Серик растерянно стоял над тушей. Зверь был чудной какой-то; вроде похож на лесного козла, а нос длинный, горбатый. Подошел Горчак, сказал:
— Славная добыча!
— Чудной какой-то… — нерешительно проговорил Серик.
— Зато вкусный! — засмеялся Горчак. — Ты, Серик, пойди на береговую кручу, да погляди вокруг, пока мы купаемся. Тут и речные тати могут шалить, да и местный народец, хоть и не шибко кровожадный, но утянуть, что плохо лежит, очень уж горазд. Сам накупаться успеешь, пока обед готовится…
Прихватив лук, Серик продрался сквозь прибрежные заросли, взошел на береговую кручу, огляделся. Кругом, куда ни глянь, простиралась зеленая весенняя степь, млеющая под жарким солнцем. Неподалеку паслись какие-то животные, но в колеблющемся мареве невозможно было рассмотреть, дикие или домашние? Серик поглядел за реку, там расстилалась такая же степь. Дон просматривался и вверх, и вниз верст на семь. Вверх утягивался караван ладей — штук десять-двенадцать; чуть-чуть не догнали. Серик прохаживался по гребню откоса, с удовольствием разминая ноги после долгого сидения. Снизу доносился такой плеск, будто чудо-юдо рыба-кит плескался, а не десяток мужиков. Наконец, плеск прекратился, а вскоре голос Горчака позвал Серика.
Серик спустился вниз, на ходу расстегивая пояс, проговорил, складывая оружие на землю:
— Слышь, Горчак, впереди караван лодий идет, чуть только не догнали…
— Эт хорошо… — рассеянно проговорил Горчак. — Речные тати, значит, нам не страшны… Вернее, мы им не нужны, когда такая добыча плывет… Иди, освежись…
Серик прямо в портках и рубахе сбежал в воду, долго плавал, сплывал вниз по течению, потом старался выгрести против, но быстрое течение его неизменно сносило вниз. Пришлось брести по берегу. Он стащил с себя мокрую одежду, прополоскал ее, отжал, развесил на ветвях ивы, и снова полез в воду. Плескался до тех пор, пока озноб не начал простреливать вдоль спины. Вылез на берег, ежась, оделся и пошел к костру. Там вовсю булькала в котле похлебка, а на вертеле жарились куски сочного мяса.
Пировали долго, осушили два жбана меду, после чего завалились спать, тут же в тенечке. На закате поднялись, доели остатки обеда, и снова завалились спать. К рассвету ушли остатки усталости, и когда в рассветных сумерках кормчий расталкивал всех по очереди, почти и не ворчали, и не охали. Позавтракали, разобрали весла и погребли. День опять разгорался ясный, но с полудня начало, будто что-то копиться. Духота копилась, будто в бане. Вскоре рубахи поскидывали, но это мало помогло. Кормчий то и дело покрикивал, чтобы поднатужились. А к закату стало ясно, что копилось: с заката наползала такая туча, что казалось, близится конец света.
Кормчий направил ладью к берегу. И все поторапливал, понукал. Впрочем, Реутовы работники в понуканиях не нуждались. Глядя на них, и Серик с Шарапом и Звягой под ногами не путались. Быстро вытянули ладью на берег до половины, сколько сил хватило, после чего кормчий распорядился готовить ужин, а сам с работниками принялся затягивать всю ладью от носа до кормы провощенной холстиной.
Как раз ужин сготовился, когда упали первые капли дождя, и грянул первый удар грома.
Кормчий перекрестился, сказал:
— В аккурат успели… Тащите котел в ладью, там и пересидим ненастье…
Они сидели под холстиной, хлебали похлебку, а по небу разъезжал Перун на своей железной телеге, и расшвыривал молнии направо и налево. По холстине гремели капли дождя, будто черти из худого мешка горох сыпали. Пока ужинали, гроза прокатилась дальше, зато дождь разошелся не на шутку. Так и уснули под шум дождя и свист ветра.
Наутро Серик проснулся от прохлады; холстина над головой полоскалась от сильного ветра. Кормчий как раз выползал из-под шубы. Охая, он потер поясницу, сказал:
— Поднимайся Серик, и других поднимай… — и вывалился за борт.
Серик сказал:
— Подъем, мужики…
Первыми зашевелились Шарап со Звягой, потом и остальные поднялись. Поскольку дождь больше не шуршал по холстине, ее быстро свернули, а вскоре и кормчий вылез из прибрежных кустов. Когда ладью столкнули на воду и развернули парус, она помчалась, будто норовистая кобыла, только держись.
Кормчий сказал:
— Ежели такой ветер продержится хотя бы два дня, на третий у волока будем… — и замолчал, внимательно вглядываясь в речную гладь, взрябленную мелкими волнами.
Ладья резво бежала весь день. Изредка налетали холодные дождички; исхлещут, будто ледяными плетьми, и дальше умчатся. Кормчий с полудня спал под шубой, передав кормило своему помощнику. Предлагал поспать и Серику, но тому не спалось; очень уж весело было болтать с Горчаком по-половецки, вызнавая все больше и больше слов чудного языка. Перед закатом кормчий вылез из-под шубы, хмуро пробурчал:
— Ты, Серик, так и не поспал? Ты ж мне ночью нужен будешь…
— Эт, для чего ж?! — изумился Серик.
— А для того! На ночь останавливаться не будем…
Горчак нерешительно проговорил:
— А ну как врежемся куда?..
— Не врежемся, если Серик не задремлет… Я для того его с собой и хочу поставить, что глаз у него молодой, и в темноте видит. На воде в любую, самую темную ночь, все видно.
Наскоро погрызли надоевшего копченого мяса с сухарями. Серик занял место на носу, а кормчий взялся за свое кормило. К ночи ветер нисколько не ослабел, и нос ладьи исправно вспарывал воду, будто германский плуг землю матушку. Вечерняя зорька быстро померкла в разрывах облаков. Серик стоял на носу, облокотившись о драконью голову. Дракончик был так себе, не то, что на больших ладьях, всего-то Серику по грудь, но все же грозно скалился в темноту.
Кормчий изредка тихонько окликал:
— Эгей, Серик, ты не спишь?
— Да не сплю я… Не сплю… — ворчал Серик в ответ. — Давно привычен я, ночную стражу нести, не поспавши днем…
Ночь прошла без происшествий, ладья ни разу даже не шоркнула днищем по мели. На рассвете Серик разглядел одинокого пловца, утомленно машущего руками среди мелких волн. Пловец явно сплывал вниз по течению, держась поближе к берегу. Плыл как-то чудно; опустив голову в воду, и лишь время от времени поднимал ее над водой, чтобы вздохнуть, надо полагать. Серик свесился за борт, кормчий чуть-чуть довернул веслом, и Серик ухватил за шиворот пловца, мимоходом подивившись, какие длинные у него волосы, собранные в пучок, и исчезающие где-то в воде. Поднатужившись, Серик выхватил из воды слабо трепыхавшееся тело, подивившись его странной легкости, посадил на лавку, и тут же увидел, что перед ним сидит в облепившей тело мокрой рубахе девица, да прехорошенькая. Она испуганно сверкала синими глазищами, осматриваясь в ладье.
— Де-евка! — не сдержавшись, вскричал Серик.
Спавший неподалеку под лавкой Горчак, зашевелился, спросил:
— Где девка?
— Да вот сидит!
Горчак сел, оторопело хлопая глазами, спросил изумленно:
— Откуда она тут взялась?
— А из воды выловил… — проговорил Серик.
— Так может, это русалка?
Серик наклонился, заглянул под длинный подол, там виднелись две маленькие точеные ножки. Он облегченно выговорил:
— Да не-е, не русалка… Ноги торчат, а хвоста нету… — обращаясь к девице, спросил: — Ты откуда, красавица?
Она быстро-быстро что-то залопотала по-половецки. Серик половины не понял. Горчак вскочил на ноги, склонился к ней, сказал спокойно по-половецки:
— Ты рассказывай, красавица, не бойся. Мы мирные купцы, а не разбойники.
Девица мало-мало успокоилась, и начала рассказывать. Даже Серик все понял. Оказывается, она плыла на ладье в том самом караване, который шел впереди. Она дочь рыбака из Сурожа. Приглянулась на базаре купеческому сыну, батя и выкупил жену для сынка. Много серебра отвалил… Нынешней ночью на караван напали разбойники; выплыли откуда-то на длинных, низких ладьях, и бросились с мечами на спящих купцов и их работников. Хорошо еще, сторожа успели тревогу поднять, пока их не порубили. Пока купцы да караванная стража рубились с разбойниками, работники принялись ладьи на воду спихивать. И, было, ушли, но на две последние разбойники успели залезть, суженого девицы зарубили. А она в суматохе соскользнула за борт и уплыла.
