надо, а мы под ветром идем…
Горчак обернулся к одному из Реутовых работников, сказал:
— Щит возьми и кормчего прикрой, да и сам не шибко высовывайся…
Ушкуй бил в десять весел с каждого борта, и потому быстро настигал. На его носу уже стоял лучник и тянул тетиву, да еще кормчий на корме — итого двадцать два. Расклад прямо сказать, неравный.
Горчак бросил, не поворачивая головы:
— Стрельца сними…
Серик оттянул тетиву, при качке, да обоюдном движении не до ухарства, вогнал стрелу в грудь. Хоть парень и был в кольчуге, булатный наконечник легко рассек колечко, и ушкуйник кувыркнулся в воду. Остальные в азарте даже не заметили этого, да и сидели спиной. Наконец от остальных ушкуйников ладью заслонил изгиб берега, заросший вековыми ивами, и Горчак скомандовал:
— Давай, братцы! — подавая пример, сам спустил тетиву.
Самострельная стрела с десяти шагов человека навылет прошивает, а тут меж ладьями и десяти не было. Защелкали тетивы и Шарапа со Звягой. Стрельцы они были — едва ли хуже Серика. Так что, вскоре в ушкуе один кормчий в живых остался. За то время, пока Серик, Шарап и Звяга успели расстрелять всю шайку ушкуйников, Горчак лишь успел заново самострел зарядить, и второй стрелой своей сшиб кормчего. Опустив самострел, изумленно выдохнул:
— Ну и горазды ж вы стрелять, ребятки…
Ушкуй медленно сплывал по течению, но помощник кормчего уже разогнал над головой железную кошку, метнул. Ушкуй едва ли на двадцать шагов отстал, так что кошка легко долетела и вцепилась в борт, неподалеку от носового дракончика. Работники вчетвером ухватили за веревку, подтянули ушкуй, двое перескочили туда, и принялись споро перекидывать мешки с товаром, оружие.
Серик проговорил:
— Да-а… Неплохая выучка у Реутовых работничков… Будто опытные тати…
— Э-э… Не пропадать же добру… — проворчал Горчак.
Выпотрошенный ушкуй, с телами незадачливых разбойничков посадили на мель, а сами побежали дальше. С шестью десятками ушкуйников, к тому же упрежденных участью своих товарищей, дела иметь уж вовсе не хотелось.
Идущий впереди караван нагнали только на закате, и медленно начали обходить, помогая ветрилу веслами. Купцы кидали на них сумрачные подозрительные взгляды, но помалкивали. Только с одной ладьи с подначкой прокричали:
— Эгей, ушкуйники! Добро наше продавать поспешаете?
Горчак крикнул в ответ:
— Свое добро уберечь не можете, так нечего на других коситься!
Серик спросил:
— Чего эт они?..
Горчак мотнул головой, налегая на весло:
— Подозрительно им, что ушкуйники нас пропустили…
Наконец караван остался позади. Погребли еще немножко, чтобы подальше оторваться, и сложили весла.
Серик вновь пристал к Горчаку:
— Послушай, если половцы волок держат, то почему они ушкуйников пропускают из Итили в Дон?
— А те мирными купцами прикидываются, за волок платят… — безмятежно проговорил Горчак и широко зевнул, укладываясь на мешки с товаром.
