Сестренки потом подсчитали мой улов: 107 карасей, 32 косатки, по дюжине сомов и сазанов. Прочее во внимание не бралось, хотя в ход было пущено тоже…
Карась далеко не всегда клюет. Особенно в половодье, когда от пуза наедается всякими зеленями, разными букашками, ползающими по притопленным кустам и травам, да непересчетной микроскопической водяной живностью. Тогда он разве что мясом рака да уж очень аппетитным красным червяком и может соблазниться.
А в иные периоды нет карасиного клева, хотя по всем признакам вроде бы должен быть.
Не следует только думать, будто карась простофиля, поймать его — пара пустяков. Он чуток и осторожен, боковой линией улавливает шаги рыбака по берегу и тихий шлепок поплавка. Обонянием он превосходит человека, может быть, в тысячу раз. И орган вкуса у него развит прекрасно… Так что для ужения нашего славного карася надобны и опыт, и умение, и осторожность. А тем, что он в мутной воде иногда берет крючок в метре от рыбака, руководствоваться не стоит.
И славен именно наш дальневосточный серебряный карась, а потому именно его, но не золотистого и не серебряного европейского, широко акклиматизировали от Камчатки до Украины. Даже в Северную Америку и Индокитай завезли, где он прекрасно освоился. Более того, прижился этот карась в совсем, казалось бы, ему не свойственных условиях — например, в глубоких высокогорных холодноводных озерах Памира.
Да нельзя еще не упомянуть, что знаменитая аквариумная золотая рыбка выведена еще тысячу лет назад именно из серебряного карася: это обыкновенный хромист. Посмотрите на аквариумное великолепие: телескопы, вакины, кометы, вуалехвосты, шубункины, львиноголовки… И этих замечательных декоративных разноцветных рыбок много, а все они — от того же серебряного карася через золотую рыбку. И как спартански непритязательный предок, эта аквариумная внешняя хрупкость и нежность очень живуча, неприхотлива и плодовита, а радует людей своей красотой долгими десятилетиями.
Сазан — речной гладиатор
Мечта рыбацкая. Рыба крупная, осторожная и сильная. Трудно ее подсечь, но не проще вынуть из воды. Сазан почти всеяден. Неприхотлив и живуч, высокая экологическая пластичность позволяет ему жить на большей части Амурского бассейна. Икромет проходит в две-три очереди, самка откладывает в среднем 330 тысяч, до полутора миллионов икринок. Созревает в пять-шесть лет. Живет до 24 лет, достигая метровой длины и 20-килограммового веса.
Как-то рыбачили мы с другом на Тунгуске в ту пору, когда на прогревшихся летних разливах отчаянно плясали нерестившиеся сазаны. Картина была захватывающей: в утренней прохладе стаи речных красавцев мощными ударами хвостов взвихряли воду, гнули и мяли притопленную траву, свечой взмывали в воздух. Они словно демонстрировали зелено-голубому миру прелесть оранжевых хвостов и плавников на закованных в блестящую броню из чешуи плотных телах с золотистыми боками, светло-желтым брюшком и коричневатой с прозеленью и синью спиной. Шумно плюхаясь в свою стихию, они поднимали тучу брызг, в которых трепетало солнечное серебро и радужнее многоцветье… То там, то здесь прорезали тихую полую воду сазаньи плавники, хвосты, а то и гребнистые спины, и круги от них снова тяжело и плавно шевелили воду.
Смотрел я на все это и думал: мы говорим — нем как рыба; рыбья кровь; рыбья душа… А может быть, рыбам тоже ведомы какие-то радости и страдания? И если нет, то почему этак буйствуют? А в другое время стоят отрешенно, ни в чем не нуждаясь и мало на что реагируя?
Такие раздумья что! Когда-то я с рыбами пытался разговаривать… В детстве ведь мы владели поразительным умением одухотворять неживые предметы, очеловечивать зверя, птицу, рыбу. Даже рака или мотылька… С годами мы, умнея и черствея, эту способность утрачиваем: не той чуткости становятся душа и сердце, не то воображение, не той яркости восприятие природного мира… А жаль.
Напарник мой был из тех, кто летнюю рыбалку без сазана не признавал. Я смотрел, как он не рыбачил, а скорее священнодействовал, и хорошо понимал его: эта великолепная, во всех отношениях поистине царская рыба стоит восторженного внимания и даже поклонения. И хотя нет для меня в реках ничего милее карася, я подолгу любовался, как в садке друга лениво шевелили жабрами и хвостами, недоуменно поводя золотистыми глазами, добрые оранжеворотые полуметровые сазаны-красавцы. А за ухой он возбужденно и важно, словно на лекции, просвещал меня давно мне известным: «Звучит-то как по латыни: ципринус карпио! Благороден, но неприхотлив, смел, но осторожен, сообразителен и хитер! Еще в античном мире он был посвящен Венере Кипрской и считался символом плодородия… Чтобы его подсечь, нужно умение и железные нервы. А как он силен и буен на крючке, какие „свечки“ выкидывает! 5-килограммовый „сазанчик“ тянет леску с пудовой силой, а выносливость-то, выносливость — семь потов с тебя сойдет, пока его одолеешь… Назови мне мгновения счастливее и радостнее тех, когда ты воюешь с сазаном, как с гладиатором! Только искусный, хладнокровный да осторожный рыбак может его поймать… А как прекрасен он в садке — вроде отлили его из бронзы, а потом позолотили!»
Я мягко пытаюсь его успокоить: «В скромной красоте карася свое очарование…» Да где там! Он не дает мне слова и обрушивает новый поток информации: «Да скажи ты мне, кого разводят в прудах с древности? Сазана. А назовешь ли более важную в современном прудоводстве рыбу?.. Знаешь ли, как много пород карпа развели, и каких разных, и каких красивых! Даже белых, красных и пятнистых! Даже таких, что почти без костей! Растут эти карпы не по дням, а по часам: всего на второе свое лето на обильном харче нагуливают до килограмма, а к концу третьего — он уже едва ли не полуметровый. С одного гектара в добрых хозяйствах берут до 2 тысяч таких трехлеток. Представь себе: 30–40 центнеров деликатесной рыбы с гектара…»
Воспользовавшись тем, что полез мой темпераментный собеседник в костер за угольком для сигареты, я опять подал голос: «В той же древности, друг мой, сазана считали речной свиньей, потому что он прожорлив и всеяден, что твоя чушка… Обрати внимание: у него даже рот розовый, как у поросенка…» Но он снова обрезал: «Ну и что же! А что бы делало теперь человечество без свиней! Этакое к ним пренебрежение, а свинину-то уплетают за милую душу! Что записал Даль в своем „Толковом словаре“? — „Сазанина ближе всякой рыбы к говядине“… Ну соглашусь, не скрою, что амурский сазан намного жирнее волжского, так нам же этим нужно гордиться!»
Слушал я его, но уже не слышал, с головой нырнув в свое детство. Припомнился мне и «водяной глаз». Поставил как-то плот на якорь в тихой заводи, где частенько прыгали сазаны, наживил удочки хлебом с постным маслом, опустил между бревен свою «оптику» и замер… Караси стоят или лениво проплывают, косатки мелькают, востробрюшки косячками суетятся, молодь всякая… Потом вижу — муть со стороны залива на меня надвигается. Со дна идет. Присмотрелся и ахнул: косяк сазанов роется в иле, что кабаны. Уцепился глазами за ближнего, самого крупного: наклонится тот крутым углом головой книзу, ударит хвостом, вгонит голову в ил по самые глаза, повозится в нем, вылезет, отплывет в сторону на чистую воду и заработает ртом да жабрами! Судя по всему, насобирал он там всякого корма, а теперь его обрабатывает, отправляя съедобное на перемол в жернова трехрядных глоточных зубов, а все лишнее выбрасывая через жабры…
Подплыли эти сазаны к моим хлебным мякишам и застыли. Обследуют. Маракуют что к чему. Тот самый большой стал осторожно щупать соблазнительное, но подозрительное лакомство мясистыми губами и усиками. Как бы напустил на него трубку рта, но тут же и снял. Отплыл и снова вернулся, вроде что надумал.
Другие сазаны остальными моими хлебами масляными заинтересовались, тоже щупают их губами да принюхиваются. Мелкие крошки, отрывающиеся от мякишей, тут же заглатывают, а наживу на крючке не берут. Хитрые бестии. Сообразительные. Ну чем не водяные лисицы!
