Этим тихоокеанским проходным лососям нет цены, для люден они — великий дар природы. Захода их в Амур терпеливо ждали еще древние аборигены, потому что с появлением гонцов симы и горбуши, а вскоре и летней кеты приходило изобилие сытной вкусной пищи. Не только ели до отвала, но и про запас сушили для себя и собак. Икру за неимением соли обычно выбрасывали.
С присоединением Приамурья к России появилась соль, а к концу прошлого века стало возможным готовить красную рыбу впрок, и с тех пор она здесь в ранге отличного продукта и дорогого товара, пищевого ресурса высокого достоинства. Деликатесного. В свежем виде, в консервированном. Соленом, копченом, вяленом… Красная икра, кета и сима семужного посола, балыки, теша. Холодные и горячие копчености…
Остается сожалеть, что запасы этих рыб изменяются обратно пропорционально росту наших знаний о них, нашему умению учитывать и прогнозировать размеры стад.
И в самом деле. В начале XX века на Амуре добывали до миллиона учитываемых центнеров лососевых за сезон, а сколько еще бралось индивидуальными рыбаками! В 1910 году одной кеты выловили свыше 30 миллионов штук! В газетах того времени никого не удивляли такие корреспонденции:
«Из Николаевска-на-Амуре сообщают, что местный рынок завален рыбой и икрой. Свежая кета продается по 2–3 копейки за фунт…»
(«Амурская жизнь», 10 декабря 1918 г.).
Пуд кеты стоил рубль, пуд красной икры — два пятьдесят…
Даже в 30-х годах можно было наблюдать мощные заходы кеты. Тому иллюстрация — короткая заметка в «Тихоокеанской звезде» за 2 октября 1934 г.:
«Отдел рабочего снабжения „Дальсельмаша“ для рабочих завода, желающих заняться рыбной ловлей, выделил две сетки и лодки. Индивидуальное рыболовство привлекло многих рабочих. Сетки постоянно используются. Многие рабочие уже обеспечили себя кетой на всю зиму… Ловля производится в Амуре против завода…»
Да я и сам хорошо помню такое же по началу 40-х годов. В середине сентября отец со мною и моим братом спокойно отгребал к Тунгуске на день-другой первого хода кеты. Был у нас небольшой бредешок, а привозили мы сотню кетин и солили их на зиму. Икры выходил пудовый бочонок. Большой нашей семье хватало этого до весеннего тепла и первой огородной зелени, а сверх того не требовалось.
Тогда только лодыри-пьянчуги кетой не запасались. Была она в достатке во всех сельских домах, и ели ее, отмоченную и сваренную, с картошкой столь же часто и обыденно, как традиционные борщи, а ароматная юкола шла наравне с сухарями.
Максимальный улов летней кеты в Амуре был зафиксирован в 1912 году — 534 тысячи центнеров, и с того года уловы пошли вниз. Поголовье горбуши и осенней кеты тоже оказалось подорванным. Да к тому же пагубно сказались малоснежные, но очень морозные зимы 1911–1914 годов, в результате чего многие нерестовые горные реки промерзали до дна вместе с икрой лососей. А их ловили, перелавливали, долавливали…
В первые же годы Советской власти на Дальнем Востоке на лов кеты, симы и горбуши был введен временный запрет, но из-за очень слабой охраны водоемов был он во многом формальным: в притоках Амура, особенно на нерестилищах, ее брали сколько кому хотелось. А надо особо подчеркнуть, что наиболее губительно для проходных лососей истребление рыб именно на нерестилищах.
А потом были нужды трудного военного времени… После войны пошли мощные железные заездки, катера и моторные лодки, капроновые невода и сети. Но входило в Амур лососевых гораздо меньше, чем ожидалось, ибо трудно им было пробиться через громадные сети и бесконечные крючковые снасти, выставляемые еще в море иностранными рыболовецкими судами поперек извечных миграционных дорог этой рыбы.
Стада горбуши и летней кеты к началу 50-х годов были так опустошены, что вот уже более 30 лет действует запрет на их лов, а запасы не восстанавливаются, потому что у каждого живого существа есть низший порог численности, за которым — гибель совсем рядом.
В 60-х годах в Амуре организованно ловили до 150–200 тысяч центнеров осенней кеты, плюс еще примерно половину этого брали браконьеры незаконно. И здесь перегнули. В 1972 году ввели запрет промысла и осенней кеты. В порядке контрольного экспериментального лова за сезон теперь разрешается отлавливать всего 18–20 тысяч центнеров, но последствия переловов преходят так медленно…
Когда-то давным-давно осенняя кета поднималась по Амуру до самой Шилки и даже до Ингоды. Ну, поверить, что проходила до Шилки 2824 километра, с большим трудом можно, но чтобы одолела еще 560 до Ингоды… Нет, не укладывается в сознании. Другое дело — доплывала до Благовещенска, шла в Зею, а по Амуру поднималась еще на 100–150 километров — об этом я достоверно знаю от своих дедов и из литературы. Летняя же кета добиралась до Уссури. Мой сын в это теперь так же мало верит, как я в Ингоду.
Во времена моих дедов кета заходила в Амур десятками миллионов производителей. Каких-нибудь 40–50 лет назад здесь оставляли потомство 4–5 миллионов кетин-икрянок, теперь же — меньше миллиона и то с помощью четырех заводов.
Мало этих заводов, мало. Нужно — как на Сахалине, где их работает 23! А еще необходимо восстановить множество загубленных лесозаготовителями и приисками нерестилищ, избавить реки от лавин неочищенных сточных вод, решительнее бороться с прямым и косвенным браконьерством… Впрочем, это тема для другого разговора. Серьезного. И он касается не только кеты и горбуши.
Краснохвостое величество
За особо крупные размеры, хищный уединенный образ жизни зовется речным тигром. В Амуре ловили тайменей весом до 60–80 килограммов. Активен круглый год, живет в чистых холодных водах. С весны придерживается горных рек, осенью спускается в Амур и низовья его крупных притоков. Икру откладывает в родниковых ключах и протоках в апреле — мае. Созревает к пятому-шестому году, имея полуметровую длину тела. Доживает до 30 лет, причем безостановочно растет…
Познакомился я с тайменем еще в детстве. На Тунгуске. По осеннему перволедью. Блеснил щуку, попадались сиги. И вдруг подцепилось такое могучее чудище, что оторопел я и не то в волнении, не то в испуге крикнул о помощи. Вытаскивал его из лунки дед Храмов — мой старый добрый наставник, и вытаскивал долго, и здорово помог его ухватистый хитроумный багорик. А потому мой первый таймень не высек в памяти ощущения борьбы с ним. Но налюбовался я на него вдоволь и рыбацкое самолюбие удовлетворил вполне, хотя было в том чудище, как помнится, не более метра с четвертью, а весил он, что выяснилось уже дома, 26 килограммов.
Рядом на льду замерзали крупные щуки, стыли полуметровые сиги, но глаза приковывал к себе мой первый таймень. Не скажу, что любовался я тогда его красотой, а вот мощное брусковатое тело и лобасто-зубастая голова той рыбы запечатлелись в памяти навечно.
Позднее мне не раз приходилось выволакивать на лед тайменей, но обычно маломерок — покороче метра. Фарта не было. Но наконец весной 1945-го, когда мне оставалось рыбачить на реке своего детства всего несколько последних месяцев, мою блесну взял такой верзила, что пришлось его осиливать «колхозом», спешно расширив лунку.
Сначала я решил, что зацепилась блесна за топляк, но нет же… Редкие рывки живого из-подо льда были такими невозмутимо сильными, что при каждом из них я едва выстаивал на ногах, а при могучем потяге рыба осиливала, пригибая меня ко льду. И вдруг перестала бороться, дала подтянуть себя к лунке, расплывчато показала важную морду сквозь слой воды — туловище в лунку не проходило. И снова ушла под лед на четверть часа… Но все же рыбацкой сплоткой мы ее одолели.
Этот трофей я запомнил куда лучше. Могучее и притом потрясающе красивое тело атлета с великолепной обтекаемостью. Голова, по длине занимающая четверть всего тела, лобастая, немного сплюснутая с боков, с большой очень зубастой пастью, причем крепкие острые зубы густо усеяли не только челюсти, но нёбо и язык. Глаза в меру большие, с выражением суровости и надменности.
